Андрей Упит - На грани веков
Шрадер, моментально выпрямился, пытаясь ухватить рукоятку висевшей на боку шпаги.
— Вы забываетесь, милостивый государь. Повторите-ка, что вы там болтали о рыцарской чести!
Кузина отпустила косы — запыхавшаяся, красная, точно ошпаренная. Закрыв руками лицо, Ильза выбежала вон. Курт посмотрел ей вслед и пожал плечами. А по правде сказать, какую это он роль собирается на себя брать? Какое ему в конце концов дело? Разве не будет в высшей степени смехотворно, если два дворянина начнут драться из-за какой-то девки? Он повернулся и пошел прочь.
И все-таки на душе остались отвращение и злость. Он долго ходил по бывшей комнате Паткуля, где трепетало пламя свечи, и гигантская тень, уродливо изгибаясь, скользила за ним по стене. А не следовало ли ему все же проучить этого перепившегося щенка, этого посланца Паткуля? Нет, это было бы непристойно и бессмысленно. К чему вмешиваться в чужие домашние дела? Но что-то здесь неладно, что-то в самой своей основе никак не вяжется с тем, что он хранит в себе.
Вконец усталого, его потревожил шум в коридоре. Кто-то двигался громыхающими неверными шагами, напевая и посвистывая какую-то ландскнехтскую песенку. Шрадер удалялся на покой в свою комнату в конце коридора.
Некоторое время спустя снова послышался шум. Будто волочились и брыкались чьи-то ноги, будто кто-то с зажатым ртом голосил, будто кому-то грозили, кого-то уговаривали. Курт приоткрыл дверь и в полумраке успел разглядеть, как слуга и бородатый кучер втолкнули Ильзу в крайнюю комнату в конце коридора. Послышался нечеловеческий громкий вопль, затем те, что приволокли ее, тихонько проскользнули мимо.
Дверь в комнате Курта осталась приоткрытой. Рука ловила рукоять шпаги и никак не могла ухватить ее. Не могла — или не хотела? Он стоял до предела взволнованный и пораженный и все же знал, что не выхватит оружия, не пойдет и ничего не сделает. А ведь он изучал астрономию, римское право, изящные искусства, теологию, этику и возвышенные учения гуманистов. И тем не менее что-то в нем было сильнее всего этого прочитанного и слышанного — сильнее того, что он вынашивал в восторженных порывах и лелеял в хранилищах великих замыслов…
Проклятие прошлого или судьба настоящего — пусть называют это как угодно, но это была сила, несокрушимая и несгибаемая… Курт присел и обхватил голову руками. Еще немного — и на глаза навернулись бы слезы, — разве сам он знал, из-за чего?
От похожего на сон оцепенения его пробудило шарканье мягких туфель за дверью. Выглянув, он разглядел у двери в конце коридора только темную фигуру с поднятой в руке свечой. Слишком хорошо была ему знакома жилистая, трясущаяся рука воровато подкравшейся гостьи, с волнением прислушивающейся, не донесется ли что-нибудь изнутри. Отвращение, душившее Курта целый вечер, подступило еще сильнее. Он резко захлопнул дверь и, не раздеваясь, бросился на постель.
6
Утром Курт проснулся поздно. Тотчас же явился слуга и сообщил, что полчаса назад приезжал танненгофский кучер, но молодая барыня приказала отправить его назад: господин барон, видимо, серьезно занемог, ни с кем не разговаривает и никого не желает видеть.
Атрадзен вконец опротивел. Отводя душу, Курт обругал этого самого слугу за отданное без его ведома распоряжение, хотя хорошо понимал, что не слуга в том повинен. В первую же минуту хотел приказать, чтобы заложили здешних лошадей, но затем подумал, что было бы неблагородно и бесчеловечно оставить больного дядю и кузину, о которой он обещал заботиться.
Шрадер вошел поспешно, раздраженный, как будто не выспавшийся. Уже одетый по-дорожному, он собирался в путь, — посланцу Паткуля некогда было мешкать. Вытащил два письма и вручил их Курту.
— Это вы доставите в Юнгфернгоф и Саленен — от вашего Танненгофа всего несколько миль. Там наши надежные друзья, они ждут уже целый месяц. Только берегите письма, как жизнь свою: это тайное повеленье самого короля и Иоганна Паткуля всем еще оставшимся окрестным помещикам.
Курт позволил Карлу долго трясти свою руку, хотя лучше было бы попросту повернуться спиной к этому хвастливому мальчишке. На дворе то ли еще лил дождь, то ли было пасмурно, — сквозь окно проникал лишь серый туманный сумрак. Совсем не хотелось выходить из этого помещения, хотя оно скорее напоминало тюрьму, нежели комнату для гостей.
И все же скука и хандра наконец выгнали его наружу. Курт спустился по каменным ступеням, в которых многие столетия выбили глубокие впадины. Внизу он опять встретил того же слугу. Тот выглядел необычайно встревоженным, кувшин с горячим напитком дрожал в старческих руках. Курт невольно нахмурился.
