Грэм Грин - Распутник
Любой политик (причем, вне всякого сомнения, на основе личного опыта) знает, как просто прельстить толпу пустыми, несбыточными обещаниями, как, перебив оратора мнимо обоснованным протестом или намеренным наветом, сбить его с толку и в свою очередь наобещать три короба. Главное тут — вовсе не сдержать слово, а понравиться публике, сказать ей нечто приятное на слух, а большего ей и не надо. Пообещаешь светлое будущее, которое, разумеется, никогда не наступит, — и люди отведут взгляд от мерзостей настоящего. Так и только так можно привлечь к себе легионы и добиться массового повиновения, оборачивающегося для тебя личным величием, силой и славой. Вот почему любого политика следует признать шарлатаном (ведь ничем иным он быть не может) — и вот почему из шарлатана может при случае получиться настоящий политик.
Аутентичность этого текста как рочестеровского никогда не подвергалась серьезному сомнению; стоит разве что обратить отдельное внимание на библеизм «легионы»; отдельные по-библейски звучащие пассажи находим и в письмах Рочестера жене и Сэвилу. Иронические и сатирические парафразы Священного писания — неотъемлемая составляющая его авторского стиля. Куда интереснее в контексте наших размышлений упоминание о смельчаке и трусе. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, автор памфлета только что бежал из Эпсома, где убили одного из его собутыльников; молва, не вникая в детали происшедшего (темная ночь, состояние глубокого опьянения и т. д.), признала поведение Рочестера в ходе всего скандала трусливым, что было ему, разумеется, не по вкусу — тем более что и мир, и себя в нем он видел не в черно-белой гамме, а в разноцветной, причем с несметным числом оттенков и полутонов. Отсюда и рассуждение о настоящей и притворной храбрости — и о том, как трудно выявить разницу между ними.
Есть еще одно указание на то, что эпизод с шарлатанством пришелся именно на 1676 год. В письме Рочестеру из Уайтхолла (датированном 15 августа 1676 года и отправленном «на почту Бенбери, Оксфордшир, до востребования) Гарри Сэвил сообщает (текст письма искажен и не везде поддается расшифровке):
…сейчас время критическое… …зуйся своим шансом, потому что монсеньор Рэбелл так… любимец Его Величества и его сиятельства монсеньора Рэбелла, так что, по-моему, у тебя никогда не появится более благоприятного шанса завершить дело; к тому же твои познания в химии обеспечивают тебе доступ в места, куда и Манчестеру вход заказан во всем его невежестве, которое он столь мастерски использует. Одним словом, для нас настали дни ученья, а ведь, прописывая одни пиявки, дальше опочивальни не уедешь. Помолись за своих друзей, дорогой милорд, ибо грядет суд, и если я попаду в переплет, пришли мне 4 для очищения или приготовься проститься со мной на веки вечные…
[51]
Монсеньор Рэбелл был знаменитым врачевателем-шарлатаном, число «4» представляло собой астрологический символ и заменяло на письме слово «рецепт». Весьма вероятно, что в этом путаном послании к Рочестеру обращаются как к врачу и астрологу.
К этой же истории примыкает и рассказ Гамильтона о том, как Рочестер, поселившись в торговой части Лондона, общался с купцами и купчихами. По свидетельству автора «Мемуаров графа де Грамона», Рочестер, прежде чем стать шарлатаном по имени Александр Бендо, переоделся купцом и свел знакомство с преуспевающими представителями этого сословия. Общаясь с ними, он резко критиковал правительство, а при встречах с их женами обрушивался с нападками на придворных дам и королевских фавориток. У купчих он быстро вошел в моду благодаря тому, что отдавал им на словах предпочтение перед самыми знаменитыми красавицами двора, которым — как и всему Уайтхоллу — сулил Содом и Гоморру за то, что они чересчур привечают таких грубиянов, как Рочестер и Киллигрю, нагло утверждающих, будто все мужья в Лондоне рогоносцы, а жены — потаскухи.
2
От суда по обвинению в убийстве уйти удалось; благодаря успешному маскараду было заслужено королевское прощение; однако, вернувшись ко двору, Рочестер обнаружил, что кругом одни враги. Никогда еще не давал он собственным ненавистникам такого повода для насмешек; несостоявшаяся дуэль с Малгрейвом не шла в этом плане ни в какое сравнение с предательским поведением по отношению к Даунсу. Рочестер, обнажив шпагу, кинулся на констебля уже после того, как стражники удалились; зато после их возвращения бежал, бросив безоружного приятеля на расправу. Тут же припомнили, что в памфлете «Сатира на род человеческий», опубликованном годом ранее, Рочестер неосторожно написал:
Творит добро, но кротко терпит зло,
Трясясь от страха, — лишь бы пронесло!
