Похититель детей - Сюпервьель Жюль
— От тебя пахнет канатами, и дегтем, и вольным воздухом!
Жозеф вспомнил, как он ворвался в парижскую комнату Марсель, опрокинув тумбочку. Сколько раз ему мечталось, что это будет первая вещь, которую он обнаружит на морском дне, если утонет! Он найдет тумбочку и снова услышит тот грохот! Хотя на глубине же нет звуков! Но какая разница. Заботиться о глупом правдоподобии ни к чему!
Жозеф изменился. В его взгляде появились ясность и мягкое спокойствие.
Они не разговаривали ни о Бигуа, ни о его детях, а только, между сладких фраз юности, о грузоподъемности судна, высоте борта, скорости и потреблении угля. И о ремесле Жозефа, теперь матроса.
— Знала бы ты, как выручили меня приятели. Я хотел было продать часы. Но ребята сказали не продавать и одолжили мне сто франков, насильно всунули. Я рассказывал им о тебе. Им можно доверить такое.
Роза предупредила Деспозорию, что Жозеф на корабле. Деспозория обрадовалась, не понимая почему. Однако потом, после молитвы, ее охватила тревога. Муж ни в коем случае не должен узнать об этой напасти.
— А мадемуазель Марсель известно?
— В том-то и дело!
— О Господи!
Обе женщины держали рот на замке, предоставив молчанию заботу о том, чтобы плавание прошло благополучно.
Следующим утром Бигуа, который на корабле спал плохо, смотрел в иллюминатор на рассвет, встающий над морем. Он сел на кушетке, чтобы лучше видеть, как над горизонтом поднимается солнце.
Было четыре часа утра. В трех метрах от полковника Жозеф, босой и в тельняшке, выплескивал на палубу ведра воды.
«Вот и Жозеф, он зарабатывает себе на жизнь», — подумал Бигуа, словно в полудреме.
Вдруг он остро осознал реальность происходящего. Отпрянув в сторону за занавеску, полковник оторопел: «Но это и вправду Жозеф! Это он!»
И спустя мгновенье подумал:
«Что мне теперь делать?»
Этот вопрос, поднимаясь по спирали сознания, привел Бигуа к другим мыслям, более спокойным:
«Итак, Жозеф устроился матросом на корабль, плывущий в Латинскую Америку. Знал ли он, что у нас билеты? Впрочем, не важно. Выходит, отныне он моряк. Ест в кают-компании и спит на узкой койке. Сейчас мы с ним на просторах океана, который встретится с сушей только в Рио-де-Жанейро».
Марсель тоже смотрела на Жозефа из полумрака каюты. Он только что был рядом с ней, а сей час — всего в нескольких шагах полощет палубу и бледнее обычного. Она наблюдала за ним, внимательно разглядывала. А Жозеф ее не видел.
Занималась заря, зыбкая, переменчивая и мерцающая, какой она всегда ступает на борт корабля, рожденная чуть позади безымянной волны.
С тех пор Бигуа каждое утро смотрел из своей каюты на бледное, худое лицо Жозефа, на его руки, босые ноги. Думал о том, что этот крепкий высокий юноша много лет прожил под его крышей. День за днем Жозеф мыл палубу. И по земному шару шли вереницей рассветы.
«Это лицо, которое снова и снова появляется за стеклом моего иллюминатора, эти глаза, лоб, нос, губы, впалые щеки — в конце концов они докажут, что правда на их стороне».
Корабль пересек экватор. Однажды вечером, около десяти часов, полковник увидел, как темный силуэт матроса — это был Жозеф — скользнул в каюту Марсель.
«Бог мой! Опять они за свое».
Чуть погодя Бигуа подумал:
«Что, если Жозефа обнаружит боцман? А вообще-то молодость права, никого не стесняясь. Другие люди всегда правы. Все упреки — мне, я вечно голоден до упреков. Буду теперь караулить, чтобы никто не потревожил этих двоих. Именно так, чтобы никто их не потревожил! Пусть себе развлекаются бок о бок со мной, пусть резвятся на корабле, где все чинно, благопристойно и натерто до блеска».
Латиноамериканцы — владельцы поместий, торговавшие кожами и шерстью, прохаживались по коридору мимо двери Марсель. То и дело останавливались, словно подчеркивая свою величественность и точеные жесты, произносили что-то с интонациями гибкими, переливчатыми.
