Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис

Все понимали – главной целью инструкции было не допустить паники и массового бегства, как это случилось в Бельгии и Франции, но в результате неуклюжие формулировки вызвали такое бурное веселье, что теперь ни одно шоу не обходилось без пародий на тему «прибытие парашютистов». В больнице мы острили, закидывая друг друга цитатами, вроде «если заметишь что-нибудь подозрительное», а девиз «будьте собранны, внимательны и расторопны» стал нашей дежурной шуткой.

Возможно, сама идея создания министерства информации [44] оказалась чужда людям, которые привыкли жить в мире свободной прессы. Во всяком случае, все, что делало новое ведомство, выглядело чрезвычайно комичным. Мы, британцы, не любим, когда нам раздают советы в рекламных буклетах. Нам нравится читать их в газете, которую мы сами выбираем. Я повесила брошюрку на стену и забавлялась всякий раз, глядя на нее, особенно когда на душе становилось тошно.

Утром 25 июня Франция прекратила сопротивление. В тот же день мы услышали сигнал воздушной тревоги – первый после ложного сигнала, прозвучавшего в сентябре минувшего года. Мы привели в боевую готовность наш медицинский пункт и были несколько разочарованы, когда через некоторое время дали отбой, а нам так и не довелось поработать. Объявление тревоги означало, что мы должны держать наготове носилки, бинты, шины и прочие инструменты. Хотя у нас на рабочем месте и так всегда был идеальный порядок, однако напряжение заставляло всех собраться.

Думаю, мы все приободрились, когда после жестоких воздушных налетов на Джерси и Гернси в газетах появились фотографии многочисленных отрядов канадцев и австралийцев, прибывающих в Великобританию. Ранее подразделения армии Канады были выведены из Франции – отступление, которое вызвало большое недовольство и разочарование среди этих военнослужащих.

Падение Франции заставило правительство ускорить эвакуацию детей в доминионы. Решено было, что сразу двадцать тысяч должны покинуть Британию. В первой группе находились дети в возрасте от пяти до шестнадцати лет. Десять тысяч направлялись в Канаду, пять – в Австралию и еще пять – в Новую Зеландию и Южную Африку. Они ехали в сопровождении взрослых, но без родителей. Многие мои друзья, у которых имелись родственники в Америке или Канаде, находились в раздумьях, следует ли им отправлять туда своих детей. Две девушки из Южной Африки, чьи портреты я писала летом прошлого года, горячо предлагали принять у себя моих юных племянников из Бристоля. Но мои сестры отказались: они считали, что в трудные времена семья должна держаться вместе.

Мы в Челси снова принимали беженцев. Поток их не прекращался: к нам ехали чехи, французы, голландцы, бельгийцы, к которым теперь присоединились тысячи польских военных – солдат и офицеров, и это вдобавок к тем, кто перебирался с островов Джерси и Гернси. Мы очень расстроились, когда узнали о решении правительства отказаться от защиты Нормандских островов. Эти чудесные места, куда многие из нас ездили отдыхать, были брошены на произвол судьбы. Двадцать пять тысяч мирных жителей, а также войска с техникой и снаряжением уже прибыли в Великобританию. Все, что могло представлять хоть какую-то ценность, также было вывезено, включая урожай картофеля и томатов.

Всеобщее негодование вызвало опубликованное 1 июня сообщение министерства информации об отключении телеграфных линий и телефонной связи с островами Джерси и Гернси, на которых высадились немецкие войска.

Злорадству Великана не было предела. Он становился просто невыносим. Когда я вошла в класс, где собрались мои ученики на очередной урок английского, этот дебошир приветствовал меня громогласным возгласом: «Я же говорил, marraine! – Великан горестно воздел руки к небу. – France phui! Вот и пришел конец вашим маленьким Нормандским островам. И это лишь начало оккупации Британии. Теперь-то вы понимаете? Пролив Гитлеру не помеха. Подождите, совсем скоро он будет здесь!»

