Иоэль Вейнберг - Человек в культуре древнего Ближнего Востока
Обзор книги Иоэль Вейнберг - Человек в культуре древнего Ближнего Востока
И. П. Вейнберг
Человек в культуре древнего Ближнего Востока
Предисловие
Замысел этой книги родился в Качергине — прелестном поселке в окрестностях Каунаса (Литовская ССР), на берегу Немана, среди лесистых холмов. Поселок застроен современными особняками, в облике которых воплощены стремительно-отрывистые ритмы, расчетливый рационализм конца XX в. Однако во многих дворах рядом с этими конструкциями из бетона, стекла и пластиков стоят неказистые серо-коричневые деревянные строения — амбары, клети или бани. Они не имеют никакого практического значения, лишены этнографической ценности и зачастую не очень гармонируют со своими горделивыми современными соседями. В таком преднамеренном соединении старины и современности можно усмотреть проявление очередного каприза своевольной моды (курс на «ретро»), однако в поворотах моды нередко проявляются глубинные, сущностные процессы общественной жизни. Поэтому правомерен вопрос: не отражается ли в причудливом сочетании старинной клети и современного особняка осознанное или неосознанное стремление человека, нашего современника, смягчить резкость, изломанность и тревожность современных архитектурных линий мягкостью, плавностью, спокойствием старинных строений?
Статистика, которой известно все, констатирует, вопреки пессимистическим пророчествам о конце мира Гутенберга, поразительный книжный бум: постоянный рост количества печатной продукции и нарастающий читательский спрос. Увеличивается и спрос на книги по истории, особенно по древним ее периодам, а также по истории культуры. К сожалению, книги нередко выполняют престижно-декоративную функцию, создавая мираж несуществующего духовного богатства и активности ее владельца, выступая в роли интеллектуального украшения и дополнения современного интерьера. Однако книги по истории не столь декоративны, как альбомы с репродукциями Босха или Модильяни; присутствие на книжной полке очерков о древних скифах не кажется столь же убедительным показателем интеллектуального уровня их обладателя, как томики Кафки или Джойса (увы, нередко не читанные). Поэтому появление книги по истории в библиотеке или на столе неспециалиста — равно как и появление ветхой клети рядом с современным особняком — вызвано, очевидно, более глубокими причинами.
«Каждая эпоха выбирает себе в прошлом, иногда осознанно, иногда стихийно, традиции, близкие ей по духу, служащие коррелятом ее опыта» [49, с. 5]. Правильность этого наблюдения подтверждается многочисленными фактами: на рубеже эр римляне искали и находили соответствующие их опыту традиции в эллинистическом человеке и его культуре; идеологам Возрождения и Просвещения эталоном служил человек классической античности; романтики начала XIX в. в поисках идеала обращались к миру средневековья; уверенный в торжестве разума, эволюции и прогресса человек XIX в., хотя и открыл для себя древневосточный мир, все-таки вдохновлялся античностью, а люди XX в., особенно его второй половины, все большее внимание уделяют человеку древнего Востока, в том числе человеку древнего Ближнего Востока [1]. Почему?
Чтобы ответить на этот вопрос, следует прежде выяснить, что представлял собой, каким был древневосточный человек. Попыткой определить это (только попыткой!) является предлагаемая вниманию читателя книга, название которой — «Человек в культуре древнего Ближнего Востока» — указывает на то, что человек в ней рассматривается в двух аспектах: как творец древневосточной культуры, ее субъект, и как важнейший ее компонент, объект этой культуры.
В своей работе автор стремился обобщить выводы и наблюдения современных советских и зарубежных востоковедов, но при изложении их по возможности избежать излишней, быть может, усложненности строго научного изложения, сделать книгу доступной более широкому кругу читателей. Той же целью продиктованы и обильные выдержки из ближневосточных текстов: они призваны донести до современного читателя голос его далеких предков, — и сам подбор этих текстов, среди которых предпочтение отдается имеющимся в русском переводе и в доступных читателю изданиях.
