Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович

За окном уже темнело, но Поссевино не стал зажигать свечи. Он сидел, наблюдая, как красное солнце тонет за ломаной линией городских построек. Завтра он отнесёт написанное папе — ему следует ознакомиться с тем, что думает его лучший дипломат. Ведь ещё через несколько дней предстоит встреча с этим… Северингеном [77]. И пожалуй, надо готовиться к предстоящей далёкой поездке. А сейчас спать, спать, спать. Он почувствовал, что сильно устал. "Старею, что ли?" — с изумлением подумал Поссевино.

Он встал из-за стола и закрыл окно. Надо выспаться, чтобы подать бумагу папе утром, когда тот пребывает в хорошем расположении духа. Поссевино лёг на ложе, укрылся богато расшитым шерстяным одеялом и почти сразу заснул…

Расчёт на то, что совершить к папе визит следует именно утром, оказался верным. Григорий Тринадцатый только что вернулся из собора Святого Петра, где отстоял утреннюю службу. Некогда, в начале своего понтификата, Григорий не менее чем трижды в неделю сам отправлял службу, но годы берут своё. В прошлом месяце ему исполнилось семьдесят девять лет, и он теперь посещал службы как простой мирянин, каждый раз возвращаясь каким-то умиротворённым, светлым. Любой, кто знал об этой особенности папы, старался обращаться к нему с просьбами именно в это время. Да только далеко не каждый был вхож в апостольский дворец настолько, чтобы самостоятельно определять время обращения. Но Поссевино это не касалось.

Папа сидел в своём кабинете, опустив ноги в таз, наполненный горячей водой, в которой плавали измельчённые листья каких-то растений. На святейших ногах выделялись бугристо вздувшиеся синие уродливые вены — следствие долгого стояния при отправлении церковных служб в течение всей его немалой жизни. Слуга мерной ложкой насыпал в таз жёлтый порошок, размешал его, стараясь не задеть папиных ног, и удалился.

Поссевино, как один из приближённых, уже не раз присутствовал при этой медицинской процедуре. О его визите папе доложили ещё в то время, когда он шествовал из собора в свой кабинет, и понтифик решил провести приём во время ножных ванн. Встреча с Поссевино была запланирована на ближайшие дни, но если уж сам пришёл — что ж, пусть будет так. Хоть церемониальные условности при нём соблюдать не надо — всё легче.

Иезуиты имели при папском дворе большое влияние, даже вон — новый календарь [78] рассчитывает тоже иезуит, немец Христофор Клавиус. Конечно, не всё он рассчитывает единолично — слишком уж большая работа должна быть проделана. Под его началом работают сразу несколько астрономов, которые используют самые современные хронометры и приборы для определения углов и расстояний.

Да и кроме Клавиуса при дворе толклось изрядное количество представителей "Общества Иисуса", порой раздражая понтифика. Но, признавая их ценность для Святого престола, папа терпит иезуитов, не забывая пользоваться их услугами. Поссевино был как раз тем, кто оказывал услуги, на которые другие оказались неспособны.

— Садись уж, Антонио, — сказал папа, когда слуга закрыл за собой дверь, — без чужих глаз придворные правила обязательны не для всех.

Антонио присел на мягкий стул напротив папы. В руках он сжимал перетянутый шерстяной ниткой свиток.

— Ваше святейшество… — начал он.

— Да не тяни ты, — оборвал его папа и протянул руку. — Давай.

Среди приближённых понтифик мог позволить некоторую грубость, это даже считалось признаком особого расположения. Поссевино встал и с поклоном подал свиток, предварительно развязав нитку. Папа принял бумагу и, развернув, некоторое время водил взглядом по строкам, шевеля при этом губами, как бы повторяя про себя написанное. Закончив читать, он поднял глаза на иезуита:

— Дельно. Но это только самые общие соображения.

— Я могу изложить более подробно, — ответил Поссевино, — с указанием последовательности действий, а также мест, где эти действия следует произвести. И приложить примерную смету. Но точно всё можно будет сказать лишь после переговоров с царём Иваном.

Папа пошевелил пальцами в тазике, наблюдая, как кусочки листьев разбегаются в стороны под воздействием кольцевых волн, поднятых святейшими ногами.