— Господин барон все еще просит пить?
Слуга спрятал глаза за седыми ресницами.
— Просить он не просит, только дает знать. Господину барону что-то крепко неможется, а без этого ему тяжело выдержать. Сдается мне, всю ночь не спал.
— Так надобно лекаря…
— Сегодня спозаранку уехали за ним в Берггоф, у нас у самих тут нету… Господин барон, прошу прощенья, ночью у нас большая беда приключилась…
Курт уже давно слышал на дворе необычную суматоху. Он поспешил к выходу, ничего больше не выспрашивая у слуги. Тот потер рукавом глаза и стал взбираться наверх.
У пруда молча стояли седобородый управляющий, кучер и еще какой-то человек. Четвертый сидел на земле, сгорбившись, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, — это был тот самый парень, которого дразнила Шарлотта-Амалия, когда он вчера держал лошадь. Управляющий сердито ругался, кучер таращил искаженные от злобы, налитые кровью глаза. Третий напоминал лунатика, зубы у него время от времени полязгивали. Из-за кустов сирени выглядывали жены и дети дворовых, видимо, не осмеливаясь подойти поближе.
На откосе берега вниз головой лежала Ильза, наверное только что вытащенная из воды: след, заляпанный тиной, был еще совсем мокрый. Глаза закрыты, лицо измазано илом, очевидно, вытягивали за ноги: платье задралось, ноги до колен коричневые от загара, а остальное тело белее, чем у благородной барышни, что купается в козьем молоке.
Откуда-то сверху, со стороны замка, послышался визгливый окрик.
— Что вы там уставились? Накройте же эту падаль!
Батогом, который, вероятно, помогал ему нашарить тело в пруду, кучер стянул юбку вниз, затем счел своим долгом рассказать, как это получилось. Из дворовых никто не приметил, когда она прибежала сюда искать своей погибели. Ночью был ветер и дождь. Сторож, правда, сказывает, что за полночь вроде бы что-то плюхнуло, только верить ему нельзя: старик глуховат, да к тому же изрядный пустобрех. Увидали, что ее нет, когда стали искать, чтобы выпороть, как вчера приказала молодая барыня.
У кучера губы и нос покраснели еще больше.
— Шлюха!.. Знал бы, так еще загодя всыпал оставшиеся тридцать.
Курт махнул рукой.
— Унесите ее прочь!
Кучер взял Ильзу под мышки, человек с лязгающими зубами — за ноги. По плотно утрамбованной площадке протянулась полоса от мокрого платья. Тот, что скорчась сидел на земле, вскочил и, как пьяный, потащился следом. Управляющий пошел отгонять от кустов женщин и детей.
За завтраком Шарлотта-Амалия сидела надутая, но уписывала за обе щеки, неприлично чавкая. Курту было противно есть, он поставил локти на стол и закрыл ладонями лицо, чтобы не смотреть на кузину. Вытерев рот синим шелковым платком, она сказала:
— Хорошо, что вы остаетесь на несколько дней. Папа какой-то странный, мне одной было бы просто страшно.
Отца ей страшно, а той, которую только что вытащили из пруда, не страшно. Странное создание… Курт ничего не ответил, поднялся и вышел.
Небо начало проясняться. Время от времени даже солнце просвечивало сквозь вершины деревьев парка. Мокрый след на площадке уже высох, только глубоко отпечатались в гравии следы несших тело. Теперь на кого-нибудь другого придется надевать хомут, чтобы все заново выровнять.
Откуда-то пахло свежим сеном, у служб не видно было ни души. Курица с цыплятами копошилась в заросшем сорняками цветнике с алыми цветами — верно, это те самые цветы, о которых вчера говорил барон Геттлинг. С западной стороны в одном месте вала огромный пролом, по протоптанной среди осыпи дорожке дворовые, очевидно, ходят через него. Каменные выступы точно ступени, по ним легко взобраться на самый верх. Зубчатый оборонительный обвод держался довольно крепко, но уже осел. Выкрошившиеся куски известняка и нанесенная ветром пыль занесли его до половины. Рядом кудрявятся подрастающие березки. Защитники замка с алебардами и копьями уже не смогли бы за ним надежно укрыться. Дальше обвалился край каменистой кручи над Дюной, подножие обросло диким хмелем и ежевичником. Чащоба кустарников с каждым годом надвигалась снизу все выше и выше. Скоро они совсем закроют старые руины. Миллионы маленьких корешков размельчат их, пока не превратят в рыхлый пригорок, где зацветет земляника и куда дети будут бегать под ягоды… Земля не терпит ничего старого. Кустарнику новое колено за год нужно только затем, чтобы выгнать вверх молодой отросток. Ствол березы всегда обрастает молодняком. А там, где ход разрушения не зашел еще так далеко, уже проступают пятна зеленоватого вгрызающегося мха и тянутся смертельные тенета плесени…
