Антанас Венуолис - Перепутья
— Каригайла, сдавайся! — крикнул боярин Книстаутас и тоже поднял на дыбы своего коня.
— Naprzod, bracia! — ответил ему отважный Каригайла и что было силы ударил боярина Книстаутаса мечом по голове.
Боярин успел отвести этот удар в сторону и в свою очередь вышиб из его рук меч.
— Живым мне его, живым! — зло приказал своим воинам боярин Книстаутас и показал на князя.
Но Каригайла быстро пришел в себя, оруженосец подал ему меч, и он снова бросился на боярина. Их кони зубами вцепились друг дружке в гриву. Скрестились взгляды старого боярина и молодого князя. Глаза Каригайлы горели ненавистью, он был так разъярен, что, казалось, вот-вот вцепится зубами в доспехи боярина Книстаутаса. Боярин смотрел на него пренебрежительно, насквозь пронизывая взглядом.
— Каригайла, сдавайся! — цедя слова сквозь зубы, во второй раз предложил ему боярин и занес над его головой меч.
Каригайла отвел этот удар, отскочил назад и снова со всей силой опустил свой меч на голову боярина. Он перерубил шлем и сбил латунную броню. Боярин закачался, снова выпрямился и, воскликнув «живым мне его, живым!», бросился на Каригайлу и сшиб его с коня.
— Jadzio! — воскликнул отважный Каригайла, падая на землю.
Поляки, увидев своего командира поверженным наземь, бросились спасать его, а усатый воевода со своими оруженосцами начал рубить мечом простоволосого жемайтийского боярина. Книстаутас еще защищался, но долго сопротивляться не мог: истекая кровью, он свалился с коня.
— Живым мне его, живым!.. — еще крикнул боярин Книстаутас, не выпуская из рук уздечки и нащупывая стремя. Но оруженосец усача соскочил с коня и вонзил ему в грудь мизерикордию…
На Каригайлу Казимира навалились несколько мужчин и попытались взять его живым. Он вырвался и снова схватился было за меч, но тут один жемайтийский воин секирой на длинном древке снял ему голову. Вскоре было покончено и с другими отрядами поляков и литовцев Каригайлы.
Когда князь Витаутас вместе с родовитой знатью спустился с горы над Вильняле, Кривой замок уже был взят и теперь пылал. В нем хозяйничали жемайтийцы. Ликующие воины носили под стенами других замков надетую на копье голову Казимира Каригайлы, показывали ее защитникам замков, чтобы нагнать на них страху.
Боярину Книстаутасу поспешно устроили торжественные похороны.
Хотя Кривой замок был внезапно и быстро взят, штурм других замков начался еще не скоро, только через несколько дней, когда прибыли все пушки, все тараны и другие стенобитные машины.
XXII
Начался месяц октябрь. Испортилась погода, дни стали короткими, ночи — длинными, а от беспрерывных дождей вышли из берегов реки, и все дороги превратились в сплошное месиво из жидкой грязи. Деревья пожелтели и начали сбрасывать листья. Теперь уже можно было без труда разглядеть, что творится в осажденных замках на вершине горы Гедиминаса 37.
Уже целый месяц многочисленные отряды союзного войска били по крепостям Вильнюса и никак не могли разрушить их прочные каменные стены. Днем и ночью гремели пушки, трудились тараны; сотни рыцарей, прикрываясь металлическими крышами, приближались к стенам замков, пытались подкопаться под фундамент, били по ним и сверху и снизу, но все тщетно. Осажденные с не меньшим успехом разбивали из пушек тараны и катапульты штурмующих, лили им на головы расплавленную смолу, ошпаривали их крутым кипятком, а когда рыцари наконец поднимались к гребню стены, снимали им головы секирами на длинных древках.
Приуныли крестоносцы, не так уж рьяно рвались в бой и чужеземные рыцари, а как только зарядили затяжные дожди и подул холодный северный ветер, все расстроились, проявляли недовольство и только поглядывали в сторону дома. Еще больше портило всем настроение то, что теперь, после того как развезло дороги и вышли из берегов реки и речушки, уже нельзя было пускаться в окрестные селения и грабить местных жителей. Кроме того, стало не хватать провианта для людей и корма для лошадей. А каждый день уносил сотни новых жертв, так что в обоих костелах Вильнюса отцы монахи с утра до вечера служили панихиды за упокой души погибших и в сумерках хоронили их на Антакальнисе в общих могилах. Земля вокруг замков и в самом городе, ежедневно разрезаемая колесами тысяч повозок, размешиваемая тысячами человеческих ног и лошадиных копыт, превратилась в кашу. Рыцари вязли вместе со своими доспехами, повозки застревали, и по грязи никуда нельзя было пройти. Промокшие насквозь шатры не хранили тепла, а дома и избушки в городе все уже были разрушены и сожжены.
