Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Оба они почувствовали, что времени, отведённого им, мало, и потому стали выпивать быстрее. Ещё две рюмки были наполнены и тут же осушены. Таким образом, коньяк своим огненным языком издавал пронзительные трели в их желудках, а ртутный столбик на термометре опьянения вырос. Зелёные листья растений, наблюдавших за ними из горшков за деревянным забором сада, являли им свои блестящие улыбки. Наконец и звуки пианино нашли для себя более снисходительные уши. А мечтательные разгулявшиеся лица обменивались дружескими общительными взглядами. Вечерний воздух растекался вокруг них музыкальными беззвучными волнами. Всё казалось приятным и прекрасным.
— А знаешь, что крутилось у меня на языке, когда я сегодня увидела тебя, когда ты как безумный уставился на ту женщину?
— Хм?… Но сначала допей свою рюмку, чтобы я вновь наполнил её…
Жуя кусочек жаркого, она сказала:
— Я чуть не закричала тебе: «Сукин сын»…
Он зычно засмеялся:
— И почему же ты этого не сделала, сукина дочь?
— Да потому, что я поношу только тех, кого люблю! И тогда ты показался мне незнакомым, или как будто незнакомым!
— А каким ты видишь меня сейчас?
— Сын шестидесятилетней шлюхи…
— Бог ты мой, это оскорбление иногда пьянит даже больше, чем вино. Сегодняшняя ночь благословенна. Завтра о ней будут писать в газетах…
— Почему это? Не дай Бог! Ты намерен сделать какую-то гадость?!
— Да смилостивится Господь и надо мной, и над ней…
Тут она с некоторым интересом сказала:
— Но ты не рассказал мне о своей новой жене…
Ясин погладил усы и ответил:
— Бедняжка так опечалена! Её мать умерла в этом году…
— Да будет долгой твоя жизнь. Она была богатой?
— Она оставила ей дом. Это соседний с нашим домом. Я имею в виду соседний с домом моего отца. Но вместе с тем она оставила его совместно своей дочери и мужу!
— Твоя жена наверняка красивая, ведь ты падок только на всё самое отборное…
Он осторожно заметил:
— Она обладает красотой, но её красота не сравнима с твоей…
— Ох, да ну тебя…
— Тебе разве когда-нибудь говорили, что я лжец?!
— Ты?! Я даже сомневаюсь, что тебя на самом деле зовут Ясин…
— Ну тогда выпьем ещё по рюмочке…
— Ты хочешь напоить меня, чтобы я тебе поверила..?!
— А если я тебе скажу, что хочу тебя и тоскую по тебе, ты и тогда будешь сомневаться в моей искренности? Погляди в мои глаза, пощупай мой пульс…
— Ты можешь сказать это любой встречной женщине…
— Как говорят, голодный хочет любую еду, но особенную тоску у него вызывает мулухийя…
— Мужчина, который любит женщину, не колеблясь, женится на ней…
Он глубоко вздохнул и сказал:
— Ты ошибаешься. Как бы мне хотелось встать на этот стол и что есть сил закричать: «Пусть каждый из вас не женится на женщине, которую любит, ибо ничто так не убивает любовь, как брак!» Поверь мне, у меня есть опыт. Я женился во второй раз и знаю, насколько верны мои слова…
— Может быть, ты ещё не встретил ту женщину, что подойдёт тебе…
— Подойдёт мне? Какой должна быть эта женщина? И каким чутьём я найду её? И где я найду такую женщину, с которой мне не будет скучно?!
Она вяло засмеялась и сказала:
— Ты словно хочешь быть быком на поле, где одни коровы. Вот каков ты!
Он радостно щёлкнул пальцами и сказал:
— Боже!.. Боже!.. Кто же когда-то называл меня быком?… Это же мой отец. Да пошлёт наш Господь ему приятный вечер! Как бы мне хотелось быть таким же, как он! Ему повезло с женой — примером послушания и неприхотливости. Он дал волю своим страстям, и проблем в жизни не знал. Успех сопутствует ему и в браке, и в любви… Вот чего я хочу…
— Сколько ему лет?
— Полагаю, пятьдесят пять. Но при этом он сильнее многих молодых…
— Никто не устоит перед временем. Да дарует ему Господь наш крепкое здоровье…
— Мой отец исключение. Он любим женщинами, которых жаждут другие мужчины. Разве он не появляется в вашем доме?
Смеясь и бросив кусок мяса кошке, что мяукала у её ног, она сказала:
— Я покинула тот дом несколько месяцев назад, и сейчас у меня есть собственный дом, где я хозяйка!
— Правда?! Я думал, что ты шутишь. И ты покинула ансамбль?
