Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого
А — что же тогда?
Как ни верти — получалось вроде так: сперва — всеевропейская революция, победа рабочего класса во всех странах, лишь после этого — мир. Но так — действительно было трудно объяснить массам: для того чтобы выпрыгнуть из окна горящего дома — надо прежде взлезть на чердак?
Однако в такой резкой форме Ленартович ни у кого спросить не решился, стесняясь в новой обстановке показаться смешным. Странно другое: вот сидели и „старые большевики” — и тоже никто не решился спросить, возразить.
А когда и возникали на конференции споры, то поразительно было: как бы веско, разумно ни возражали противники Ленина и как бы, кажется, он ни отвечал сбивчиво, клочно, даже внутренне не связано, — но всегда принимались его резолюции целиком, и даже отвергались мельчайшие поправки, если он отвергал их.
Один из таких удивительных споров был вчера — вокруг крестьянства. Хотя, правда, Ленартович мог тут чего-то и не понять, ибо никогда над крестьянством голову не ломал. Прежде того Ленин уже не раз объявил крестьянство и шовинистическим, и нашим врагом, и что оно вместе с капиталистами, повернуло к империализму, наживается на войне и угнетении малых народов, непозволительно для пролетарской партии возлагать надежды на общность интересов с крестьянством. Но теперь он ничего этого не упоминал, а ставил доклад, как правильно решить аграрный вопрос в России, выражая интересы крестьян. Давнее требование крестьянства, отражённое во многих петициях и приговорах: чтобы вся земля отошла к государству, то есть национализация, все решительно земли пустить под новую развёрстку, — чего не понимают ни эсеры, ни меньшевики. Мы не смотрим так, что крестьяне имеют мало земли и им надо добавить её, это слишком ходячий взгляд. Дело не в том, мало у крестьян земли или вовсе нет: долой крепостничество! — вот постановка вопроса с точки зрения революционной классовой борьбы и самих крестьян. Национализация земель в России является необходимой и неизбежной, и в этом направлении мы и должны развить революционную энергию вопреки возражениям, что национализация сводит крестьянство на роль арендатора земли у государства и ещё будто бы предполагает гигантский чиновничий аппарат. А пока что, немедленно, надо передавать все помещичьи земли крестьянам вместе с инвентарём — и гигантское принципиальное значение имеет тот факт, что крестьяне уже это делают и никак не анархически, а коллективно-организованно.
Ленину взялся упорно возражать Ангарский. Что у крестьян никакой идеи национализации не было и нет, он свидетельствует об этом как долго работавший в деревне. Что все те петиции и приговоры, на которые Ленин ссылается, составлялись вовсе не крестьянами, а идеологами-интеллигентами. Что — нет большего собственника, чем крестьянин, и потому он массами валил из общины, когда разрешили выход на отруба, и теперь хочет не национализации вовсе, а укрепить и расширить свою собственность.
И это показалось — гораздо убедительней.
Но Ленин, нисколько не смутясь, вскочил отвечать, сверля укрытыми глазами, быстро поворачивая голову и ещё быстрей двигая руками. Что он не имел в виду, что крестьяне имеют идею национализации, идеи такой у них нет, — но есть условия хлебного рынка, которые крестьянин чувствует, и вот почему крестьяне рвутся вперёд, и это создаёт материальную основу национализации земли. Крестьянин инстинктивно говорит, что земля — божья, это создаёт материальную основу национализации. Крестьяне знают мировое положение с хлебными ценами, и чувствуют и радикально выражают, что жить по-старому нельзя. Крестьянин, да, хочет быть собственником, но на земле, разгороженной по-новому. Вот почему национализация есть закон, выражающий волю народа.
И возражения Ангарского тут же были отклонены решительным голосованием, без прений.
И Саша уже начал сомневаться: нет ли у Ленина какой-то алогичной таинственной силы воздействия? Не из чего бы всем сплошь и сразу быть покорёнными его доводами. Или, может быть, большевиков так мало, что они боятся ещё далее разрозниться?
И подумал Саша: если был бы делегатом — разве стал бы он от этого хуже видеть перекидчивость ленинских построений? Стал бы послушно голосовать?
Но в этом общем стремлении к единству — была сила, не свойственная другим партиям. Сила быстрого дела вместо нескончаемых рассуждений.
Конференция распределилась неравномерно: заседали пять дней, а все решения сгустились на последний вечер сегодня, в субботу, когда уже и часть делегатов уехала.