Ему известен славы сладкий вкус,
Но в глубине души он жалкий трус.
(Уместно вспомнить реплику одного из персонажей «Клуба самоубийц» Стивенсона: «Завидуйте, завидуйте мне, я трус!»)
Довольно трудно было бы однозначно обвинить Рочестера в следовании парадоксальному примеру, сформулированному им самим. Если он и повел себя в данном инциденте как трус, а не просто как человек растерявшийся и смертельно пьяный, то же самое следовало бы сказать и об Этеридже. Но у Этериджа было полно друзей, а у Рочестера — полно врагов. И как раз в эту пору один из них вышел на авансцену и поразил Рочестера его же собственным оружием — стрелами стихотворной сатиры, — причем, бесспорно, не без успеха. Это был сэр Кар Скроуп — известный урод, хитрец и обманщик, слывший особенным пакостником в любовных делах. В «Защите сатиры» он недвусмысленно намекнул на скандал в Эпсоме:
Кто затевает стычку лишь затем,
Чтобы подставить друга, а затем,
Не защитив и не отмстив, бежит —
Тому шутом быть только надлежит,
Смычком елозить где-нибудь в предместье,
Пока там не прознали про бесчестье.
Разумеется, Рочестер принял вызов, тут же написав стихотворение «Предполагаемому автору недавних стихов в защиту сатиры»:
Чтобы воздать охальнику сполна,
Чья по-кошачьи взвизгнула струна
(Пусть крика «Браво!» алчет и она),
Нам заклеймить придется род людской,
Раз человеком признан и такой —
Презренно оказавшийся тобой…
Будь проклят год и месяц, день и час,
Когда ты свет увидел в первый раз,
Когда уродец-бонвиван подрос,
Когда замыслил свой апофеоз
Любитель женщин и мучитель коз.
Не в зеркало, а им в глаза взгляни,
Чтобы понять, что чувствуют они
С тобой при встрече; ужас — их ответ,
Отказ, категорическое: «Нет!»
В бордель такой стучится господин
И слышит из-за двери: «Карантин!»
Как минимум, один штрих этой карикатуры наверняка полностью соответствовал оригиналу. Нелли Гвин в своем единственном сохранившемся письме иронически заметила: «Пэлл-Мэлл превратился для меня в место скорби, потому что я безвозвратно потеряла сэра Кара Скроупа, заявившего мне, что условия наших взаимоотношений перестали его устраивать, да и вообще поведшего себя несколько несдержанно, чего я от этого уродца-бонвивана стерпеть уже не могла».
Впрочем, последнее слово осталось не за Рочестером. Скроуп ответил с эпиграмматической лаконичностью, причем заключительный пуант бил противника не в бровь, а в глаз:
Писака подлый, из твоих клевет
Правдивый я сложу тебе ответ:
Как жаба ты трясешься, плох и слаб,
Ведь сифилис губителен для жаб;
Не нам сойтись на равных с неумехой:
Ему перо — обузой, меч — помехой.
В этом ответе, увы, чуть ли не все было правдой: мир узрел в Рочестере сплошные пороки. В письме Сэвилу, написанном в 1677 году, в состоянии «почти полной слепоты и едва ли не паралича», Рочестер назвал себя «человеком, ненависть к которому стала всеобщей модой». И хотя меч еще не был ему помехой, относились к Рочестеру столь пренебрежительно, что никто не счел бы для себя бесчестьем отклонить вызов незадачливого стихотворца. В 1680 году (год смерти Рочестера) он принял сторону графа Аррана, сватовство которого к мисс Пуле было грубо отвергнуто ее дядей и опекуном Эдуардом Сеймуром. Пылкому и глупому юнцу Аррану, вызвавшему Сеймура на дуэль, пришлось тут же бежать в Гаагу, и тогда Рочестер (будучи не просто болен, но находясь уже на краю могилы) сам вызвал Сеймура и тщетно прождал его три часа на месте предполагаемого поединка в Арлингтон-Гарденсе. Сеймур уклонился от дуэли, презрительно сославшись на историю с Малгрейвом.
9 марта подробный отчет об этой истории составил Фрэнсис Гвин в письме к лорду Конвею, который тоже ухаживал за мисс Пуле:
