Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня
У Форума путники соскочили с коней. Потянуло подойти поближе ко всем этим зданиям и каменным колоннам, посмотреть, потрогать их пальцем, прислушаться к тишине, к тишине особенной, как будто неслышно о чем-то говорящей.
Колонны некоторые разбиты в вершине, другие у основания; немало их лежало совсем вросших в землю, покрытых плесенью и травой. Всюду валялось много разбитых украшений древних храмов, дворцов, статуй...
– То, что вы видите, разрушалось не раз дикими варварами, нападавшими на наш священный город, – грустно произнес проводник.
При этих словах московским людям опять невольно пришла на память Москва, совсем недавно сожженная и разоренная татарами. Сердце сжалось от боли.
Невольный вздох вырвался у всех у них: «Скоро ли снова застроится наша-то?!»
Шевригин сказал, что он чувствует какую-то тоску после всего виденного и усталость и просит проводника проводить их обратно во дворец Медичи.
По вечерам в палаты к московскому послу приезжали из Ватикана кардиналы и знатные дворяне. Они привозили с собою много вина и самые изысканные яства, угощали ими московских гостей, да и сами бражничали до того, что уже с большими усилиями возвращались домой, а были и такие гуляки, что даже ночевали тут же, во дворце Медичи.
Однажды с ними приехал бойкий, расторопный католический священник Рудольф Кленхен, знавший хорошо русский язык. Когда папские вельможи, сильно захмелев, вышли из палаты в сад, Кленхен по секрету поведал Шевригину, что папа сам первый хотел послать дружественную грамоту к царю Ивану Васильевичу. Его, Кленхена, однажды вызвал к себе кардинал Морон.
– Так как ты бывал в Московии, – заявил он, – избираем мы тебя послом к царю Ивану. Когда с помощью ангела Господня ты прибудешь в Москву, отдай царю письмо его святейшества и наше. И жди ответа.
Далее Кленхен сообщил Шевригину, о чем было написано в грамоте папы. Прежде всего папа посылал царю Ивану «благословение святого Отца» и затем сообщал, что «его святейшеству известно о добром расположении московского венценосца к Римской церкви и к наместнику Христову – папе. Его святейшество знает о могуществе русского государя, о многочисленных его народах, об обширных владениях, о великих одержанных им победах над врагами христианства, о доблести, о военном его искусстве, благоразумии, великодушии, коими он всех удивляет и пленяет, соединяя все это с живейшей ревностью к вере».
– Кардинал Морон, – продолжал Кленхен, – сказал мне: «Заяви царю, что римские первосвященники издревле привыкли своими отеческими наставлениями побуждать великих монархов ко всему изящному для славы Божией, как свидетельствуют летописи и памятники всех народов. Упомяни и о знаменитых ополчениях христианских для завоевания Иерусалима, о славной победе, одержанной над оттоманским флотом при островах Ионических во времена папы Пия Пятого... Внуши царю, что дружество святого отца для него будет зело полезно, что многие властители за их добродетель были удостоены римскими папами королевского сана и титула». А потом кардинал Mopoн шепнул мне на ухо: «Главная цель твоя будет не только склонить великого князя к политическому союзу с Римской церковью, но к церковному. Сумей возбудить в нем желание к принятию веры католической!»
Шевригин, охваченный любопытством, не успевал вина подливать в сосуд Рудольфа Кленхена. С таким увлечением священник поверял Шевригину тайные дела, что не замечал того и сам, как неуемно опорожнял вино чашу за чашей.
– Ну, а еще что говорил кардинал?! – подвинувшись совсем вплотную к Рудольфу, спросил вполголоса Шевригин.
– А еще сказал он, что государь российский может убедить и шаха персидского к соединению с Европою против оттоманов.
– Но ведь шах персидский – язычник?!
– Когда дело выгодное, не грех дружить и с диким зверем, с носорогом.
– Ну, а еще что говорил кардинал? – покраснев от напряжения и крепко сжав руку священника, прошептал Леонтий Истома.
Совсем уже опьяневший, Рудольф произнес хмуро:
– Сказал... сказал... что император – ворона... и... глупец... Не любит он цесаря за слабость!
– Почему он так сказал? Отче, не скрывай! – продолжал расспрашивать попа Шевригин. – В каких мерах папа с цесарем?
Собравшись с силами, тот ответил:
– Император... должен был заключить союз с Москвой, он и сам хочет... да князей своих боится, его надо убить, папа нашел бы на его место достойнейшего. Может быть, его и убьют. Папа сердит на него.
Шевригин, красный, лукаво улыбающийся, откинулся на спинку высокого остроконечного готического кресла и многозначительно закрыл глаза, что-то обдумывая...
Вдруг, встрепенувшись, он спросил:
– Но ты мне, отче, не сказал: почему же ты не попал в Москву?
