Михаил Петров - Румянцев-Задунайский
— По всему, нынешний год станет решающим, — сказал Еропкин. — Должны же мы наконец победить!
— За победу! — поднял бокал Румянцев.
— За победу! — подхватили другие.
До выступления из зимних квартир оставались считанные дни. Румянцев ждал этого момента с нетерпением. Его дивизия была хорошо укомплектована, обучена, и он надеялся в предстоящей кампании сыграть не последнюю роль.
К сожалению, в жизни не всегда бывает так, как хочется. В середине апреля Фермор неожиданно учинил новое расписание войск, по которому дивизия Румянцева передавалась генералу Вильбуа. Сам Румянцев назначался командиром особого тылового корпуса. В то время как вся армия из района Познани должна была маршировать на Одер и, соединившись с австрийцами, искать встречи с прусским королем для решительной баталии, он, Румянцев, со своим корпусом оставался на Висле прикрывать магазины и тылы… По сути дела, он обрекался на бездействие.
Возмущенный несправедливостью нового назначения, Румянцев написал Фермору следующее письмо:
«Вашего высокографского сиятельства ордер, с приложением вновь учиненного расписания, получить честь имел, из которого нашел для себя персональное уничтожение. Как истинный ревнитель к службе ее императорского величества, будучи из числа участников кампании исключенным, за умерщвление для себя не малое признаю…»
Крик обиды, однако, не смог тронуть флегматичного, не доверявшего эмоциям главнокомандующего. Ордер остался в силе, и Румянцев скрепя сердце приступил к исполнению своих новых обязанностей.
Глава V
Признание
Вот уже два месяца стоял Румянцев со своим корпусом на Висле. Жизнь протекала тихо и мирно. Никакого нападения на тылы русской армии — ни с Балтийского моря, ни с юга, — чего боялся Фермор, противник, конечно, не замышлял. Да ему и не до этого было, ему хватало хлопот в других местах, находившихся под угрозой нападения союзных войск.
Два месяца — срок небольшой. В действующей армии дни пролетали быстро, а здесь время тянулось медленно. И это оттого, что не было больших, настоящих дел. Оставляя Румянцева на Висле, главнокомандующий составил для него пространную инструкцию, в которой с немецкой пунктуальностью предусмотрел все, чем тот должен был заниматься. А что скрывалось за этим «все», можно судить хотя бы по такой выдержке из инструкции: «В лагере и около оного чистоту соблюдать и строгую дисциплину содержать, обывателям обид и разорений не чинить, изгородь не ломать, хлеба не толочить и без отвода на луга лошадей не пускать, а единственно всего удовольствия и показания вышеписанного лантрата Вольденха требовать».
Разумеется, были в инструкции и указания насчет содержания войск в постоянной боевой готовности и необходимости проведения экзерциций, но они тонули в массе мелочных наставлений — словно человек, которому они адресовались, был рекрутом, а не опытным военачальником. В этой мелочности Румянцеву виделось недоверие к его способностям, и чувство обиды еще сильнее завладевало им.
О событиях в Петербурге Румянцев узнавал теперь главным образом из писем Прасковьи Александровны. Понимая его обиду, сестра утешала, как могла, уверяла, что стояние на Висле продлится недолго, что скоро все изменится для него в лучшую сторону.
В одном из писем Прасковья Александровна сообщила о суде над Бестужевым-Рюминым. Бывший канцлер обвинялся в том, что он, как говорилось в приговоре, «старался вооружить великого князя и великую княгиню против императрицы, не исполнял письменных высочайших указов, а своими противодейственными происками мешал их исполнению; знал, что Апраксин не хочет идти против неприятеля, но не доносил о том государыне…» Обвиненный был приговорен к смертной казни, но всемилостивейшая государыня помиловала его и приказала, лишив всех чинов и орденов, сослать в одну из деревень, ему принадлежавших, что в 120 верстах от Москвы.
Об Апраксине сестра написала только то, что следствие над ним еще продолжается и что его ожидает, пока неизвестно. В конце письма несколько строк было посвящено графине Анне Михайловне. Она писала, что у нее все по-прежнему, с мужем те же недобрые отношения, что и раньше.
«Бедной Аннушке не везет, как и мне», — подумал Румянцев, прочитав письмо.
Однажды, уже под вечер, Румянцев сидел в своей комнате, без мундира, в одной только рубашке, и от нечего делать дулся с адъютантом в карты. Неожиданно вошел дежурный офицер и доложил, что из главной квартиры армии прибыл курьер.
