Генрих Йордис фон Лохаузен - Верхом за Россию. Беседы в седле
И нельзя сказать, что там не хватило бы места для обоих! Еще сегодня все белое и черное население Соединенных Штатов без труда поместилось бы в областях к востоку от Миссисипи и Великих озер и даже там имело бы все еще гораздо больше пространства, чем мы в Европе. Но белые незваные гости хотели для себя всего, только для себя, всего, что только можно было как-нибудь превратить в деньги, и это была вся страна от Атлантики до Тихого океана. Их корыстолюбие не знало границ. Оно вынесло смертный приговор о жизни и свободе индейцев, законных владельцев Америки.
И ответственными за это были не короли и не князья. Лишение прав аборигенов, их планомерное искоренение, было виной не каких-нибудь династий и их солдат, а виной именно первой основанной на принципах равенства республики, первой республики с написанной, с напечатанной конституцией, первой, которая признала свою ответственность за неприкасаемые права человека! Князья хотят подчинения или хотят дани, они ищут вассалов, которых они могут брать под клятвой верности, рабов, которых они могут использовать для барщины. Они хотят власти над людьми и народами, хотят подданных, любой расы, и терпят каждого, кто не отказывает им в подчинении.
В отличие от них свободные поселенцы Америки искали не власть, а богатство, не земной поклон туземцев, а их страну. Они искали свободу, но не для чужаков, свободу не для индейцев, а от индейцев, равенства не с ними, а без них. Они хотели подобных им вокруг себя, повсюду, куда достигал их взгляд: ту же самую расу, те же самые лица, те же самые обычаи, тот же самый язык, те же самые привычки. Это было их представлением о свободной Америке.
Короли прогоняют только королей, они лишают наследства и забирают наследство только у подобных им. При этом народы переходят из рук в руки, в большинстве случаев при этом их язык и обычаи остаются не затронутыми, им часто даже не препятствуют в поклонении их прежним богам. Захватывающие народы более нетерпимы. Свободный поселенец не подчиняет, он отчуждает, прогоняет и убивает. К обычной смене власти добавляется еще преступление геноцида. Это различие между автократической и демократической колонизацией, также различие между Америкой и старой Россией, между Канадой и Сибирью.
Различие было также и в сознании. Если казаки за какое-то совершенное прежде насилие просили попов отпустить им грехи, то пуритане всегда считали себя правыми. Они были избранным народом и действовали согласно закону. Индейцы стояли вне этого закона. Они были бесправны, и, следовательно, то, что причиняли им, было законным. Простой юридический трюк: «правом» или «прогрессом» или «цивилизацией» называлось все то, что распахивало белой расе ворота в страну неограниченных возможностей, прикрываясь даже — так казалось — собственным словом Бога. Отцы-пилигримы жили согласно Библии, а там, в Ветхом завете, всегда можно было найти текст, оправдывающий любое насилие: Убивайте амалекитян, убивайте сынов Моава, убивайте филистимлян, не щадите ни женщин, ни детей!». Отцы-пилигримы умирали со спокойной совестью.
Почему они не стали использовать индейцев как пастухов или сельскохозяйственных рабочих? Индейцы не знали барщинного труда. Они были аристократами; не послушными как собаки, а самостоятельными в каждом жесте как кошки. Можно запрячь перед повозкой быков, но не пантер. Потому чернокожие поплатились за гордость краснокожих. Искоренение одной расы, ввоз другой, это Америка.
— Это была Америка! — возразил офицер на рыжей лошади. — Разве внуки и правнуки все еще отвечают за преступления дедушек и прадедушек, приехавшие позже за преступления пионеров?
— Они — извлекающие пользу, — возразил восточный пруссак.
— Они — извлекающие пользу, определенно, наследники, — продолжал тот, кто ехал на рыжей лошади. — Но их наследие давно кажется им естественным, и оно тысячекратно подтверждено их собственными достижениями. Как часто бывает у наследников такой силы, они сегодня тоже склоняются скорее к открытой ладони, чем к сжатому кулаку. Такое можно снова и снова наблюдать в истории. В большинстве случаев внуки завоевателей внутри беспристрастнее, откровеннее, свободнее, чем их соседи. Только кабала портит характер, только унижение вряд ли можно преодолеть внутри. Те, кто были этому причиной, заплатят однажды за это, мы не знаем, в каком месте. Но те, кто после них? Они находят уже приготовленный для них окружающий мир, тот, в котором они никого больше не могут ограбить, потому что там уже никого больше нет, кого еще можно было бы ограбить. Они выросли там уже в полной невинности.