— Да, я оставила его. Ты сейчас говоришь с дамой во всех смыслах слова…
Он довольно захохотал и сказал:
— Ну тогда выпей и позволь мне тоже выпить, и да смилостивится над нами Господь наш…
Он чувствовал и внутри себя, и в самой атмосфере вокруг искушение. Однако что это был за голос и что за эхо? Но ещё более удивительной была жизнь, что пульсировала в неживых предметах: горшки с цветами шептали и раскачивались; колонны тихо беседовали между собой по душам; небо глядело сверху вниз на землю своими сонными звёздными глазами и беседовало с ней, обмениваясь взаимными посланиями, выражающими сокровенное, а атмосфера, наполненная видимым и невидимым светом, освещала сердца и ослепляла глаза. Было в мире что-то такое, что словно щекотало людей и не оставляло их, пока не вызовет смех: лица, слова, жесты и всё остальное так и подбивали всех смеяться. Время бежало со скоростью метеора, официанты разносили повсюду настоящую инфекцию разгула, передавая её от одного столика к другому с серьёзными лицами, а мелодии пианино слышались издалека, их почти заглушал звон трамвайных колёс. Мальчишки на тротуаре подбирали окурки и распространяли вокруг себя такой шум, словно это было жужжание роя мух. Целые полчища ночи разбивали лагерь в районе, где и селились.
«Ты словно поджидаешь, пока к тебе подойдёт официант и спросит: „Куда следует отвезти пьяного господина?“ Но ты не обращаешь внимания на это, как и на нечто более важное: если бы Мариам упала тебе в ноги и прошептала: „Мне достаточно и одной комнаты, в которой я буду жить и подчиняться тебе, а ты можешь приводить в дом любых женщин, которых захочешь“, или если бы школьный директор каждое утро трепал тебя по плечу и спрашивал: „Как дела у твоего отца, сынок?“, или если бы правительство проложило новую улицу перед лавкой Аль-Хамзави и кварталом Аль-Гурийя, или Зануба сказала бы тебе: „Завтра я уеду из дома своего господина и буду вся к твоим услугам“. Если бы всё это произошло, то люди собрались бы вместе после пятничной молитвы и искренне принялись бы обмениваться поцелуями. Но самое мудрое, что ты можешь сделать сегодня ночью — сесть на диван, пока Зануба будет голой танцевать перед тобой. Тогда ты сможешь наблюдать за прелестной родинкой над её пупком».
— Как поживает моя любимая родинка?
Он с улыбкой указал на её живот, и она засмеялась:
— Целует тебе ручки…
Он бросил косой взгляд на окружающее их место и сказал:
— Видишь этих людей? Среди них каждый — распутник, сын падшей женщины. Таковы все пьяницы…
— Наше почтение. Что касается меня, то у меня мозг уже вылетает…
— Надеюсь, что та его часть, что занята твоим дружком, тоже улетит…
— Ох, если бы он только знал, что с нами случилось! В один прекрасный день он просто пронзит тебя кончиком своих усов.
— Он сириец с огромными усами и…?
— Сириец?!.. — тут она начала громко с сирийским акцентом распевать, — Бархум, о Бархум…
— Тсс… Не привлекай к нам чужие взгляды…
— Какие ещё взгляды, слепец?! Осталось совсем мало людей…
Он потёр свой живот и вздохнул:
— Пьянство — это безумие…
— Ты говоришь громче, чем надо. Пойдём-ка..
— Куда?!
— Ты живёшь дольше меня на свете. Пусть наши ноги решат всё сами…
— А разве преуспевает тот, что позволяет ногам самим вести его?
— Они в любом случае более надёжны, чем рассеянный мозг…
— Подумай немного о…
Тут он прервал её, и встал, пошатываясь:
— Мы должны действовать не раздумывая, так как если будем ещё и думать, то завтрашнее утро никогда не подчинится нам. Вставай и поедем…
26
Дома закрыли свои веки, улицы опустели, на них оставался лишь блуждающий ветер или свет сонной лампы. Воздух был наполнен тишиной, что скиталась повсюду, расправив крылья. «Какая польза от отелей, если их владельцы глядят на тебя косым взглядом, словно ты зачумлённый, еле стоящий на ногах, которого они сторонятся? Да, ты встречаешь от них лишь презрительный отказ, но тебе по-прежнему негде преклонить голову. Другие любовники уже в постели видят сны. До каких пор ты будешь вот так скитаться? Таксист поднимает голову, отяжелевшую от дрёмы и дружелюбно глядит на тебя. Божье благословение на того, что везёт женщину в предрассветный час и ещё спрашивает, куда можно…»
