Афанасий Коптелов - Великое кочевье
Пришел вихрастый гармонист, за которым посылал Сапог. Лихо заливалась двухрядка. Под ногами Суслова, отплясывавшего трепака, дрожали половицы.
Далеко за полночь Говорухин, еле держась на ногах, вышел в черемуховый сад. Дождь все еще продолжался. Ветер обрывал мокрые листья, и они густо падали в темноте. Говорухин смахивал их с головы.
— Оборвало вас… Летите к черту, — бормотал он, шагая по саду. — Я вот такой же листок. И меня тоже ветер несет куда-то в пропасть… Где сейчас английские скакуны с отцовского завода? Кто ездит на них? Где серый в яблоках Борей, мой любимец?.. Все пропало… Неужели навсегда? — Говорухин остановился, провел рукой по мокрому лбу. — Может, из-за границы помогут?
Двери сеней распахнулись и кинули в сад широкий луч света. Пошатываясь, с крыльца спустился Суслов. На его голове блестел опрокинутый ковш. По волосам и бороде ручьями стекала мутная арака. Размахивая руками, он горланил:
Заехал в деревню коней напоить,
Своею гульбою народ удивить…
Глава седьмая
Братья Токушевы возвращались с курсов домой духовно обогащенные. Они научились читать и писать. А главное: перед ними открылся широкий мир, вся родная земля, населенная людьми разного цвета кожи, для которых основное — дружба и переделка всей жизни. Вот и у них появились среди русских близкие друзья — Копосов и Суртаев. Они всегда и во всем помогут.
Борлай гордился, что возвращается домой без косички, и укорял брата:
— Едешь с бурундучьим хвостом под шапкой! Смелости не хватило срезать?
— Хочу, чтобы срезала жена, — ответил Байрым. — Подберет на память. Потом детям будет показывать.
— Зачем старое и плохое подбирать? Не надо. Выбрасывай сразу.
Была поздняя осень. На берегах Каракола шумели сухие травы, а долина Голубых Ветров уже покрылась глубоким снегом. Борлай с тревогой думал о скоте: зимовка будет трудной. Байрым заговорил об охоте:
— Сказывают, белки нынче много. Надо скорее отправляться на промысел.
— Да, на охоту надо идти, — согласился старший брат.
Токушевы подъехали к стойбищу.
Курившихся — жилых аилов на берегу реки осталось меньше половины, зато новые появились возле самого леса, куда редко забегали снежные вихри. Люди перекочевали на зимовку.
«Видать, большинство из тех, что весной приехали сюда, оказались стойкими — не испугались ни вражеских угроз, ни глубоких снегов», — с радостью отметил Борлай.
Первым, кого встретили братья, был Утишка. Он зимовал в стороне от всех, но аилы Токушевых ему были хорошо видны. Заметив всадников, он пошел им навстречу.
— Заждались вас, как летнего солнышка, — заговорил приветливо. — Я тут вашим женам помог перекочевать.
Пока Борлай расседлывал коня, Утишка возмущенно рассказывал ему:
— Осенью три семьи откочевали назад. Злой человек появился: каждую ночь телят режет, жеребят давит, а народ говорит: «Дух берет, несчастливое место здесь».
«Это дело рук того мерзавца, который потерял трубку», — подумал Борлай и спросил о Таланкеленге.
— Дома не спит. Говорит, что козлов промышляет, а мяса не видно. Недавно твоего теленка нашли мертвым. Бабы говорили: «Волк задрал». А по ране видно, что человек зарезал.
Токушев горько крякнул, но не сказал ни слова.
— Некоторые откочевывать собрались, — продолжал Утишка. — Я по аилам ходил и уговаривал: «Надо жить здесь да работать больше. Скотом обрастем».
Карамчи с сияющим лицом встретила мужа у порога, в руках ее была большая деревянная чашка с крепкой аракой, которую она приберегла с лета. Глаза женщины были влажными от радости. Арака плескалась через край. Борлай отпил глоток и передал чашку соседу. Другую осушил сам. Потом они сели, поджав под себя ноги, и Карамчи налила им по второй.
Широко улыбаясь, она приподняла овчинку над берестяной люлькой и показала ребенка.
— Девочка — как богатырь. Скоро на своих ногах пойдет!
Любовно окинув зорким глазом сонное лицо дочери, Борлай улыбнулся.
— На мать походит… и на меня тоже: брови крутые.
Сосед просидел допоздна, рассказывал:
— Я сегодня лиственницу суковатую нашел, хорошую. Собираюсь весной ячмень сеять и лиственницей буду землю царапать, чтобы мягкой сделать. — Неожиданно приподнявшись, он повернулся к Борлаю и предложил: — Давай вместе сеять. Вдвоем скорее разбогатеем. Осенью горы ячменя соберем. Все к нам придут, поклонятся, просить начнут, а мы им: «Хотим — дадим, хотим — откажем». Под конец уступим: «Несите больше беличьих шкурок — получите ячмень».
— Так нельзя делать.