— Кардинал Комо отправил голубя в Равенну, где в новициате, — он неопределённо покрутил правым указательным пальцем, — в том самом, преподаёт брат Гийом. Ты ведь, кажется, знаком с ним?

— Да, ваше святейшество, — ответил Поссевино, — этот человек состоит в ордене и имеет сан коадъютора. Мне известно о его деятельности на благо Святого престола.

Поссевино хотел сказать "на благо ордена", но вовремя спохватился. Папа и без того ревниво относится к росту влияния иезуитов, считая к тому же, что их интересы могут отличаться от интересов папы и его окружения, не состоящего в ордене. Что, конечно, является правдой, но именно поэтому лишний раз подчёркивать данную мысль и не следовало.

— Я лично знаком с братом Гийомом, — продолжил Поссевино, — но знакомство наше поверхностное. Хотя, признаю, из недолгого нашего с ним общения я понял, что он — на редкость умный и здравомыслящий человек, а его приверженность католической вере можно считать идеальной. Он совершенно не сребролюбив, избегает роскоши и довольствуется в жизни малым.

Поссевино едва сдержал улыбку, настолько роскошь убранства кабинета Григория Тринадцатого находилась в противоречии с характеристикой, данной им брату Гийому. Папа, кажется, это тоже понял, и по его лицу тоже скользнула лёгкая, едва заметная улыбка. Впрочем, говорить на эту тему он не стал.

— Скоро у тебя появится возможность познакомиться с ним лучше, — объявил он Поссевино, — на днях он будет в Риме, а потом вам вместе предстоит совершить путешествие в Московию, где созрели условия для заключения унии православной и католической церквей. За что ты и ратуешь в своей записке.

— Я рад служить Святому престолу, — склонил Поссевино голову.

— Вот и хорошо. — Папа снова булькнул ногами в тазике. — Этого Северингена уже разместили во дворце герцога Сорского [79], и на днях я поговорю с ним. Сынок мой хоть и дурак изрядный, но, думаю, развлечь этого варвара сможет.

— Ваше святейшество, — снова поклонился Поссевино, — учитывая, что брат Гийом будет выполнять в Русском царстве тайную миссию, видеться им с Северингеном не стоит.

— Вот и пусть посмотрит на него со стороны. Брат Гийом — человек наблюдательный, к тому же хорошо знает русских, поэтому может заметить нечто такое, что ускользнёт от нас с тобой. Из Венеции пишут, Северинген произвёл впечатление не очень умного человека.

— После того как ваше святейшество встретится с русским, нам следует собраться, включая и брата Гийома, и решить, какой стратегии придерживаться в отношении Московии.

— Соберёмся, соберёмся, — закивал папа, — я, кардинал Комо, ты и брат Гийом. Думаю, дня через три и соберёмся. Тебя известят. А сейчас позови слуг, пора заканчивать это.

И он указал рукой на тазик с водой, в которой медленно оседали на дно листья неизвестного Поссевино растения.

Иезуит понял, что аудиенция закончена. Сделано главное: папа подтвердил, что он, Антонио, назначен в Московию легатом [80].

Он возвращался в свои апартаменты в Апостольском дворце, и ему казалось, будто в разговоре с папой была некая незавершённость, какая-то малая недосказанность, неточно или неполно выраженная мысль. Это у Поссевино было с детства: ощущение чего-то упущенного свербило, пробегая упругой зудящей волной от затылка вниз по позвоночнику. И он с детства выработал в себе привычку концентрировать внимание на мысли о том, что же именно было упущено. Для этого следовало восстановить в памяти весь разговор с понтификом и тщательно разобрать каждое слово, каждую мысль.

Конечно, самым важным было его назначение легатом. Но это однозначное утверждение, которое не предполагает двоякого толкования. Да было бы и странно, если бы папа думал отправить в Московию кого-то другого. Пусть он, Поссевино, ещё не бывал там, но кое-что о московских делах он знает: шведская миссия, хоть и неудачная, существенно обогатила его знаниями о Русском царстве. Он даже видел русских пленных, хотя говорить с ними не стал — это были простые солдаты, возможно, даже неграмотные.