Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня
В пяти верстах от столицы московские люди увидели ехавшее им навстречу множество нарядных колымаг, в которые впряжены были красивые белые кони, покрытые шелковыми узорчатыми попонами. Колымаги окружали более сотни всадников.
Увидев московское посольство, всадники остановились, а из колымаг вышли люди. Впереди шел одетый в богатую одежду папский архиепископ, назвавший себя кардиналом Медичи.
Первое, что бросилось в глаза русским людям, это его безбородое, безусое лицо. Весь он в своем одеянии скорее напоминал женщину, нежели мужчину.
Шевригин, выйдя из своей колымаги, с достоинством в словах и важностью в осанке назвал себя послом его величества царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича.
После обмена приветствиями кардинал Медичи предложил московскому послу с его провожатыми пересесть в особо предназначенные его святейшеством папою для посольства три большие, убранные коврами и цветами колымаги.
Но не успели посольские люди отъехать и двух верст, как увидели скачущих им навстречу тройными рядами многих всадников, предводимых одетым в блестящие доспехи красавцем рыцарем. Всадники, отдав воинские почести послу, присоединились к толпе ранее встретивших папских слуг.
Франческо Паллавичино стал усердно переводить Шевригину приветствия папы и кардиналов. Медичи заявил, что из уважения к посольскому сану сеньора Шевригина его святейшество папа предлагает ему, послу московского государя, стать на квартиру во дворце его сына Якова, который будет к тому же сопровождающим посла вельможею, подобно тому как в Москве к послам назначают для сопровождения и для ухода при иноземных послах приставов.
Шевригин и сопровождавшие его люди, низко кланяясь, благодарили кардинала Медичи за столь радушный прием, оказанный им его святейшеством папою Григорием Тринадцатым.
Папа до этого был предупрежден хорошо знавшими русские нравы и обычаи иезуитами, чтобы царского посла не помещали в такие палаты, где стены украшены изображениями нагих людей или с каким-либо безнравственным мифологическим содержанием, «так как московиты удивительно смущаются такими вещами». Пускай для них по стенам развесят изображения святых, лучше всего с бородами, а также изображения Христа, Богоматери и т. п. Заботливые иезуиты наперебой лезли со своими советами. А один из них даже особо предостерег от показа послам Бельведерской Клеопатры.
Иезуиты сообщили папе, что прежние московские послы распространяли в Праге и других городах невыгодные слухи о нравах Ватикана, говорили с негодованием о кардиналах, имеющих сыновей, и о прочем, позорящем якобы священнический сан католиков. Русские люди чересчур строги в своих суждениях о священнослужителях.
И вот теперь Шевригин и его друзья ходили по отведенным им трем большим палатам и с любопытством и удивлением рассматривали обильно развешанные по стенам изображения бородатых праведников, мучеников, великомучеников, кротких праведниц, ангелов и херувимов, порхающих в лазури небес.
– Ну, братцы, мы точно в рай попали, – отдуваясь и разводя недоуменно руками, произнес Шевригин.
– Зело густо... Будто в монастыре! – покачал головою подьячий Антон Васильев.
– Картины картинами, – хмуро произнес Шевригин, – а лукавого беса все же поостерегайтесь. От баб подальше будьте. Хитры, я вижу, они, да нас не перехитрить. На слова скупитесь. Лучше споткнуться ногою, чем словом.
Подал свой голос и Франческо Паллавичино:
– Коварнее здешних иезуитов едва ли кого найдешь! Вам говорит это итальянец. Прошу хранить в тайне.
Шевригин рассмеялся:
– Какая тайна! Весь Божий мир об этом знает. А у меня такая мысль: пусть бы не любили, да только бы боялись. И то ладно. Ну, да уж там увидим. Думаю, что не продемьянимся и не прокузьмимся. Заморская мудрость нас не пугает.
Только что успели московские гости перекинуться своими словами, как в палату вошли слуги и стали собирать на стол.
Появился и сам Яков, сын папы. Объявил гостям, что им будет отпускаться к обеду и ужину по тридцати блюд на человека; да овощей по двенадцати блюд в каждую еду.
– Не много ли? – учтиво спросил Якова Шевригин.
– Благородные синьоры могут верить в доброе расположение к ним святейшего.
С великим усердием, однако, пообедав, осушив кувшины с вином, посол и его спутники отправились в сопровождении двух чичероне-рыцарей на прогулку по городу. Им было весело и приятно в солнечном, утопающем в зелени городе предаваться мыслям о том, что, стало быть, в них нуждаются, коли так ухаживают за ними.