В отличие от коллективного характера исследований во многих отраслях современной науки работа историка и сегодня сохраняет свой в значительной степени индивидуальный характер, что, однако, предполагает необходимый обмен мнениями, обсуждение, беседу. Такие беседы, завершением которых и стала эта книга, вели мы на спецкурсе-спецсеминаре со студентами филологического факультета Даугавпилсского педагогического института. Их вопросы, замечания и сообщения содержали немало интересных наблюдений и мыслей, за что автор им искренне благодарен. Сердечную благодарность я приношу также моим коллегам, особенно И. С. Свенцицкой и Г. С. Кнабе, в беседах с которыми летом 1981 г. в Качергине наметились контуры книги, И. М. Дьяконову, критические замечания которого помогли эти контуры уточнить, и моей жене, Л. А. Вейнберг, — моему первому читателю и критику.
I. Культура древнего Ближнего Востока: предмет и источники
В современном языке протекает своеобразный и противоречивый процесс: с одной стороны, идет быстрое увеличение словарного фонда, вызываемое динамичностью жизни, быстрыми изменениями и частыми нововведениями во всех ее сферах, а с другой стороны, растет засорение устной и письменной речи, небрежность и неточность в употреблении слов, происходит своего рода девальвация слова. Казалось бы, возрастающая сложность жизни, ее напряженный темп, огромный объем информации и существование при этом отчужденности между людьми, человеческими сообществами настойчиво требуют устранения из каналов коммуникации «помех», точного и четкого употребления слов, максимальной смысловой близости между звеньями цепи: явление — > понятие — > слово. Но удовлетворяется это требование далеко не часто. Не только в обыденной речи, но даже в научном языке довольно велик процент «незнакомых знакомых слов», т. е. тех слов, значение и соответственно правильное употребление которых не вызывает у нас сомнения, хотя на поверку такое наше убеждение оказывается неточным или спорным. Наглядным примером тому может служить термин «культура».
* * *Листая страницы периодической печати, слушая передачи радио и телевидения или просто беседуя с друзьями, нетрудно убедиться в том, что слово «культура» — одно из часто употребляемых в современном языке, а лингвистика свидетельствует [15, с. 435], что значимость какого-либо явления в жизни человеческого общества может проявляться в степени повторяемости обозначающего это явление слова или группы слов.
Если за время с 1891 по 1919 г. были выработаны лишь семь определений культуры, то в последующем тридцатилетии (1920–1950) их число возросло до 157 [193, с. 14], а в конце 60-х годов французский социолог А. Моль [90, с. 35] уже насчитал 250 различных определений и интерпретаций культуры. Такая поразительная многозначность свидетельствует не только о все более активном обращении представителей различных наук к проблеме «культура», об их настойчивых поисках решения этой проблемы, но главным образом об объективной сложности и многогранности самого феномена «культура».
Общепринятое в советской науке до середины 60-х годов определение культуры как совокупности созданных человеком материальных и духовных ценностей, обладая несомненными достоинствами, однако, не отражает всех аспектов проблемы. Поэтому с дальнейшим развитием науки советские исследователи [82, с. 67 и сл.; 50, с. 14 и сл.; 76, с. 32–33, и др.] подвергают это определение критике, отмечают ряд его недостатков:
— определением культуры как совокупности созданных человеком ценностей подчеркивается противопоставление «природа — культура», из сферы культуры изымается все «природное»;
— признанием культуры совокупностью ценностей создаются предпосылки для субъективно-аксиологического (оценочного) подхода, когда взгляды и вкусы самого исследователя, его общества и эпохи служат критерием ценного и неценного в творчестве человека, соответственно включаемого в рамки культуры или оставляемого за ее пределами;
— субъективно-аксиологический подход порождает так называемый элитарный принцип: культура уподобляется музею, где выставлены одни шедевры, созданные творческой элитой, которая, вопреки утверждениям, что творец ценностей — народ, признается создательницей этих шедевров;
— в признании культуры совокупностью материальных и духовных ценностей проблематично само резкое разграничение между материальным творчеством и духовным творчеством, ибо любой создаваемый человеком материальный предмет сначала возникает как идея, как продукт духовного творчества, а продукты духовного творчества материализуются, овеществляются в строениях и картинах, мебели и книгах, одежде и т. д.;
