Алла Панова - Миг власти московского князя
Михаил Ярославич медленно двинулся по узкой тропке, проложенной среди дерущихся, — дружинникам, отбивавшимся с отчаянием обреченных, на мгновение–другое удавалось отодвинуть от нее татар, которые после этого еще с большей злостью наваливались на русских, державшихся какими‑то нечеловеческими усилиями.
Следуя за князем, Егор Тимофеевич то и дело отражал удары. На щите воеводы толстая кожа давно свисала лохмотьями, а блестящий шишак в его центре был смят страшным ударом, рукоять меча нагрелась так, что, если бы не рукавицы, наверняка обожгла бы ладонь.
Неожиданно конь под воеводой качнулся, наступив на что‑то в кровавом месиве, дрогнул, выравниваясь, отвлек на миг внимание седока, шеи которого тут же достигла кривая сабля. Егор Тимофеевич краем глаза успел заметить ее блеск и отклонился в сторону, уходя от удара, — сабля, скользнув по бармице, саданула по правому плечу, смяв звенья кольчуги.
Воевода, сжав от боли зубы, обернулся и увидел перед собой искаженное злобой морщинистое лицо. Конь без седока теперь крутился там, где только что мелькал какой‑то незнакомый ратник, загораживавший собой, своим телом, проложенную для молодого князя тропку, на которую и протиснулся татарин, пытавшийся сразить воеводу.
Татарин, сощурив и без того узкие глаза, что‑то злобно шипел, брызгая слюной, тонкая верхняя губа обнажила желтые неровные зубы, редкая узкая полоска усов приподнялась, как у кота, приготовившегося к нападению. Он прижал туловищем своей низкорослой лошадки ногу воеводы и, притиснувшись вплотную к нему, лишал его возможности действовать мечом, а сам уже взмахнул саблей и ухмылялся, предвкушая победу. Однако нанести удар он не успел — воевода, отбросив щит, левой рукой выхватил из‑за голенища широкий нож и полоснул им по кадыкастой шее.
— Урусут…[35] — только и успел выговорить татарин и, схватившись за горло, повалился на спину.
Вздохнув облегченно, воевода тут же ринулся на подмогу князю Михаилу, который никак не мог справиться с набросившимся на него здоровяком, с ходу ткнул мечом в жирное, расплывшееся в седле тело, которое сразу обмякло. Воевода оттолкнул коня с завалившимся набок всадником от княжеского гнедого, рукавицей смахнул пот со лба — путь к берегу был свободен.
Конь воеводы без всякого понукания ринулся вперед, не отставая ни на шаг от рослого гнедого, но уйти им удалось недалеко: берег, к которому так стремились люди, оказался завален изувеченными телами.
Увидев перед собой это страшное зрелище, Михаил Ярославич неожиданно резко натянул поводья, его конь, заржав испуганно, встал на дыбы, и тут же стрела, пущенная вдогонку беглецам, просвистев рядом с головой князя, впилась в удивленный глаз гнедого. Конь, мотнув головой, вздрогнул всем телом и, едва не подмяв всадника, рухнул рядом с залитым кровью безголовым телом ратника.
Вовремя успев соскочить с коня, подрагивающее тело которого все глубже и глубже вдавливало в снег оброненный седоком меч, князь озирался по сторонам, не понимая, что же делать дальше. Воевода был ошарашен увиденным не меньше князя, но все же успел оглядеться и теперь начал действовать, хоть мало верил в успех.
На берегу не было видно ни единой живой души, лишь вдали маячили неясные очертания всадников, удалявшихся в ту сторону, где еще в полдень располагался лагерь великого князя, а теперь яркие всполохи освещали потемневшее небо — то ли деревенька горела, то ли татары разожги огромные костры. Затихавшие звуки боя были слышны только за спиной, — видно, там шла расправа с последними русскими ратниками, а впереди саженях в десяти за узкой темной кромкой свободной ото льда воды белело ровное полотно, укрывавшее реку, которая еще не пробудилась после долгой зимы.
— Беги к воде! — негромко крикнул воевода, спрыгивая с седла. — Нам надо на тот берег! — перескакивая через тела, добавил он уже на бегу, поравнявшись с Михаилом, который, не раздумывая, подчинялся его приказам.
Сделав несколько прыжков по вязкой песчаной каше, смешанной с битым льдом, воевода что есть силы оттолкнулся от уходившего из под ног мокрого песка и, перепрыгнув холодно мерцавшую воду, упал всем телом на лед. Рука, сжимавшая меч, разжалась, и он, тихо звякнув, заскользил по гладкой поверхности, почти неслышно чавкнул, ломая тонкий ледок, затянувший прорубленную любителями рыбалки лунку, и нырнул в глубину.