— Пусть войдет, — сказал Румянцев, оставив карты и потянувшись к висевшему на спинке стула мундиру. Не успел он одеться, как в дверях появился щегольски одетый поручик с пакетом.
— Курьер от главнокомандующего генерал-аншефа графа Салтыкова, — четко отрапортовал он.
— Графа Салтыкова? — не веря ушам своим, переспросил Румянцев. — Разве у нас новый главнокомандующий?
— Так точно, ваше сиятельство. Извольте получить ордер его сиятельства.
Это был самый приятный для него ордер за все время войны. Вот что в нем было написано:
«Перед отправлением моим с вверенной мне армией, данным мне высочайшим за собственноручным ее императорского величества подписанным рескриптом, между иным мне всемилостивейше повелевается по прибытию к армии главным командиром при корпусе на реке Висле оставить господина генерал-поручика Фролова-Багреева, а ваше сиятельство к армии взять. Того ради вам наипрележнейше рекомендуется по получению сего в непродолжительное время с вышеупомянутым генерал-поручиком смениться и, сдав ему команду и инструкцию, которой ваше сиятельство снабжены, и прочие письменные дела, до исполнения и наставления у вас по тому корпусу имеющиеся, к армии отправиться и с крайне возможнейшею поспешностью путь свой продолжать, дабы до выступления оной в дальний поход сюда прибыть могли…»
— Василий, — в радостном порыве обратился Румянцев к адъютанту, — прикажи подать вина. Мы должны угостить поручика за добрую весть.
— Новое назначение? — поднялся адъютант.
— Угадал. Пришел конец тыловой жизни. Едем в действующую армию.
2Из тылового корпуса Румянцев выехал позже, чем рассчитывал. Задержка получилась из-за внезапного налета прусской кавалерии на местечко Бромберг, где находился наш магазин, охраняемый небольшим отрядом пехоты. Пруссаки истребили охрану и, забрав из магазина все, что можно, подались обратно. Необходимо было организовать преследование неприятеля, и Румянцев занялся этим сам, хотя к тому времени уже сдал командование корпусом своему преемнику.
Вторая задержка случилась в Таруне. Ему донесли, что неприятель резко активизировал свои действия, сделал небезопасными все главные дороги и угрожает напасть даже на Тарунь. Румянцев несколько дней ждал, когда прояснится обстановка, и, не дождавшись, рискнул ехать дальше, невзирая на вражеские происки.
Уже в дороге он узнал о блестящей победе наших войск над прусским корпусом генерала Веделя, кавалерийские отряды которого причиняли столько беспокойств нашим тылам.
Сражение началось в четыре часа пополудни 12 июля. Генерал Ведель, действуя отдельными отрядами, внезапно напал на русские полки, стоявшие у деревни Пальциг, что в девяти верстах от Одера. На первых порах пруссакам удалось расстроить наши ряды. Но замешательство длилось недолго. Салтыков, находившийся при войске, приказал артиллерии открыть огонь картечью. Это остановило противника. Пользуясь наступившей паузой, Салтыков перестроил фронт, охватил фланги неприятельского отряда, наступавшего по равнине между болотами, с одной стороны, и холмами — с другой, разбил его, после чего таким же образом расправился с остальными отрядами. Бой продолжался до захода солнца. Противник бежал, оставив на поле боя четырнадцать пушек и сотни убитых. В плен сдалось тысяча двести человек.
Это была первая встреча нового главнокомандующего с противником, и она принесла ему первые лавры.
В Познани Румянцеву сказали, что главнокомандующего надо искать во Франкфурте. Не теряя времени, он двинулся по указанному маршруту.
Стояли жаркие дни. Крестьяне убирали хлеба. С дороги не было заметно никаких признаков войны. Люди трудились спокойно, деловито, словно на свете не было ничего важнее. Завидев конный отряд с русским генералом во главе, косцы и те, кто вязал снопы, на время разгибали спины и, прикрыв глаза от солнца, долго смотрели на дорогу, как бы недоумевая: откуда могли взяться эти господа военные и что им здесь нужно?
Двести с лишним верст от Познани до Франкфурта Румянцев проскакал менее чем за два дня.
Главнокомандующего он застал в главной квартире, под которую был отведен двухэтажный дом с черепичной крышей. Он ожидал увидеть важного, увешанного орденами начальника, каким граф представлялся ему с детских лет. Каково же было его удивление, когда перед ним предстал щупленький невысокий человек в белом ландмилиционном мундире без орденов и прочих украшений.
