Анатолий Виноградов - Повесть о братьях Тургеневых
– Второе наше постановление разрешает принять вас как братьев по плоти и сыновей Друга человечества по духу, обоих одновременно, как то было сделано с разрешения великого магистра мастерами великой ложи Орфея и малой ложи Астреи. Нынче мы принимаем вас обоих.
После произнесения формул, получения ответов, после окончательных слов посвящения братья получили указание, как опознать масонов в свете, и были выведены опять с завязанными глазами, опять прошли подземными ходами и через полчаса одевались в комнате лопухинского дома. Переодевшись и выйдя в большую пустынную залу, они увидели в углу за маленьким столиком сидящих при свете шандалов и играющих в шахматы стариков – Ивана Петровича Тургенева и Ивана Владимировича Лопухина – автора масонской книги «Рыцарь духовной» и, по-видимому, их поручителя.
Старик пошел братьям Тургеневым навстречу. Из объятий Лопухина Тургеневы перешли в отеческие объятия. Оба старика с торжественной важностью поздравляли молодых людей. Санки ждали во дворе. Сели, Николай на переднюю скамеечку лицом к батюшке, Александр рядом с отцом, закутывая стариковские ноги в медвежью полость. Катерина Семеновна встретила всех троих словами полного негодования:
– Как вам не стыдно в великий пост шляться незнамо где до поздней ночи. Нашли время ходить по гостям. Лучше б ко всенощной пошли.
Отец и дети словно по уговору молчали и подошли к матушкиной ручке. Но Катерина Семеновна гневно руку отдернула и, сверкая глазами, сказала, кивая на Александра:
– Это все вот этот, немецкий бурш, бусурманские порядки заводит. Ну, идите ужинать.
За ужином война не прекратилась. Молчание еще более сердило Катерину Семеновну. Слухи о том, что вся Германия завоевана Бонапартом, страшно тревожили старуху. Передавали слова Бонапарта о том, что он намеревается повсеместно отменить крепостное право, и поэтому Катерина Семеновна была сердита. Возвышение Наполеона кровно ее оскорбляло, словно это было лично против нее направленное злодеяние.
Во время матушкиной тирады Александр Тургенев вдруг спохватился. Он заметил, словно впервые после возвращения из-за границы, что Николай не иначе обращается к нему, как на «вы». Решил спросить его, почему, и забыл. И каждый раз забывал. Он понимал, что многолетняя разлука, разница лет, а главным образом то, что он сам теперь на положении старшего в семье, где больной отец, диктуют какие-то особые соображения Николаю. Он установил также, что Николая невозможно переубедить, если он убежден серьезно, и невозможно отговорить от раз принятого им намерения. Эти отношения между братьями остались на всю жизнь.
Глава двенадцатая
Прошло вербное воскресенье с шумным и пестрым базаром на Красной площади. Прошел пасхальный день, заутреня. На третий день пасхи Александр Тургенев с сестрою танцмейстера Иогель покупали на Девичьем поле сладкие пирожки, кружились на каруселях, стреляли в цель и громко смеялись на шутки и остроты заезжего фокусника в большом балагане.
– Не надоело вам месить грязь? – спрашивала Иогель.
– Ног под собою не чую, а только в сердце счастливое биение.
– Ну, Александр, вы сейчас опять начнете говорить комплименты.
– Не комплименты, а истину. Вы очаровательны, Нина!
– Давайте лучше говорить о погоде, а то вы не сойдете с того места, на которое заехали ваши слова.
Квартальный надзиратель с каким-то гражданским чиновником проходил по рядам палаток, мальчишки с голубями свистели, воробьи чирикали в лужах, на зелени надувались почки. В воздухе какая-то удивительная благоуханная струя протекала с полей из-за вишневых рощ, покрывавших Воробьевы горы. Была ранняя весна. Сердце щемило. Хотелось уехать куда-то далеко. Надоели матушкины ссоры. Тяжела стала батюшкина болезнь. Разговоры с братом – одно утешение. Но он уехал. И вот теперь подвернулась под бок Иогельша, такая живоглазая, с ямочками на щеках, смеющаяся, чудесная и веселая девушка. Это, конечно, не утешение в скорбях. Но шататься с ней по Девичьему полю и ехать потом в балет все-таки лучше, чем киснуть. А все-таки, когда показался Николай Михайлович Карамзин с кипою книг, почему-то захотелось спрятаться с Иогельшей за палатку. Поймав себя на этой мысли, Тургенев предложил Иогельше руку и с Ниной вместе храбро прошел мимо Карамзина. Николай Михайлович его не заметил.
– Что же вы замолчали? – спросила Нина.
– Встретил важного историка и задумался.
Нина выдернула руку.
– Я знаю, о чем вы задумались, Александр, – все вы таковы, не вы первый, не вы последний.