– Смешной ты человек! – пьяно расхохотался Кленхен. – Папе уже донесли, что царь собирается тебя послать в Рим к его святейшеству... Тайные люди есть у папы близ московского великокняжеского трона... Через Польшу пришло известие еще в ту пору, как ты и не знал, что тебя пошлет царь к папе.
Не ожидавший такого ответа Шевригин привскочил на месте, пораженный словами попа.
– Тайные люди?! – с недоумением повторил он.
– Что же ты удивляешься? Его святейшество по всему миру рассеял своих приверженцев... Разве ты не знаешь, что на земле Божией идет великая борьба католических праведников с еретиками-протестантами? Его святейшество должен иметь при государях своих людей. Да и ваш государь может быть полезен папам... В Ватикане давно интересуются московским двором. Как же папе не иметь своих людей?!
В это время из сада в палату вернулась толпа ватиканских дворян и рыцарей. С ними явилось несколько красивых женщин, которые вдруг подлетели к Истоме-Шевригину и, грациозно поклонившись, с задорными улыбками на лицах поднесли ему букеты цветов, назвав посла «любезным синьором Леонтием».
Шевригин поднялся с кресла, растерянно погладил свою бородку и сказал смущенно:
– Благодарю... по какой причине оная честь?!
Подскочил Франческо Паллавичино, услужливо перевел сказанное Шевригиным, лукаво подмигивая ему.
Мужчины и женщины весело рассмеялись; а одна из них подошла к нему и сказала, жеманно улыбаясь:
– Вы – посол знаменитого монарха... Этого достаточно.
Затем Шевригин пригласил всех сесть за стол.
Откуда-то явились музыканты с флейтами и арфами.
Началось веселье с новою силой, шумное, дикое веселье.
Вскоре глаза всех женщин были обращены в сторону Игнатия Хвостова.
– Какой красавец! – громко сказала одна из них. Это же повторили и все остальные.
Хвостов понял их слова, слегка покраснел, отвернулся.
Хмельной поп Рудольф Кленхен погрозился на женщин пальцем и сказал им тихо, вероятно, что-нибудь непотребное, ибо все женщины смущенно захихикали, закрыв лицо ладонями.
Один из дворян вскочил с места и, подняв свою чашу, громко провозгласил тост за русского великого князя.
Поднялись с места все находившиеся в палате.
Московские люди, не понимая восклицаний, которые то и дело раздавались в толпе быстро опьяневших мужчин и женщин, чувствовали себя великими грешниками. Шевригин крепился, стараясь и во хмелю в полной мере сохранять свое достоинство посла.
Священник Рудольф закричал по-русски:
– Мы – соль земли, а соль надо мочить, нехороший дух в сухой соли...
И выпил залпом вино из бокала.
Чем дальше шла гульба, тем теснее льнули к московским гостям охмелевшие черноглазые женщины и тем сдержанней становились Шевригин и его друзья. Особенно осмелели женщины, столпившись около Игнатия Хвостова.
– Неужели, – крикнули они попу Рудольфу, – в Московии все красавцы не умеют пользоваться близостью красоток?
– Москва – не Ватикан! – с пьяной грубостью ответил поп.
– Остерегись, парень! – кивнул Хвостову Истома. – Неспроста это! Не верю я здесь никому ни на грош.
– Помилуй, Истома, буду ли я?! Одну я люблю и век ее не забуду, – неловко сторонясь от назойливых красавиц, сказал Игнатий.
Зато Франческо Паллавичино совершенно потерял голову и куда-то исчез с одной из девиц у всех на глазах.
– С него пример не бери, – хитро улыбнувшись, сказал Шевригин. – Он – итальянец.
Рудольф взял под руку Шевригина и, пошатываясь, вышел с ним в сад.
– По-русски говорят: «спасибо!» Так и я тебе скажу. Давно уж не приходилось мне веселиться. Его святейшество папа Григорий наш не такой, как то было прежде. Он – суровый... Он... не любит распутства и пьянства... Он – великий человек... Он трудится над искоренением еретичества в Европе... Папу честные люди уважают. Упрекать его не за что. Он – одержимый... Ему хочется окатоличить даже домашний скот, кур и петухов. Его надо бояться... Он – король иезуитов... Нет таких средств, которых бы он чуждался. Варфоломеевскую ночь он праздновал, будто Пасху... Он хочет именем Иисуса покорить весь мир... А на Москву он давно глядит своим хищным оком... Ты можешь быть очень полезен царю, коли будешь умно вести дело с ним... Во все страны он разослал своих людей. Они поднимают Ирландию против королевы Елизаветы. Они помогают испанскому Филиппу сеять смерть среди лютеран... И к вам он пошлет... Обязательно пошлет иезуита... Передай царю, что я говорю, а за это и не забудь меня... Я – бедный, одинокий... Меня некому пожалеть... Ах, как тяжело стало служить у престола нынешнего первосвященника!.. Он хочет, чтобы мы были святые. Обидно! Кардиналы теперь развратничают втихомолку.
