Джек Коуп - Прекрасный дом
На обратном пути его все время сопровождал резкий запах мыла, а рубашка и штаны шуршали. Одеяла и пиджак были аккуратно свернуты в узел.
В тот день за вечерней едой Мейм была весела и ласково поглядывала на Коломба. Дети любили его; они ссорились из-за того, кто будет сидеть с ним рядом. Младший, Питер, почти совсем голый трехлетний малыш с тонкими ножками и вздутым животиком, с блаженным видом уселся между ног Коломба. Остальные прижались к нему, а Лозана, протягивая руку к еде, старалась как можно чаще дотронуться до его руки; ей была невыразимо приятна его близость.
Огонь погас, и в лачуге стало совсем темно; лишь отсветы тлеющих углей мерцали на закопченных балках потолка и на журнальных страницах, которыми были оклеены стены лачуги. Кровать Мейм больше не скрипела, а ее дыхание за кисейной занавеской стало коротким и прерывистым. Дети тоже не двигались. Уже засыпая, когда тело его как бы поднялось над циновкой и сделалось невесомым, Коломб вдруг ощутил сбоку странную теплоту. Сразу очнувшись, он зашевелился и снова почувствовал под собой циновку. Он протянул руку. Под его одеялом лежала, прижимаясь к нему упругой грудью, обнаженная Лозана. Стараясь прийти в себя и успокоиться, он почувствовал, как тело девушки охватила дрожь. Он высунул руку из-под одеяла и ощупью нашел свой пояс у изголовья. Вынув оттуда нож, он медленно просунул руку снова под одеяло. Оба не двигались и, казалось, перестали дышать. Прижав пальцем лезвие близ острия, он сделал резкое движение рукой. Кончик ножа вонзился в ее бедро быстрым, коротким уколом.
Разбуженная приглушенным вскриком, Мейм повернулась и села на своей постели.
— Что такое? Это ты, Лозана?
Слышно было только, как дышали, храпели и двигались усталые люди в соседних лачугах.
— Лозана, ты кричала?
— Я испугалась, Мейм, — всхлипнула девушка, — мне приснился дурной сон.
— Тсс. Ты слишком долго лежишь на одном боку. Повернись. Ты помолилась?
— Да, Мейм.
— Помолись еще раз и спи.
В лачугах люди просыпались в полутьме, задолго до рассвета. Утренний ветерок, дувший с холмов, рассеивал дым. Люди, все еще завернутые в одеяла, спускались в овраг к ручью, чтобы прополоскать рот и помочиться. Голоса их, если они что-нибудь говорили, были сиплыми и сердитыми. Большинство так и уходили голодными по дороге, ведущей в город, и запах еды, которая готовилась для тех, кто вставал позже, и для детей, еще больше раздражал их. Коломб заглядывал в унылые, воспаленные глаза. Люди, казалось, ни о чем не думали и двигались неуверенной походкой лунатиков. Один закричал; «Проклятие!» Он наткнулся на собаку и пинком отбросил ее в сторону. Маленький, юркий человечек тихо напевал что-то, и шаги его невольно подчинялись ритму песни. Грубые, отвратительные слова этой песни рассказывали о краснозадом павиане. Ни он сам, ни его товарищи не прислушивались к словам — это была песня, а петь можно что кому вздумается.
— Мейм, я хочу, чтобы Роза Сарона донесла мои вещи до форта, — сказал Коломб.
Мейм улыбнулась, — ей было приятно, что он правильно назвал имя девушки. Она не спрашивала его, почему он уходит, но ей нравилось мериться с ним силами, противопоставляя собственную хитрость его большому уму. Она знала, что он делает, и незачем было расспрашивать его о подробностях. Пусть придет полиция, пусть ее изобьют до смерти — ей нечего сказать. Она вынула из-за пазухи тряпицу и достала из нее золотую монету.
— Она принадлежит тебе, Мейм, — сказал он. — Пусть греется на твоей груди.
— Хаи! Лозана, иди сюда! Отнеси вещи христианина!
Они шли, как того требовал старинный обычай; впереди, как всегда вразвалку, шагал Коломб, а за ним, слегка покачивая бедрами, стройная, как тополь, маленькая Лозана несла на голове узел с его вещами.
— Мне тоже этой ночью приснился сон, — сказал он, не поворачивая головы.
— Ах, сын Офени, — жалобно вздохнула она.
— Дитя, я отказался от старых обычаев. Христианин не убивает женщин.
— Ты сделал мне больно, Исайя.
— Кровь шла из ранки?
— Да.
Они продолжали свой путь, и она время от времени поднимала глаза, чтобы посмотреть на него. Голову, покрытую рабочей кепкой, он втянул в воротник старого пальто. У него не было палки, он держал руки в карманах, и поэтому его походка казалась неуклюжей.