— Многие так делают.
— Да, раньше торговцы так охотников обманывали.
Борлай окинул аил пристальным взглядом, будто не сам строил его, а вошел впервые. Карамчи все расставила и развесила так, как учили старые люди. Вон чернеют продымленные кермежеки. Выбросить бы их надо, а еще лучше сжечь в костре. Но вдруг что-нибудь случится?..
Морщины на лице Борлая стали глубже и темнее.
«Сам я ни злых, ни добрых духов не боюсь, а ребенок как? Вдруг Суртаев ошибся? Даже маленький дух может у ребенка жизнь отнять».
Борлай заспорил сам с собой:
«Нет, Суртаев не мог ошибиться. Духов нет. Он прочитал это в книгах мудрых людей».
Утишка прервал его раздумье:
— Беличьи шкурки продадим — коров и овец накупим! — продолжал он, поблескивая бурыми глазами.
Токушев недовольно крутил головой.
— Овца плодлива: от одной разведу. Надо самим для себя все делать или вместе для всех, — это товариществом называется. Суртаев так учил.
— Ты будешь обо всех заботиться, а о тебе — никто. Ну, и сдохнешь, как изъезженный конь, — посмеялся Утишка.
— Все станут заботиться друг о друге. Так говорят люди нового племени.
— Племена бывают старые, а не новые. Хотел бы речку сделать, да не сделаешь. Она сама течет, так же и племя.
— Есть новое племя — партия. Кто запишется, тому красную книжку дают, билетом называется, — горячо говорил Борлай. — Надо о народе думать, заботиться. Не будь у меня заботы о народе, я бы и в Караколе прожил.
— Нет, надо заботиться только о своей семье… И все так делают, — перебил сосед. — Медведица — зверь, а в чужое логовище корм не потащит, чужих детей кормить не будет.
— Не знал я, что со зверем беседу веду.
Утишка фыркнул и выбежал, хлопнув дверью. Борлай подумал: «Расстроится дружба с ним. Не в ту сторону он воротит. Придется еще много разговорами поправлять его».
Над казаном заструился пар, запахло густым наваром чая…
Ой, как хорошо пить горячий чай у домашнего очага! Борлай принимал из рук жены чашку за чашкой и, всыпав талкана, неторопливо пил маленькими глотками. В перерыве расспрашивал Карамчи о жизни стойбища. Не обижали ли ее без него? Хорошо ли пасется скот? Много ли белки в лесах? Разговаривая, подолгу не сводил о нее глаз, как рыбак из сказки «Шелковая Кисточка». Тот смотрел на жену и забыл о работе. Шелковая Кисточка подарила ему свой портрет, писанный углем на листе бересты. Рыбак, сидя с удочкой на берегу реки, держал портрет перед собой… «Хорошие портреты делают в Агаше! На толстой бумаге. Надо бы попросить мастера приехать сюда и сделать портрет Карамчи», — подумал Борлай. Рыбак уронил портрет в реку. Вода принесла его к стойбищу хана, у которого было пять жен. Взглянув на портрет Шелковой Кисточки, хан отправился в поход, чтобы отнять ее у рыбака, привезти к себе и назвать шестой женой… Борлай никогда ничего не терял, и он сберег бы портрет, не уронил бы в реку… Он улыбнулся.
Карамчи спросила, что его так развеселило.
— Сказку вспомнил… — Борлай рассказал о Шелковой Кисточке; подвинувшись, взял руку жены и слегка качнул. — Я не рыбак. И время теперь другое. Тебя никто у меня не отнимет.
— Знаю, — горячо прошептала Карамчи и подвинулась к мужу…
Мороз крепчал с каждым часом. Борлай втащил в аил несколько обрубков сухих бревен и в костре приткнул их одно к другому, как лучи звезды. В дымовом отверстии таял иней. Со стропил падали крупные капли. Холод не позволил уснуть на кровати и заставил Токушевых снова спуститься к огню.
Борлай на мужской половине лег на шкуру лося и, расстегнув шубу, поднял рубашку, чтобы погреть свою могучую грудь цвета красной меди. Вскоре замерзла спина, и ему пришлось повернуться.
По другую сторону очага, накрывшись шкурами, спала Карамчи.
Ночью несколько раз принималась плакать маленькая Чечек. Борлай вставал и осматривал яму, в которую была опущена люлька, прикрытая сеном. По наличию инея он узнавал, тепло или холодно дочери. Иногда давал выпить глоток чая, иногда только укрывал потеплее. Сдвинув дрова так, чтобы костер горел веселее, снова ложился спать.
Утром Борлай топором рубил землю, чтобы углубить яму, — дочери спать будет теплее. Потом он привез льду с реки и натаял воды, а после чая занялся литьем пуль. Неожиданно перед ним встала жена Байрыма — Муйна, в незастегнутом чегедеке и в шапке, сдвинутой на затылок. Она долго не могла произнести ни слова, а только показывала на притолоку двери и правой рукой рубила по левой.
