Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга первая
Мрачно усмехнувшись, он приказал легатам играть сбор и приготовить все к жертвоприношениям.
Выступили тубицины и громко затрубили, нарушив тишину ночи. В листве прибрежных деревьев загомозились, зашелестели крыльями птицы и долго не утихали, тревожно возясь в темноте. А трубы ревели.
Воины поспешно строились перед Преторией. Тут же наскоро сооружался жертвенник. Марий удалился в шатер, чтобы помыться и надеть свежую белую тогу.
На жертвеннике, украшенном венками, горел уже огонь; прислужник, с секирой на плече, вел быка с позолоченными рогами и опоясанного лентой поперек туловища, другой служитель подгонял животное сзади; за ними следовали два человека, неся сосуд с вином на палке, продетой в круглые отверстия; дальше шла женщина; на голове ее была корзина с посоленной мукой, а в руке — кубок. Шествие замыкалось тубицинами, которые не переставая трубили.
Из шатра вышел Марий. Белая тога выделялась в темноте большим движущимся продолговатым пятном. Он подошел к жертвеннику, и огонь осветил его мрачное волосатое лицо с нависшими бровями, свирепые глаза, мохнатые руки, блестящий шлем и одежду, розовую от пламени.
— Молчать! — прокричал служитель.
Наступила такая тишина, что тонкий слух Мария улавливал дыхание воинов.
— Supplicationes,[12] — грубым голосом выговорил Марий.
Заиграли трубы. Легионы, звеня оружием, опустились на колени; пламя заиграло на шлемах воинов.
Воздев руки к небу, Марий, стоя на коленях, молился.
— О боги, — шептал он, — спасите Рим, дайте мне победу! Отвратите грозу от родины, любящей тебя, Громовержец, тебя, Марс, тебя, Беллона, тебя, Минерва, тебя, сребролукий Аполлон, и вас, богов, покровителей Рима!
Между тем быка подвели уже к жертвеннику. Животное подошло спокойно, что считалось добрым предзнаменованием.
Прислужник повернулся к Марию:
— Agone?[13] — спросил он.
— Hoc age,[14] — ответил Марий и, посыпав голову быка ржаной мукой, щепотку которой взял из корзины, и кадильным порошком, он отрезал пучок волос между рогов и бросил его в огонь, а потом провел острием ножа черту вдоль хребта, от лба к хвосту.
Прислужник взмахнул секирой, бык рванулся, заревел (рев его, заглушенный звуком труб, едва был слышен) и грохнулся на землю. Брызнула кровь. Служитель подставил чашу и окропил кровью жертвенник. Затем быку вспороли брюхо большим жертвенным ножом и стали вынимать внутренности.
Подошли авгуры в остроконечных пилеях.
— Ауспиции благоприятны, — возвестил старший авгур и окропил внутренности вином, — ждет вас, воины, большая победа над варварами и слава па многие тысячелетия.
И опять Марий молился, воздевая руки к небу, и опять играли трубы. Внутренности горели на огне, распространяя вонючий чад, который не могли рассеять благовония, высыпаемые из ящичка, и крепкий запах вина, вылитого на жертвенник.
Предрассветные сумерки обволакивали еще землю, звезды гасли на небе, бодрящим холодком тянуло с северо-запада, когда с разведки вернулся Серторий. Он объявил, что неприятель уже недалеко и через час подойдет к римскому лагерю.
XXXII
Красные лучи восходящего солнца обагряли верхушки деревьев, отбрасывая на реку длинную кровавую полосу, испещренную зыбью утреннего ветерка, и зажигая дрожащие росинки на листьях кустов и в траве противоположного берега. Из-за леса появились тевтоны.
Хорошо осведомленные о расположении римских легионов, они двигались к их лагерю с протяжным воем и бешеными криками.
Стоя на претории, Марий наблюдал за ними.
Сначала ему показалось, что тевтонов не так много, как сообщила разведка, и надежда покончить с ними, быть может даже в этот день, окрылила его сердце радостью победы.
Вскоре, однако, он понял, что ошибся: лес, казалось, выбрасывал новые и новые отряды. Голубоглазые, светловолосые, в широких кожаных и пестротканных штанах, конники и пехотинцы быстро заполняли равнину перед лагерем. А из леса стлался синий дым, доносились воинственные песни женщин, плач детей, и рев убиваемых быков заглушал все эти звуки.
Равнина, похожая на огромный муравейник, шевелилась. Тевтонские пехотинцы с криками строились на расстоянии полета стрелы от укрепленного вала. Римляне с ужасом смотрели на это необъятное человеческое море, могучее, яростное, сокрушительное, видели новые толпы в лесу, на берегу — всюду.