— Значит, ты не должна жаловаться, — усмехнулся он. — Ты умеешь читать и писать?
— Меня учили.
— Я пришлю мисс Брокенша книгу для тебя. Через два воскресенья пойди к ней и возьми книгу.
У стены форта Коломб взял узел и велел Розе Сарона идти домой.
— Ты долго будешь идти, Исайя? — едва слышно спросила она.
— Я буду идти много дней, — ответил он.
Она вздохнула и опустила голову.
— Я опозорила себя перед тобой, христианин, — сказала она.
— Нет, ты слишком молода, чтобы опозорить себя, и в глубине души ты девушка скромная. Да будет с тобой бог.
Теперь, когда он покинул своих друзей и один ступил на новый путь, Коломб больше не испытывал чувства одиночества и полной безнадежности, терзавшего его всю прошлую неделю. Он выбирал наиболее глухие улицы; волоча ноги, проходил под тенистыми деревьями и держался подальше от тротуаров, чтобы не привлекать внимания. На одном из главных перекрестков с ревом появился большой зеленый автомобиль. В этих краях редко встречались такие чудовища, и Коломб любил смотреть, как легко их колеса преодолевают ухабы и колдобины на дороге. Он не испытывал страха перед автомобилем, но кучера колясок всегда останавливались, когда мимо проезжала машина, и провожали ее злобными взглядами, спрыгнув с сиденья, чтобы взять лошадей под уздцы; машина же двигалась дальше, извергая голубоватые облачки дыма.
Коломб нашел место разносчика в молочной. Это место его вполне устраивало. Молочная находилась за поселком коттеджей белых, который назывался Горный Склон и выходил на незастроенную холмистую местность, покрытую темными полосами лесопосадок. Он жил в бараке из прессованного шлака, а рабочий день его начинался с заходом солнца.
К тому времени, когда он возвращался домой, солнце уже с добрый час освещало холмы и плантации. Вдали, словно часовой, охраняющий Долину Тысячи Холмов, возвышалась гора с плоской вершиной, а за ней, скрытый восточными туманами, лежал океан, враждебный и могущественный; океан, который принес сюда белых. Разносчики ездили в город в запряженных мулами тележках, нагруженных бидонами с молоком. У склада на Чейпел-стрит они обычно расходились в разные стороны и каждый катил ручную тележку с двумя десятигаллоновыми жбанами и несколькими бидонами, емкостью в пинту и кварту. Они появлялись на улицах города к тому часу, когда из здания полиции раздавался сигнал гасить огни. Весь город, казалось, вздыхал, стихал, и глаза домов закрывались один за другим. Искра жизни теплилась лишь в театрах, кафе и ночных барах. Коляски, ландо и кабриолеты увозили свой драгоценный груз; иногда, изрыгая из выхлопной трубы синее пламя и вонючий дым и светя желтыми глазами-фарами, проезжал автомобиль, похожий на чудовищ из зулусских сказок. Ночь принадлежала пьяницам, полицейским патрулям, уличным подметалам и разносчикам молока. Коломб считал часы, когда их отбивали куранты на здании городского управления. Около двух часов ночи на улицы выползали колонны ассенизационных телег, похожие на отвратительных гусениц, сплошь увешанных красными фонарями. Он часто появлялся во дворе одновременно с такой телегой и наливал молоко в кувшин, приготовленный на заднем крыльце, как раз в тот момент, когда возле уборной, стуча своими грязными ведрами, возился ассенизатор. Зловоние вызывало у Коломба тошноту. Вывозкой нечистот занимались баки, южное племя, которое зулусы считали низшей кастой. Эти рослые люди с медлительной речью не выпускали изо рта набитых дешевым табаком трубок, чтобы заглушить запах нечистот. Табачный дым, деготь и зловонные ведра — вот запахи, которые остались в памяти Коломба от ночей, проведенных в городе. Он заговаривал с баками, подружился с ними и обнаружил, что их гложут те же самые обиды, что и его.
— Вот все, что оставляют нам белые, — сказал один из баков, указывая на ведро. — Другого нам от них никогда не дождаться.
— Там внутри есть кое-что другое, — ответил Коломб, касаясь двери дома.
— Но не для таких, как мы, друг мой.
— Почему же? Теплые одеяла, вкусная еда, огонь и знания в книгах.
— Зачем нам это нужно?
— Раз об этом пишут в книгах, им этого от нас не скрыть. Они не могут это спрятать. Мы возьмем их знания и станем такими же сильными, как они.
— А, ты пьян, зулус!
— Да, я пьян. В этих домах есть винтовки, а в форте и на плацу пушки. Для чего они нужны нам?
Глаза бака сверкнули, и он тихо свистнул сквозь зубы.
