Юсиф Чеменземинли - Девичий родник
Приготовления были окончены.
Стали преследовать отступившего на север хагана.
Через три дня в одном из горных проходов обе силы столкнулись. Произошла ожесточенная схватка. Часть войск Окабая перешла к хагану. Пришедший в ярость Окабай, ослепив 1000 воинов, послал их к хагану и после тщательной подготовки, длившейся всю ночь, во главе войск пошел в наступление.
После продолжительного и кровавого боя в войсках хагана произошло замешательство, все разбежались.
На утро в армии распространился слух об убийстве хагана. Спустя два часа вся его семья и гарем с торжественной церемонией сдались Окабаю.
Кожа с лица хагана украсила поводья Окабаева коня, а из его черепа приготовили застольную чашу и, наполнив вином, поднесли Окабаю.
Превращенные в чаши бесчисленные вражьи головы перебрасывались из рук в руки и наполнялись вином.
42
Собрание храбрейших полководцев избрало Окабая на царство. Было устроено торжественное пиршество. Затем все вышли в поле.
После трехдневного праздника хаган занялся армией. Войско потеряло прежнюю мощь и силу. Уцелевших от битв и ран косили понос и лихорадка. Как–то раз хаган призвал меня к себе.
— Гам, — начал он, — все твои предсказания сбылись. Ключи судеб в твоих руках. Вопроси будущее.
— Дорога на север светла, на юг мрачна.
Окабай не ответил. Некоторое время царило молчание.
— Север остается знакомым севером! — сказал он.
Из слов Окабая было видно, что он замышляет поход на юг. Царящая на севере нескончаемая зима заставляет голодать скот и воинов. Юг богат.
— Воины, не привыкшие к южному климату, мрут от лихорадки и поноса, в день мы хороним до ста человек.
Если мы продвинемся дальше, от нас не останется и следа.
Я чувствовал, что Окабай верит мне, но, с другой стороны, жизненные интересы скотины и людей требовали продвижения на юг. И хаган это прекрасно понимал. Вот почему, не раздумывая, он сказал:
— До наступления холодов мы должны двинуться на юг!
На этом разговор окончился. Мы расстались. Я долгое время не встречал хагана — я как будто упал в его глазах.
43
После соединения старого и нового гарема заботы главного евнуха увеличились.
Как–то вечером он зашел ко мне. При свете луны я лежал пред шатром.
— Что нового? — спросил я.
— Ничего, что может быть нового? Мир кроме горечи и разочарований ничего не сулит мне. Я только зритель, который смотрит и мечтает, но знает, что не достигнет желаемого.
Я не мог понять, что является причиной такого отчаяния и окинул его вопрошающим взором.
Мой взгляд словно еще больше разжег пожирающее его пламя.
— Представь себе человека, лишенного ног, — сказал он. — У него есть желание двинуться, и он не в состоянии это сделать. Так и я… Думают, что евнухи не испытывают вожделения. Если б ты знал, какой огонь любви пожирает меня!.. Гам, не раскрывай моих уст, мои муки безмерны!
Главный евнух извивался, подобно змее, из глаз его струились слезы.
— Человек самое злое и вредное из всех живущих на земле тварей. Змея жалит и человек гибнет, а человек может подвергнуть человека таким мукам, что до конца жизни тот будет метаться, повергнутый в бездну страданий.
— Ага, — сказал я, — до сих пор я не слышал жалоб из твоих уст, видно, теперь есть на то причина.
Главный евнух вздрогнул.
— Гам! — промолвил он, — ты прав, это не без причины. Не вынуждай меня говорить, не возобновляй моих страданий.
— Неизлечимых ран нет! Ничто не скрыто от взоров гама. Я вижу ты любишь. Откройся.
— Что из моих откровений? Мои раны неизлечимы.
Главный евнух долго говорил, плакал, но не хотел открыть, кто причина его страданий.
Наконец, уступив моим настояниям, он заговорил о красавице, перешедшей вместе с гаремом прежнего хагана к Окабаю.
— Как–то после трапезы Окабай решил взглянуть на новый гарем. Более чем среди тысячи девушек одна приковала к себе его внимание. Окабай остановился и, словно в бреду, протянув руку, хотел взять девушку за подбородок. Девушка отпрянула. От ярости кровь ударила в лицо Окабаю. Но чувство, испытанное им при сопротивлении, превратило гнев в любовь.