Вдруг вой утих. Выехало из леса несколько человек верхами. Впереди них скакал на вороном коне молодой великан, закованный в железо. Солнце оторвалось уже от верхушек деревьев и ярко сверкало на черном шлеме с распростертыми крыльями и на панцире, украшенном серебряными орнаментами. Это был Тевтобад, вождь тевтонов и амбронов. Белокурые усы и борода выделялись на его полном, краснощеком лице с большими голубыми глазами и мясистым носом; из-под шлема выбивались длинные светлые кудри.
Спешившись, Тевтобад приветствовал воинов, взмахнув мечом, и они ответили долгим, несмолкаемым криком. Потом он принялся внимательно рассматривать лагерь римлян. Рядом со своими спутниками он действительно казался великаном, — самые рослые пехотинцы едва доходили ему головой до плеча.
Повернувшись к воинам, он что-то сказал, и Марий, наблюдавший за ним, увидел, как из рядов выбежали пехотинцы, соединились в отряды и бросились большой толпой к валу. Однако, не добежав до римского лагеря, они остановились, и передний тевтон крикнул:
— Наш вождь Тевтобад вызывает вашего вождя на единоборство!
Римляне молчали.
— Выходи, римская собака!
— Выводи своих псов!
— Дай нам померяться силами!
— Эй, вы, трусливые бабы, что спрятались? Котлы моете? Или скот доите? Или рожаете римских щенков?
Слушая оскорбления, воины роптали:
— Отчего Марий не позволяет нам вступить в бой с варварами? Разве мы трусы?
— Пойдем к нему как свободные люди и спросим, кто мы — легионарии или рабочие, приведенные чистить грязь и отводить русла рек?
— Может быть, он боится, что нас постигнет участь Карбона и Цепиона, которым варвары набили задницу?
— Лучше погибнуть, нежели любоваться, как они грабят наших союзников!
Эти речи радовали Мария. Он успокаивал воинов, говоря, что уверен в их храбрости, но что еще не наступило время сразиться с неприятелем.
Военные трибуны тоже умоляли Мария вывести легионы из лагеря, чтобы вступить в бой с противником. По Марий отказывался.
— Куда торопитесь? — говорил он. — Потерпите не много. Пусть наши воины привыкнут к страшному виду и зверским крикам варваров. И тогда — клянусь богами! — враг не так будет грозен для них.
Выступил Сулла.
— Я готов сразиться с великаном, — сказал он, — разреши мне, вождь, вызвать Тевтобада…
— Нет, нет! — поспешно ответил Марий, негодуя в душе на молодого легата и стыдясь малодушия и неуверенности, охвативших его при виде великана. — Я дорожу своими военачальниками и не желаю жертвовать ими ради прихоти варваров. Конечно, я бы сам вступил в единоборство с этим тевтоном, если бы не воля римского народа и сената, возложивших на меня спасение отечества.
Но, говоря так много (вообще Марий был лаконичен, и не легко было заставить его разговориться), он лукавил, боясь, что Сулла опять отличится (убив Тевтобада, можно было рассчитывать на разгром варваров) и, конечно, не преминет приписать себе спасение республики.
Воинственный клич за валом перешел в яростный рев, выпустили тучу стрел, а затем побежали вперед, прикрываясь щитами.
У широкого рва, наполненного водой, они остановились, как бы раздумывая, и вдруг ринулись в него, быстро перешли и полезли на вал. Римляне осыпали их стрелами и дротиками, сбрасывали ударами мечей вниз.
Тевтоны громили лагерные ворота, а римляне били их сверху кольями и камнями. Окрестность гудела от криков.
Марий понял, что, если противник не будет отбит, поражение легионов неминуемо: бой в лагере, из которого пришлось бы выбивать неприятеля, кончился бы разгромом римлян. Поэтому легатам было приказано встать во главе когорт и сделать вылазку.
Сулла, спокойный, равнодушный к смерти, даже в самые решающие мгновения битвы, — вывел легионариев из лагеря. Он сразу заметил слабое место тевтонов и бросился вперед, увлекая примером личной неустрашимости когорты. Он опрокинул неприятеля, не ожидавшего внезапного нападения с фланга, и зашел ему в тыл.
Когорты Суллы, Построенные в виде четырехугольников, прокладывали себе путь к римскому лагерю, а на правом и левом флангах двигались воины вздвоенными рядами, готовые каждое мгновение перестроиться. Напрасно амброны бросались на войско Суллы, напрасно тевтонская конница пыталась охватить римские фланги — когорты шли непоколебимой стеной, зная, что в такой тесноте конница не страшна.