Бигуа думал:
«Марсель с Жозефом, конечно, слышат все через решетчатое окошко над дверью так же отчетливо, как и я. Странным образом это сближает нас троих».
Голоса были громкими и сочными, несмотря на шум ветра и волн, вбиравший в себя все звуки.
— Пока я живу на этом свете, непременно хочу взглянуть на бычью кожу за три пиастра, — говорил один из торговцев. — И взгляну на такую! Насколько мне известно, цена ей шестьдесят сантимов, учтите. По-моему, это возмутительно!
— Меткое словцо.
В глазах собеседников горело негодование. Они готовы были расплакаться. И продолжали разгуливать возле каюты Марсель. Наконец направились к курительной комнате.
Вскоре показалась Марсель, одна. Она прошла мимо полковника. Не заметив, что он наблюдает за ней, девочка не согнала с лица наслаждение, которым расцвели ее черты. Бигуа уловил эту радость. Он был удручен, и по всему позвоночнику у него прокатился озноб. Словно до нынешнего момента, сам себе не признаваясь, он продолжал питать надежду и связывал свое будущее счастье с Марсель.
По-прежнему витая в мире грез, Марсель вернулась в коридор и встала рядом с полковником, облокотившись о перила. Она не знала толком, что сказать этому лицу, повернутому к ней в профиль — страдальческий и заледеневший, и снова куда-то ушла.
Полковник закрылся в каюте на два оборота ключа и некоторое время писал.
Жозефу не терпелось познакомить товарищей со своей подругой, и он условился с Марсель, что завтра в одиннадцать вечера они встретятся в багажном отсеке, где никто из старших не заметит их.
В отсек вела отвесная железная лестница наподобие приставной. Когда Жозеф и Марсель пробрались туда, матросы уже ждали за большим столом, собрав немудреное угощение. Марсель деликатно и без тени кокетства подставила им щеку. Эта мысль пришла ей в голову, когда Жозеф представил ее морякам: мои друзья... моя суженая. Полумрак наполнился душевными возгласами, намеренно приглушенными — казалось, они неслись из подсознания.
Как счастлива была Марсель видеть эти юные лица, эти сильные, ладные тела! С искренней лучистой улыбкой она по очереди оглядывала друзей Жозефа. В воздухе разливалось что-то ласковое, смешанное с мрачной степенностью багажного отсека, со смущением этих ребят — возможно, их уже хватились на палубе, — с риском, которому они себя подвергали, спустившись сюда, и с вечным плеском моря.
По мискам разлили луковый суп с сыром — вкуснейший суп, какой можно отведать только на борту.
Несмотря на невозмутимое выражение лиц, каждый знал, что с минуты на минуту может войти боцман, и свет погасили, чтобы темнота прикрыла бегство.
То и дело во мраке поскрипывали ящики. Всем было не по себе в этом замкнутом тайнике, где теплилось счастье. Но до чего же радушны и светлы моряки, насквозь пронизанные ветром!
Бигуа проследил за Марсель и знал, что она в багажном отсеке вместе с Жозефом и целой компанией матросов. В тот момент, когда она спускалась туда, полковнику показалось, что их взгляды встретились. Однако Марсель не заметила его.
Стоя в сумраке узкого коридора возле входа в отсек, Бигуа ждал, сам не зная чего. Он видел, как матросы пронесли туда накрытые салфетками тарелки и несколько бутылок вина, и догадался, что товарищи закатили праздничный ужин в честь морской помолвки Жозефа и Марсель.
Вдруг ему невыносимо захотелось оказаться там, в сумрачном багажном отсеке, и сказать им, что он благословляет этот союз и готов быть верным покровителем юной пары. Полковник шагнул к двери, дважды постучал, подергал ручку — напрасно, и тогда сквозь щель крикнул дрожащим голосом, все более срывающимся и дрожащим: «Марсель! Марсель! Марсель!»
Но его зов и стук в дверь тонули в рокоте корабельного двигателя.
Подавленный этим отсутствием ответа, полковник пошел в самую темную часть судна, на верхнюю палубу, в густую тень спасательной шлюпки, и там, скрытый от всех взглядов, сел на дощатый настил.
Сейчас он был одним целым с водой — от волн его не отделяли ни железные перила, ни желание жить.