Вечером он потребовал девушку к себе. Я приготовил воду для омовения и новые блестящие одежды. Девушка отклонила мои заботы. Я настаивал, но напрасно. Несмотря на повторные требования хагана, она не явилась.
Я думал, что вопрос разрешит секира палача, но ярость хагана неожиданно перешла в милость, вдобавок он прислал девушке букет цветов и массу золотых украшений.
Но девушка не приняла их.
44
Главный евнух умолк. Положив под язык немного «насу»49, он принялся созерцать звездное небо.
Сплюнув через некоторое время «нас», он продолжал:
— За тридцать лет предо мной прошли тысячи девушек, но такой я не встречал. С тех пор ее лик преследует меня. Где б я ни был, куда бы не пошел он предо мной. И сейчас, любуясь луной, я вижу ее. Она прячется меж звезд и порой выглядывает оттуда и вновь прячется, словно играя мной. Словно смеясь надо мной. Почему? Не знаю…
Каждое утро, когда она с прислужницами отправляется к реке, я сопровождаю ее. С тысячей милых уловок, кокетливо она раздевается, плещется и выходит из воды… Сердце мое трепещет и замирает. Дыхание захватывает. И я пред этим властным чувством бессилен, как камень, на котором сижу.
Не заставляй же меня говорить, о гам! Мы самые жалкие из всех творений…
— Ага, и у несчастных есть право на жизнь! — прервал я его.
— А в действительности?
— Но выживают лишь сильные и этому виной мы сами.
— Что мы можем сделать?
— Мы можем восстать против насилия.
— Возможно, из твоего возмущения что–либо и выйдет. А из моего?
— Ты думаешь, что ничего не получится?
— Нет, потому что на небесах мое исцеление. Разве может изменить течение жизни возмущение лишенного естественного вида, кастрированного человека.
— Незачем на небесах искать разрешения вопроса. Подобно тому, как горести человека находятся на земле, и исцеление недалеко. Счастье человека в его собственных руках. Он будет жить так, как сам захочет. Но для этого все обездоленные и несчастные должны соединиться и быть готовыми к любым жертвам.
— Гам, слова твои справедливы. Порой такие мысли приходят в голову и мне. При виде чужих страданий я забываю свои. Почему, когда одни пользуются в избытке всеми благами, другие лишены самого малого? — думаю я.
Интересуясь жизнью гарема, я, чтоб направить разговор на эту тему, спросил:
— А в гаремах много несчастных?
— О гам, гарем это скопище страданий. Как может не страдать девушка лишь раз иль два раза в год брошенная на ложе любви? Подобно мне, до утра они изнывают от тоски и страданий. В гаремах сотни девушек не смыкают до утра глаз. Они мечутся в путах бессчастья.
— Кто причина их бед?
Оглянувшись по сторонам, он замялся и, проглотив слова, не ответил.
— Это одно лицо, — ответил я сам себе, взглянув на евнуха.
Евнух в ответ кивнул головой.
— Кто виноват в гибели тысяч людей на войне?
— Хаган, — сказал евнух, загоревшись.
— Следовательно, иль счастье тысяч, иль хаган?
— Вопрос не только в нем. Не Окабай — будут другие.
— Надо отказаться от хаганов.
— И тогда?
— Тогда — сам народ, общий труд и общее счастье.
45
Мои слова открывали пред евнухом новые горизонты. Он все чаще и чаще встречался со мной и, познакомившись с моими мыслями, проникся новым духом.
Мы старались распространить свои взгляды среди женщин гарема, среди рабов. Эти вечно страдающие, подверженные мучениям, угнетенные властью мученики всецело присоединились к нам и спрашивали о путях выхода.
И средь войска, изнуренного болезнями, нам открылось широкое поле деятельности, мы всячески старались использовать это обстоятельство.
Мы пригласили к себе старого воина, все сыновья которого погибли на войне. При помощи евнуха мне удалось подготовить этого человека. Познакомив его со всеми своими мыслями, мы послали его в войска. Мы внушали всем, что единственное спасение от бед и болезней — кровь хаганов и полководцев. Наши слова производили громадное впечатление на дикарей.
Почва для восстания была подготовлена. Чтоб не упустить момента, мы стали совещаться с главным еенухом.
— Убийство хагана я принимаю на себя! — начал главный евнух.
— Ты будешь действовать лично иль через другое лицо?
— Через другое лицо!
— Я б хотел видеть этого человека.
Евнух задумался.
— Хорошо, — сказал он. — Хочешь, он придет сюда завтра вечером?