На некоторые доклады вместо Ленина выходил Зиновьев, его точное эхо. А сегодня по национальному вопросу докладывал Сталин. Этот справлялся заметно хуже Зиновьева: видно, что старался следовать указанному, вычитывал готовую резолюцию, но без зиновьевского напора, и голос тише, не слишком уверенно получалось, очень уж скромен. И что-то в нём вызывает насмешку, манера ли важно высказывать проходные вещи как своё открытие: „нет национального гнёта в Швейцарии, Швейцария приближается к демократическому обществу”. А суть доклада была самая простая, неоспоримая: что нации, которые захотят отделиться, имеют на то право, хотя партии пролетариата остаётся агитировать иногда за отделение, а иногда против. Так, лично он, Сталин, против отделения Закавказья или татар, да думает, что и 9/10 народностей не захотят от России отделиться. И спорил против Бунда, что нельзя искусственно стягивать людей в нации.
И Саша, пожалуй, не видел в том ошибки. И весь объём национального вопроса не казался ему ни спорным, ни трудным.
Но кого-то он очень задевал. Тут же, вслед, с контрдокладом выступил низенький рыженький суетливый Пятаков, недавно из Европы, но уже побывал и в Киеве. Он был остро наточен на теоретические формулировки, на то, как думают и мыслят десятки разных социалистических умов в Европе. А сборная мысль его была та, что национальные чувства только отвлекают пролетарские партии и целые народы от задач классового освобождения, что независимость наций — устарелый отживший момент, она никому не нужна, да и совершенно невозможна: ведь между буржуа и пролетариатом исчезают последние остатки взаимопонимания. И если польская буржуазия потребует отделения Польши, — то мы не посчитаемся и с польским большинством, и не дадим отделяться. С точки зрения классового расчленения общества Сталин ставит вопрос метафизически: надо считаться с волей класса, а не нации, борьба за национальное государство в настоящее время есть борьба реакционная, „право наций на самоопределение” уже теряет реальную почву под ногами, это бессодержательное право, осуществлять его — вредно. И так мы в Киеве отвечаем социал-демократам Украины: мы держим курс на мировую революцию! Лозунг современности: прочь всякие границы!
Послушал Саша — а хорошо! В этом, действительно, была широта и высота замысла, дыхание Будущего. И правда так? Конечно, нации будут отмирать, и не жалко. Человечество должно быть едино-слитным.
Но Ленин вскочил раздражённо, он видимо считал, что Сталин его точку зрения замямлил и провалил. С редким у него волнением Ленин показал себе на горло: вот где у нас сидит этот национальный вопрос. А поляки? — нет народа, который был бы так пропитан ненавистью к москалям, весь свет гори огнём, лишь бы была свободна Польша. Конечно, в большинстве государств Европы национальный вопрос давным-давно решён. А нам в России стать на позицию шовинизма была бы чудовищная ошибка. Чтобы спасти социализм — приходится бороться против бешеного больного национализма. Но у Пятакова страшная каша и путаница: мы стоим за необходимость государства, а государство предполагает границы. Мы, конечно, за централизацию и против мещанского идеала федерации. Мы к сепаратистскому движению равнодушны, нейтральны, но не можем прибегнуть к насилию, чтобы помешать свободе народов. А если украинцы увидят, что у нас республика Советов, — то они и сами не захотят отделяться.
И это был единственный момент конференции, где она не покорилась Ленину сразу, а нашёлся сильный отпор. Сперва — от долговязого, присогнутого и угрюмого Дзержинского, — удивительно серьёзно у него звучали те самые мысли, с которыми Пятаков прыгал как петушок. Что такое нация? разве это нечто единое? Если существует воля нации, то она может проявиться только при социалистическом строе. Польский и все другие сепаратизмы — реакционные движения. Товарищ Ленин поддерживает польский и украинский национализмы — и тем ослабляет пролетариат России. Почему сепаратизмы подняли голову во всех углах именно сейчас? Потому что мелкая буржуазия пробуждается к государственной власти, и хочет отделить себя от русской революции, значит — остриём против рабочего класса. Мы — против права какой-либо нации на самоопределение!
И ещё Махарадзе за ним: а если нация, отделясь, захочет у себя установить монархический образ правления? — не можем же мы это разрешить! Обещать теперь независимость и Украине, и татарам, и грузинам, — у нас будет столпотворение! Нет, национальный вопрос может быть решён только при социалистическом строе.