Я велела ему заткнуться, выбрав для этого имеющееся во фламандском языке чрезвычайно яркое и грубое выражение. Великан очень удивился, услышав от меня столь вульгарную фразу, но мне было все равно. Его загорелая ухмыляющаяся физиономия приводила в бешенство: человек откровенно насмехается над решимостью британцев отстоять свою страну, в то время как он и его семья сидят тут на всем готовом, пользуясь нашим гостеприимством.

Одна из молоденьких учениц поднялась со своего места, подошла к Великану и грозно заявила: «Если ты сейчас же не заткнешься, мы тебя заставим». Малышка и присоединившийся к ней юноша лет шестнадцати встали над ним, пока двое других мужчин постарше начали закатывать рукава. Жена громилы завопила, чтобы ее мужа оставили в покое, и залепила девушке звонкую пощечину. Та не осталась в долгу: дернула обидчицу за волосы и стала науськивать на нее других женщин. Завязалась драка: мужчины лупили Великана, а женщины – его жену. А все началось с того, что я купилась на дурацкие подначки и позволила себе ответную грубость, в результате словесная перепалка превратилась в омерзительную потасовку. В окно гостиной, где разворачивалось побоище, я заметила проходящего по улице полицейского – Молодого Бобби (так прозвали его беженцы, чтобы отличить от Старого Бобби). Я отчаянно замахала руками, призывая его на помощь.

– Тебе ничего не нужно делать, – сказала я, когда полицейский появился у двери, – одного твоего вида будет достаточно, чтобы приструнить хулигана.

– Того самого, который вечно донимает соседей? – улыбнулся страж порядка. Он приосанился, напустил на себя строгое выражение и ступил в гостиную, где шла битва не на жизнь, а на смерть.

Наглядные пособия, приготовленные для урока, разлетелись по всей комнате. А поскольку сегодня я принесла овощи и фрукты, на полу образовалась невообразимая каша. Картинки попадали со стен. Носы были расквашены в кровь, волосы всклокочены, красные разъяренные лица исцарапаны.

– Так, что тут происходит?! – рявкнул Молодой Бобби. В комнате мгновенно воцарилась мертвая тишина. Пока полицейский переводил суровый взгляд с одного бойца на другого, они приглаживали вихры и поправляли одежду. – Скажите им всем – пусть расходятся, – прорычал полицейский. – И чтобы больше я ни звука не слышал из этого дома!

Драчуны, смущенные и пристыженные, рассыпались по углам, а я, оставив их, ушла вместе с полицейским.

– Видать, мне частенько придется наведываться, если ваши ученики так ведут себя на занятиях, – рассмеялся он, пока мы вместе шагали к Тедуорт-сквер.

Однако не успели мы пройти и пары кварталов, как нас нагнал Великан. Он едва не плакал от отчаяния: соотечественники накинулись на него с обвинениями – из-за его выходки у них пропал урок английского.

– Вернитесь, marraine, пожалуйста, – умолял он. – Обещаю, мы будем смирные, как овечки.

Последнюю фразу, включая «пожалуйста», Великан произнес на английском, старательно выговаривая каждое слово, с такой покаянно-обворожительной улыбкой, что отказать ему было невозможно.

– Я бы на вашем месте обзавелся полицейским свистком, с такими-то драчунами, – прокомментировал Молодой Бобби, весело отсалютовал мне и удалился. А я вернулась в класс вместе с Великаном.

Комната была аккуратно прибрана, стулья расставлены ровными рядами. Но грифельная доска лежала на полу, поскольку подставка, на которой она крепилась, оказалась сломана в пылу битвы. Мы установили доску на каминной полке, а мужчины обещали починить подставку, если я одолжу им молоток и немного гвоздей.

«Сегодня первое июля, – аккуратно написала я на доске. – Немцы высадились на Нормандских островах».

Я повернулась к Великану:

– Переведите, пожалуйста, на фламандский.

Он перевел фразу на родной язык и добавил: «Будь они прокляты, прокляты, прокляты!»

– Не ругайся при дамах, – укоризненным тоном произнесла его жена. Глаза у бедняжки покраснели от слез, а на щеке красовалась длинная царапина.

Наш урок продолжался до самого вечера, и самым прилежным учеником в тот день был Великан.