У осажденных положение было куда лучше: пищи они имели вдоволь, воды тоже; промокшие стены крепости становились еще неприступнее, да и опасность возникновения пожаров уменьшилась. К тому же старосты замков, напуганные участью Казимира Каригайлы, защищались из последних сил и даже не подумывали о сдаче.
С первого же дня осады вильнюсской крепости рыцаря Греже назначили командовать пушками и таранами крестоносцев, а дела у него шли не ахти как: две пушки взорвались, и он сам только чудом остался жив; две другие испортились, а починить их было негде. Отсырел порох. Бывало, пушкари из всех оставшихся четырех пушек ордена не могли сделать ни единого выстрела. Да и стрельба не очень-то удавалась: пушкари брали или слишком высоко, или слишком низко; ядро то не долетало до цели, то проносилось над ней, и только изредка попадало туда, куда хотелось. Единственное утешение для рыцаря Греже было в том, что и французским пушкарям не везло: и они часто ругались, ссорились и обвиняли или дождь, или язычников, которые, мол, своим взглядом отводят ядра в сторону. Достаточно хлопот причиняли также тараны: они и сами портились, и защитники замка разбивали их пушечными выстрелами, а чинить тоже было негде. И вообще, рыцарь сам не знал, что с ним творится, ибо ему вообще перестала сопутствовать удача. Когда рыцарь Греже выехал из Ужубаляйского замка, он, пока ни с кем не воевал и не проливал человеческую кровь, был самым счастливым человеком; все вокруг казалось ему прекрасным, приятным, милым, и все люди для него были братья. И проезжая верхом на коне через рощицу, и поднимаясь по Неману на лодке, и ночью у костра он не расставался со своей мечтой, со своей любовью к Лайме. Поднимаясь по Неману к Каунасу, он нарочно остановился в устье Дубисы и расспрашивал жемайтийцев, прибывших с верховьев этой реки, нет ли у них каких-нибудь вестей о замке боярина Книстаутаса и его дочери красавице Лайме. Любезны были ему и воды Дубисы, притекающие из тех краев. С нетерпением ждал он встречи с самим боярином или с его сыновьями, которые тоже должны были идти на Вильнюс. Правда, в Вильнюсе Греже встретился с ними, но в первый же день этой встречи боярин Книстаутас был убит. После смерти отца сыновья стали неразговорчивыми. Рыцарь Греже чувствовал себя страшно одиноким и несчастным. Несчастным он почувствовал себя уже раньше, как только вместе с комтуром Германом начал усмирять арёгальских бояр. Несчастье принесли ему те же самые литовцы, когда под Каунасом состоялась битва с войском Скиргайлы. В ней участвовал и рыцарь Греже; здесь впервые после встречи с Лаймой, пробудившей в нем любовь, обагрил он свой меч кровью литовца. Его жертвой стал молодой литовец, голубоглазый, светловолосый. Эти волосы живо напомнили рыцарю желтые косы Лаймуте, ее янтарные бусы… и дрожь пробежала по его телу. После этого рыцарь Греже уже не нападал, а только защищался. Когда кончилась битва, у него появилось такое чувство, какое бывает у полководца, проигравшего сражение. Ночью снился рыцарю Греже этот убитый литовец, и потом, поднявшись рано утром, он уже не так ласково поприветствовал солнышко. Весь путь до Вильнюса, да и в самом Вильнюсе казалось ему, будто он потерял свою любовь. Уже не радовали и не волновали его ни птицы, ни люди, ни прекрасная природа окрестностей Вильнюса. Часто вспоминал рыцарь песнь старого кривиса о высоком боярском замке, ночью захваченном врагами и обращенном в пепел…
Когда пролетали над Вильнюсом на юг вереницы журавлей, рыцарю Греже тоже хотелось бежать от этого кровопролития и лететь туда, где шумит пуща Падубисиса, где возвышается посреди спокойных болот зубчатый Ужубаляйский замок.
Теперь, когда его пушкарям удавалось точно поразить врага или когда железное ядро пробивало стену замка, рыцарь Греже уже не радовался вместе с остальными. Несколько успокоился рыцарь только после того, как увидел, что князь Витаутас ни победам не радуется, ни из-за поражений не переживает. И еще заметил рыцарь, что князь и воюет, и политикой занимается, и живет, не интересуясь событиями сегодняшнего дня, а думая о целях, известных, может быть, только ему одному. Это помогало рыцарю Греже хладнокровнее относится ко всему происходящему вокруг и ждать более светлых дней.