– Боже мой, что вы, Нина!
– Ничего, – ответила она. – Я хочу снова вертеться в карусели.
Вошли в круг. Дождались остановки. Сели в трясущуюся корзинку с бубенцами. Слон, выкинувши хобот вперед и комично расставивши ноги, как борзая на рысях, что совершенно не подходило к слону, был приделан на железных брусьях к корзинке. Бросив медяки в тарелку, Тургенев поправил цилиндр. Белокурые волосы выбились ему на лоб. Нина улыбалась и по-ребячески относилась к предстоящему кружению на каруселях. Заиграла дикая музыка, где-то в середине под навесом заскрипели валы, и корзинка стремительно помчалась по кругу. Нина смеялась, щеки у нее горели, глаза искрились. Тургенев украдкой целовал ей руку. Она выдергивала, случайно зацепила за ленту шляпы, узел распустился, шляпу унесло ветром. На втором круге после этого видно было, как молодой франт поднял эту шляпу и почтительно ждет в том месте, где публика выходит с карусели.
– Успокойтесь, Нина, вот ваш будущий новый обожатель.
– А вы ревнивы, Александр?
– Да, – сказал он твердо.
Карусель остановилась.
– Вот ты чем занимаешься, – сказал подошедший франт.
– Боже мой, князь, я тебя не узнал, – сказал Александр Иванович. – Ну, право же, никогда не видел на тебе парижского одеяния, – говорил Тургенев, рассматривая князя Петра Андреевича Вяземского. – Да ты и без очков сегодня?
– Очки я ношу за чтением, а ты все-таки представь меня своей даме. Скажите, – произнес он, обращаясь к Нине, – ведь это Александр виноват, что у вас шляпу унесло ветром?
– Что делать! – сказала Нина. – Он покушается на худшее – он хочет унести мою голову.
Тургенев, польщенный, торжествуя взглянул на Вяземского.
– Голову не страшно, лишь бы сердце осталось на месте, – сказал Вяземский.
– Сердце от головы недалеко, – ответила Нина, взяла шляпу из рук Вяземского, церемонно присела в знак благодарности и отошла к деревянному карусельному столбу, на котором висело неуклюжее, кривое зеркало, аляповато украшенное фольгой.
– Кто эта прелестница? – спросил Вяземский.
– Это Ниночка Иогель, – ответил Тургенев.
– Ах, это жена знаменитого танцмейстера?
– Нет, сестра его.
– А, в таком случае ты безопасно можешь волочиться. Редко танцмейстеры бывают не из французов.
Тургенев смотрел на Нину. Молодой человек, элегантно одетый, румяный, легкой походкой подошел к Нине, и послышалась веселая французская речь. Менее чем через секунду, завязав ленты на шляпе, Нина под руку с французом убежала и скрылась в толпе.
– Знаешь кто? – спросил Тургенев.
– Знаю, – ответил Вяземский. – Мы ставили его балеты в Остафьеве. Я тебе говорил, что по легкости, по изяществу пастушеских идиллий это лучший балетный постановщик. Недаром государь его так любит. Он в шутку говорил, что хочет Новерра сделать министром балета.
– А какую прелесть издал он у Августа Семена! – воскликнул Тургенев. – Эти четыре тома «Lettres sur les danses»[15] составляют честь молодого автора.
– Ты великодушен, – сказал молодой Вяземский. – Ты не только прощаешь похитителя, но еще находишь силы им очаровываться. Однако что же мы с тобою стоим? Птичка улетела, и нам надо идти.
– Куда? – спросил Тургенев. – Домой идти не хочу.
– Ну, поедем ко мне.
Взяли извозчика, поехали. Дорогой Петр Андреевич Вяземский рассказывал о последней охоте зимою, по снегу, на лыжах, говорил о том, как в Остафьеве лося загнали на птичий двор, как он там передавил кур, перебил стекла в сторожке и поранил кучера, говорил о том, как ночевал на мельнице, на речке Сетуни, за Кунцевом.
– Мельничиха – красавица замечательная. Возится с двумя детишками, ведет свое хозяйство, но мучительно страдает от мужа, без просыпу пьяного мельника. Я потому это тебе говорю, – продолжал Вяземский, – что напрасно Катерина Семеновна, твоя матушка, таких красивых крепостных девок продает на сторону. Она тебе могла бы пригодиться.
– Ты вздор говоришь, Петр! Даже не знаю, про кого ты говоришь!
– Как не знаешь! Марфушу, вероятно, помнишь.
Тургенев привскочил на сидении.
– Как ты говоришь? Марфуша?
– Ну да, она же мне сказала, что она от господ Тургеневых.
– Боже мой, чего только матушка не наделала в своей жизни!
– Да, крутой характер у Катерины Семеновны, – заметил Вяземский.
