Павел Северный - Андрей Рублев
2
По Великой Руси осенняя студеность изо дня в день набирала силу, оттого и богатой стала утренняя седина росы, на которой уже заметен даже след от поскока воробья.
В Московском княжестве с утра стоял солнечный день, но с полудня небо стало хмуриться, полил дождь, разводя зеркала луж и утихомиривая шуршание опавшей листвы. Одичалые порывы ветра тормошили низко нависавшие тучи, вырывая из них вихрастые клочья, похожие на дым, и тогда тотчас усиливался дождь, сшибая с деревьев желтую листву, мокретью приминая траву. Серым пологом стелились тучи над радонежскими чащобами, пеленая в туман Троицкий монастырь.
Клюет по-птичьи землю косой дождь, но от его поклевов в радонежских лесах хвоя не осыпалась, капли нанизывались на зеленые иглы, ветви тяжелели, обвисали будто от усталости…
Поздним вечером в новой, только минувшим летом срубленной просторной трапезной монастыря устойчивая смолистая духовитость смешивается с запахами постной пищи. Заставлена палата лавками, тяжелыми столами со столешницами, с лепешками стылого воска. С потолка свисают самодельные, кованные из железа паникадила, только в среднем из них горят четыре свечи, да перед образами перемигиваются огненные зрачки в глиняных лампадах.
Полумрак в трапезной. Лампады на бревнах все же высветляют потеки янтарной смолы.
У игумена Сергия высокий гость.
В сумерки с охоты заехал московский князь Дмитрий Иванович. О приезде гостя монастырская братья рассудила: мол, ненастье понудило князя не ночевать дома. И только сам князь знал, что давно собирался повстречаться с отцом Сергием, но, чтоб избежать лишних толков в среде бояр и духовенства, все откладывал, а тут ловко приурочил исполнение желания к охоте в радонежских лесных угодьях.
День был постный, потому князя угостили пшенной кашей с луком, зажарили для гостя карасей с подливом, сдобренным мятным и смородиновым листом.
Беседа князя с игуменом началась после трапезы. Разговаривая, князь ходил, а игумен слушал его, сидя на лавке. На стене – неподвижная и ползающая тени. Ползает тень от князя, то опережая, то отставая от него. Князь ходит босой, решив дать ногам отдых. С отроческих лет любит босоножье. Приятно ему, когда под усталыми ступнями холодок половиц. Рукав синего княжеского кафтана порван на охоте. Под кафтаном рубаха сурового холста, обшитая по вороту и подолу тесьмой серебристой парчи. Игумен в домашнем подряснике. Сергий недужил, лежал, когда приехал гость, и, поспешив ему навстречу, не переоделся. Осенней порой донимала его ломота в костях. Сергий настороженно и внимательно наблюдал за князем, шагавшим по трапезной с наклоненной головой. Сегодня он редко взглядывал на монаха, будто опасался, чтобы тот не увидел в его глазах то, что князю хочется утаить. Сергий уже привык к скрытности князя. Ему известно, что Дмитрию не по душе народная знаемость игумена. Князь ревнив к чужой славе. Кроме того, ему немало нашептывают об игумене небылиц о его горделивости. Главные шептуны – бояре-богомольцы, недовольные тем, что Сергий относится к ним без привычного для них подобострастного уважения. Обижаются, что он не стелет перед ними в монастыре половики лести, но больше всего их выводит из себя то, что игумен ласковей и душевней в обращении с черными людьми.
Сергий терпеливо ждет начала разговора, из-за которого навестил его князь, но тот медлит, не начинает. Привык князь не договаривать. Не по сердцу игумену княжеская хитринка, потайность в разговоре. Любит к ядру разговора подходить не сразу. Не по нраву Сергию, когда хитрят перед ним, сразу распознает неискренность в человеке. Вот и сейчас, глядя на собеседника, монах чувствует волнение князя, рожденное тем, что не знает он, как начать важный для него разговор. Сергию ведомо, что Дмитрий недоверчив к людям, ибо нелегко ему править Москвой. Боярские, купеческие, поповские сплетки паучьими тенетами опутывают его разум всякими подозрениями. Князю ли не знать, что не всем на Руси нравится его крутость. В глаза князь слышит медовые покорные речи, а за спиной – шепотки со злобливостью. Вот и не любит князь показывать выражение своих глаз, не всегда отличая правду от лживости, а все оттого, что митрополит Алексий тяжко недужит и все реже стоит возле князя, который привык к его мудрости.