Одновременно с воеводой прыгал и князь, но то ли разбега ему не хватило, то ли сил было маловато для того, чтобы как следует оттолкнуться, но он лишь руками скребанул по гладкому краю льдины и, подняв тучу брызг, ушел под воду.
Воевода сильно ударился коленями о жесткий наст и, распластанный на льду, замер, прижавшись горячей щекой к холодному насту, стараясь превозмочь нестерпимую боль. Он лишь краем глаза увидел, как голова князя ушла под воду, а за ней следом черную гладь прорезала стрела.
Татарин, который выбрался из боя и последовал за ними, видно, решил, что человек на льду давно мертв, а тот, в которого он стрелял, утонул. Возможно, он еще покрутился бы на берегу, но тут где‑то в стороне тихо заржал оставленный воеводой конь, и татарин, оторвав взгляд от реки, поспешил за добычей.
— Хулэт![36] — огласил он берег радостным кличем и скрылся с глаз.
Произошло это как раз вовремя.
Осторожно приподняв голову, воевода прислушался и чутким ухом уловил в стороне слабый всплеск. Это могло означать только одно — князь, с которым он уже был готов распроститься, жив. Сумерки плотно окутывали берег, и воевода, напрягая зрение, вглядывался туда, откуда донесся звук.
У дерева, наклонившегося к реке, у прибитых течением стволов, где утром ратники ловили рыбу, он увидел темный силуэт, приподнялся и, пригибаясь ко льду, стал осторожно двигаться к нему. Наконец достигнув цели, Егор Тимофеевич увидел, что молодой князь выбрался на сушу и теперь торопливо скидывал с себя промокшую насквозь одежду, которая быстро покрывалась ледяной коркой. Воевода, немедля, перепрыгнул через узкую, в полсажени, полоску воды и, очутившись на берегу, кинулся помогать Михаилу Ярославичу, и пока тот стаскивал нательную рубаху, уже держал наготове снятую с себя подбитую беличьим мехом свиту.
И все‑таки одной свитой не обойтись, нужна какая-нибудь обувка — воевода снял бы свои сапоги, но они для возмужавшего отрока были маловаты, — да и без портов куда пойдешь. Воевода оглянулся по сторонам и заметил тело дружинника, в груди которого торчала стрела, в отличие от других он лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Перекрестившись, воевода подошел к убитому и начал стягивать с застывшего тела сапоги.
— Прости меня, добрый человек, не ради себя, ради отрока, жизни его ради, грех на душу беру. Прости грешного, — шептал он и, стащив наконец сапоги, стал стягивать порты, кляня себя на чем свет стоит, то и дело прося прощения у Бога и у мертвого за свой поступок.
Покончив с непристойным для христианина занятием, он протянул холодную, но сухую одежду князю, который уселся в мокрых портах на дерево и, стуча зубами, дрожа всем телом, старался стянуть с ноги никак не поддающийся сапог.
— Давай‑ка я помогу! Погоди, сынок, отогреешься! Жив остался — это главное, а теперь нам горе — не беда! — приговаривал воевода, помогая отроку стаскивать сапог. — Эка невидаль — вода холодная! Мы и не такое видывали! Правда, ведь? — шептал он и, увидев, что Михаил кивнул ему, обрадовался, заморгал часто, прогоняя подступившие слезы, и, подав снятые с убитого порты, поторопил грубовато, чтобы молодой князь не успел даже задуматься, откуда они взялись: — Ты давай, сынок, пошевеливайся, а то и застыть недолго.
— Там яма у берега… я в нее и ухнул, — стуча зубами, шептал князь. — Я голову, как ты учил, не поднимал, сколько сил хватило! Выждал чуток и поплыл. Скажи, верно ведь я сделал! Правда? — спрашивал он возбужденно, не веря тому, что остался жив.
Оторвав широкие полосы от своей нижней рубахи, воевода обмотал ими холодные ноги Михаила и, протянув ему сапоги, поспешил к лежащему в сторонке раздетому телу, разминая застывающую на глазах ткань, с трудом напялил мокрые порты на мертвого дружинника.
— Прости, ради Бога, добрый человек! Век о тебе помнить буду. Похоронили бы мы тебя, как полагается, да боюсь, тогда сами рядом ляжем, — прошептал воевода устало и, увидев, что князь уже оделся, обулся и снова собирается присесть на толстый ствол, строго сказал: — Ты не усаживайся, отдыхать рановато, уходить надо отсюда!
Михаил поспешно отошел от дерева и тут же едва не упал, наступив на что‑то скользкое. Воевода пригляделся и увидел, что на мерзлом песке раскидана рыба, а у самой воды торчит вовсе не камень, как он сначала подумал, а перевернутый большой котел, в котором варили ушицу дружинники, что бездыханные лежали теперь на берегу.