Через узкий длинный коридор между высоких каменных стен, где только над головой полоса ласкового голубого неба, залитого ярким солнечным светом, вышли они на просторную площадь.
Шевригин сказал весело:
– Благодать!
Рыцари поинтересовались, что произнес посол.
Франческо перевел. Слуги папы самодовольно улыбнулись.
– Знайте, братцы, теперь это мое слово будет передано папе. Это хорошо.
Чичероне опять спросили о словах Шевригина.
Франческо ответил:
– Они сказали: лучше этого города ничего не знают.
Еще более довольными стали лица юношей.
По дороге встречались то боковые переулки, то крохотные площади. Иногда стоило вступить на такую площадь, как на путников внезапно изливались потоки солнечных лучей и охватывало приятным, ласковым теплом, но стоило пройти несколько шагов и очутиться в тени, как снова становилось прохладно. Долго бродили московские путники по улицам Рима. Свет и тени, шумные места и тихие уголки то и дело чередовались на пути.
Но вот перед глазами предстала гигантская мраморная колонна. Шевригин и его друзья остановились перед ней.
– Что это? – заинтересовался Истома.
– Колонна Траяна.
Игнатий Хвостов рассказал товарищам о том, кто был Траян, и о том, каким жестоким преследованиям подвергал он первых христиан.
Шевригин зло сплюнул:
– Надо бы разрушить эту дрянь, коли так.
– Римляне считали его мудрым правителем... За это и поставили ему этот памятник, – сказал Хвостов.
– А тут есть и другое местечко... – вмешался в разговор Франческо, – Колизей... Много там было пролито христианской крови... Ой, как много! Земля, думается, на версту пропиталась здесь кровью.
– Посмотрим и на это чудище, а приедем в Москву, государю доложим, какие здесь были добрые люди, – деловито произнес Шевригин. – Все нам пригодится. Люблю послушать, как иные люди живут. И чем больше знаю того, тем сильнее начинаю свое любить. А солнце доброе здесь, братцы, и воздух пригож. Избалованы они тут. Посадить бы их на наши снега!
С одной из возвышенностей Шевригин стал внимательно рассматривать окрестности. Все эти холмы, покрытые зеленью и множеством домов и домиков, невольно натолкнули мысль на воспоминание о Москве. Куда ни заедешь, на что ни посмотришь, – непременно матушка-Москва на ум приходит, хотя и растительность здесь иная: вместо зеленых березок – суровые, какие-то чужие, неприветливые и высокие, голые пальмы, кипарисы, – и дома, совсем не похожие на московские бревенчатые домики, и улицы и площади не такие, как в Москве. Находишься здесь, а душа дома...
На другой день московским гостям предложили верхом ехать осмотреть древние постройки Рима. Перед москвичами развернулась картина величия некогда гордого, всемогущего вечного города. В лучах полдневного солнца горделиво высились получившие неизгладимые раны, но не стертые с лица земли временем Капитолий, Колизей и другие древнеримские здания. Чичероне, которого дал Шевригину Медичи, рассказал, что Рим можно разделить на три города: новый, старый папский и древний.
– Вот видите, – говорил он, часто моргая своими густыми черными ресницами, – стоят дома, а до них стояли на этом месте другие здания, а до тех пор еще были другие постройки... От того времени, вон видите, башня, а рядом построенный совсем недавно домик. Башня та времен Цезаря. Рим – вечный город, три мира таятся в его стенах. Вон смотрите – между домами виднеются террасы, крепостные брустверы, башни, дворцы, церкви, развалины... А там, глядите, какие громадные, страшные откосы римских фундаментов, а здесь фонтаны и кресты... Чудеснее нашего Рима нет городов на свете...
Смуглое красивое лицо проводника-итальянца сияло самодовольством. Черные глаза блестели трудно скрываемым торжеством, когда он замечал на лицах московских гостей выражение восхищения.
На каждом шагу взорам Шевригина и его спутников представлялись следы глубокой старины.
Начиная с Капитолия и вплоть до Колизея развернулись во всей своей сказочно-причудливой нагроможденности развалины уснувшего вечным сном древнего Рима. Это обиталище видений прошлого было уже вне деятельного, живущего мира.
– Все, что вы видите, – пояснил проводник, – вмещает в себя Форум, Капитолий и Колизей, а направо – глядите... То скала Торейская, тут же и развалины дворцов цезарей, налево Мамертинская темница, а те громадины – остатки храма Константина... Здесь было сердце Рима. Здесь кипела жизнь...