Для Сергия не тайна, что князь его издавна сторонится. А причина в том, что не может, а вернее, не хочет сам распознать Сергия, не слушая о нем правдивые и выдуманные наговоры. Вначале такое отношение князя обижало Сергия. Ему хотелось чувствовать искренность доверия, ведь о Руси их мысли одинаковы. Сергий успокоился, когда уверился, что князю мешала его надменность, не позволявшая быть на равных с монахом, хотя и почитаемым всей Русью за ее молитвенника. Сергию нужна была искренность князя, потому что замыслил свой монастырь Святой Троицы укоренить крепостью на пути к Москве от любых вражеских нашествий. Однако Сергий знает и про то, что князь боится монастырей, потому что и от них хлебнул всякого лиха – не все они преданные ему помощники в деле правления Московским княжеством.
Разговор с игуменом Дмитрий начал со слов об удаче на охоте. После обменялись догадками о лютости будущей зимы. Зашел разговор о дровах. Игумен поведал довольно, что монастырь заготовил их с большим излишком, а князь тотчас посетовал, что прошедшей зимой Москва зябла из-за нехватки дров. Сергий заверил его, что весь излишек запасенных дров доставит в Кремль для утепления княжеских и митрополичьих покоев. Беседовали о делах житейских, а Дмитрий все время думал, как приступить к тому, о чем по настойчивому наказу митрополита Алексия должен он говорить с Сергием. Медлил князь, хотя чувствовал, что монах догадывается, что гость заехал не из-за непогоды.
– Намедни, отче, рядил я суд над шестью боярами.
– За какую неполадность, сотворенную ими?
– Два табуна коней схитили.
– Чьими кони оказались?
– Моими. Запасался ими для новых дружин.
– Неужли осмелились на такое злодейство?
– Самого озноб прошиб от лихого вероломства. Голова воровству – тверской князь. Он подбил на крамольность супротив меня.
– С конями чего сотворили?
– В Литву угнали.
– Наказал виновников?
– По-крепкому.
– Нельзя таким татям жить на Руси.
– Жизни их не лишил. Больно родовитыми оказались.
Услышанное взволновало Сергия, он стал покашливать, а отпив из сулеи кваса, сухо спросил:
– Велишь понять, что родовитость конокрадов до того тебя перепугала, что ты эдак неразумно проявил милосердие, столь пагубное в сем деле?
– Пришлось, отче! Заступники татей несусветный галдеж на Москве подняли. Нельзя, чтобы боярские вопли татарских ушей достигли. Не время, отче, мне с родовитым боярством распри зачинать.
– Тебе виднее, как, правя Москвой, с боярскими татями обходиться. Только памятуй и о том, что иной раз пугаешь Русь своим непонятным милосердием. Нельзя боярам, пусть и родовитым, прощать самую малую худость для Руси. Зело ты доверчив к боярам. Плохо хоронишь от их ушей свою сокровенную потайность. А ведь ведаешь, что от них татары узнают о всех твоих замыслах для блага Руси.
– Сурово судишь. Нельзя всех бояр одним гребнем чесать. Среди московских бояр много истовой верности мне и всея Руси.
– Только больно легко свою верность на конокрадство выменивают.
Последние слова остановили князя. Он сурово посмотрел на Сергия, но, встретившись с такой же суровостью в глазах монаха, заговорил примирительно:
– Коней сворованных жалко. Арина Хмельная растила табуны. Добрые кони.
– Чую, по-прежнему мыслишь, княже, о том, что надобно копить конскую ратную силу. Помню, сказывал тебе свое грешное разумение, что сила Руси в пешей ратности. Конская сила в набегах хороша, но для обороны не сноровиста, да и не стойкая. Наскочит, сокрушит, помнет, а пыл ее сгорит, как солома. Так мыслю, что на Руси в пешем строю всякий человек – несокрушимый воин. Русь должна только на свою пешую силу надеяться. Потому всякого из нас земля крепко на себе держит. На земле наша стойкость боевой силы. Помнишь, поди, как и сей монастырь татары пробовали зубами куснуть, да, обломав их, ушли от него несолоно хлебавши. А ведь мы только монахи, но и в нас имеется для бережения Руси сила. Помни, княже, Русь в лесной чащобности, а здесь пешему воину сподручнее врага бить, пусть даже кулаком наотмашь.
Князь задумался. В трапезной ожило молчание. Отец Сергий на миг пожалел, что решил поучать князя в воинском деле.
Слышно в трапезной подвывание ветра. На улице чей-то конь тревожно заржал.
– Никак, мой конь подал голос? – проговорил князь.
Тягостно князю молчание, и наконец, осмелев, он начал нужный разговор:
– Догадываешься, пошто навестил тебя?
– Словом своим укрепи мою догадливость.
– По заказу митрополита с тобой свиделся. Сызнова благословил меня на просьбу к тебе, отче.