— Как есть двоякая Германия или двоякая Россия, так же существует и двоякая Америка, — ответил скачущий в центре. — Без сомнения, искоренение, экспроприация, изгнание, вся та беспредельная причиненная индейцам несправедливость обозначают только одну сторону Америку, ее вытесненную сторону. Как для ее компенсации ей противостоит другая сторона, и только эта другая осознается сегодняшними американцами. Ни одна страна мира — согласен! — не знает таких масштабов насилия, но, с другой стороны, ни одна не знает, причем за столь короткое время своего существования, и так много и такой великодушной щедрости. Никто так не непреклонен в своих делах, но, с другой стороны, никто так не готов помочь, где, как он думает, это не повредит его бизнесу. Щедрые грабители, такими были американцы с самого начала, и таковы они, если рассматривать их как нацию, еще сегодня.
Что только не перешло туда из Европы: сектанты и преследуемые за веру, искатели свободы и богоискатели, но также и все те, кто не приносил пользу у нас, игроки, авантюристы и прирожденные преступники, к ним еще массы третьих и четвертых сыновей, для которых не было места в Европе — в целом, однако, все, которые брали свою судьбу в свои руки, непоколебимые в вере, уверенности, предприимчивости и уверенности в себе. Успех — какой бы он ни был — считается американцами божественной милостью: их английское, их кальвинистское наследие.
«В немецкой сущности мир должен выздороветь» — писал кто-то в еще романтичный век, и то, что представлялось ему, могло быть немецкой поэзией и немецкой музыкой, не больше. Но американцы живут этим предложением. Если изменить в нем «немецкую сущность» на «американскую», то оно для них во всей их наивности, во всей их неспособности понимать чужие народы представляет собой что-то вроде догмы, «the american way of life», что-то вроде вероисповедания.
— Это, собственно, удивительно ввиду привезенных для рабства негров, искорененных индейцев, подвергнувшихся агрессиям мексиканцев, изнасилованных собственных южных штатов…, — проронил скачущий на рыжей лошади.
— Ничего удивительного! — ответил всадник в середине. — Дети тоже достигают такого возраста, когда начинают учить своих родителей. Нет, поистине, не удивительно, не только отдельный человек, не только женщины способны к самым неправдоподобным, самым невероятным противоречиям, к самым неожиданным вытеснениям, но также и мужчины, и все народы тоже. Только такое противоречие как раз однажды отомстит! Мы поступили бы хорошо, если бы ускользнули по возможности от него, так как Америка никогда не может стать для нас образцом, ее способ осваивать и покорять пространство никогда не может, не должен стать нашим способом, в столь же малой степени, как и способ русских царей. Как третейские судьи хотим мы прийти сюда, не от имени одного народа, а от имени всех народов, которые здесь живут. Мы должны быть солью этих народов, стать опекунами их развития. Если мы не станем таковыми, мы провалим наше задание. В Америке говорили: «Хороший индеец — мертвый индеец», в старой России: «Хороший киргиз — покоренный киргиз». Для нас действует правило: «Свободный, хороший русский, свободный, хороший украинец!» Мы хотим победы, но не хотим побежденных. Тем не менее, победа будет только тогда, если мы сможем принести сюда больше, чем только один наш меч. Мы никогда не сможем маршировать с нашими танками и пушками до Енисея и Амура. В этом нам мешает собственная техника. Походы, вроде походов Чингисхана или Ермака, нельзя вести сегодняшними средствами. Монголы занимали тогда полупустую страну из их седла, варяги с их ладьями. Но как Александр, тем не менее, победил великую персидскую империю, мы можем победить русскую только с его жителями, никогда против них или даже только без них. Мы должны увеличить нашу силу с их силой. Все иное — это безумие, ослепление.
История направляет свои призывы ко всем сильным, но избирает только умных среди них. До сих пор мы показали только нашу силу, и этого слишком мало. Тот, кто хочет быть королем, также должен доказать, что он король. Если мы теперь не справимся, если мы не выдержим испытания, мы придем только как завоеватели или тем более как угнетатели, тогда те, другие сделают свой ход. Тогда они обрушатся на нас, и не мы изменим Россию, а они Европу, их способом и их средствами. Только нам история дала до сих пор возможность прийти в эту страны как освободители. У Карла XII не было такой возможности, и у Наполеона тоже не было. Оба они из-за этого потерпели поражение. История призвала нас, но мы еще не избраны. И там тоже дремлет вера в такое избрание. Они там тоже хотят империи во всю ширь континента, от океана до океана. Они там тоже верят в свое призвание, в будущее, исходящее из России благо. И это уже с тех пор, как один монах шестнадцатого века отчеканил слова: «Москва — Третий Рим, а четвертому не бывать».
