Вадим Полуян - Юрий Звенигородский
Савва, епископ Сарский, склонился над государыней:
— Подымись, дочь моя, дозволь совершить обряд.
Тем временем князь Василий Дмитрич тихо подступил к брату, обнял и прошептал:
— Гюргий, на тебе нет лица. Мужайся! Держись со мной!
Юрию полегчало. Уверенней пошел среди ближних, провожающих государя в последний путь.
Великокняжеская площадь — море голов. Стражники стерегли проход к церкви Архангела Михаила. Здесь, скрепя сердце и замкнув слезы, Юрий выслушал отпевание, а после пытался вникнуть в прощальное слово Даниила, епископа Смоленского:
— …Всякое смятение мирское исправлял, яко высокопарный орел! Раскольники и мятежники царства его погибли. Очами зрел землю, от нее же был взят, душою же и умом простирался к небу, где лепо теперь пребывать ему. Царскую багряницу и венец носил, и на голом теле — власяницу.
— Боюсь за тебя, не иди ко гробу, — удержал Юрия Василий.
Младший брат послушался. Вовремя перехватил его дядька Борис, повел крытым переходом к златоверхому терему. Идти было тяжело. Галицкий внушал:
— Ступай твердо. Жизнь твоя продолжается.
Юрий с затруднением вымолвил:
— Я… я потерял отца.
Верный боярин взял под руку, заглянул в лицо, значительно изрек:
— Господин мой, князь Звенигородский и Галицкий! Ты не потерял отца. Волею усопшего Дмитрия Ивановича, вместо него отныне отец твой — наш государь Василий Дмитриевич. Сегодня Владимир Серпуховской выразил несогласие с этим новшеством. По дедине и по отчине он теперь — старший в роде. Однако бояре тянут к юному венценосцу. Донской герой даже на поминки не остался, из церкви — прямиком в Серпухов! Ах, эта ссора всуе! Годы переставляют людские установления, — то назад, то вперед, законы, как и мы, смертны. После дяди Владимира и брата Василия ты будешь старшим в роде. Ну, что ты, мой господин? Не застывай, продолжай путь дальше…
Часть вторая. Государь-братец
1
сё время дождь и еще раз дождь. Не весенний, осенний. Насквозь пропитал суконный башлык, кафтан и нижнюю рубаху. Сушиться негде, летишь ямским гоном, на ходу меняя коней, не посидишь у печи, не переоблачишься в сухую одежду.
— Дорога — дрянь! — скакал стремя в стремя с Юрием дядька Борис, коего удалось взять с собой не без спора со старшим братом.
Ох, братец Васенька! С тех пор, как Тохтамышев посол Шихмат надел на него золотой венец на крыльце собора Успенья (агарянин внутрь не вошел), с тех торжественных пор младший брат со старшим редко говорили с глазу на глаз. Васенька ныне — великий князь, а на языке банного слуги Стефана Подхалюги — царь, Василий Первый! «Все-то ты без дядьки, как без рук!» — упрекнул Василий брата. Не иначе завидует, что шестнадцатилетний Юрий ростом, видом взрослее, нежели девятнадцатилетний государь, в служебных грамотах означенный его отцом. Юрий проглотил упрек, лишь повторил скромную просьбу взять с собой Бориса Галицкого в дальний трудный путь. Василий посопел малое время. Он был не в духе. Даже больше сказать, — в горе! Из Коломны пришла весть, что его дядька, а потом оружничий, соратник, достопамятный Осей погиб в боевой игре. Полюбились поединщику виденные в немецких землях состязания, по чужому — турниры. Татунька не разрешал Осею заводить у нас такую новизну, Василий разрешил. И вот его коломенский наместник вместо враждебных поединков начал выходить на дружеские, выявляя воинскую сноровку. И доигрался! Жаль было и Юрию своего бывшего военного учителя. В память о нем ответил на обидные слова смирением. Зато едет теперь рядом с вислоусым Галицким, таким же мокрым и продрогшим, как он сам. Следом скачут новые любимцы государевы — Иван Федорович Кошка, Федор Иваныч Вельяминов, Иван Дмитрич Всеволож, немногими годами старше Юрия, сын и племянник двух героев донской битвы, княжеских потомков Всеволожей, наконец, родной брат Свибла Михаил Андреич Челядня. Его брату Федору Василий не забыл обидных слов во дни ордынского нашествия. Тот Свибл отослан из Москвы, всю его жизнь — имения, холопов — великий князь взял на себя. А этот Свиблов сродник Челядня по-прежнему в чести и славе. Ему, как и другим путникам, доверено важнейшее из важных дело: встретить во Пскове государеву невесту и доставить на Москву. Пришла пора Василию, уже не княжичу, а князю над князьями, отдать литовскому Витовту долг, исполнить клятву, данную ордынским беглецом за вовремя протянутую руку. Надо жениться на литвинке. Точнее говоря, полулитвинке, ведь ее мать, первая Витовтова супруга Анна, — дочь смоленского князя Святослава. Василий, воротясь из плена, рассказывал о вынужденной клятве, взятой у него Витовтом, но ни разу не упомянул, встречался ли, говаривал ли, хоть на миг сталкивался ли, пусть издалека, с Софьей Витовтовной, ему неведомой ни нравом, ни обличьем. Юрий заподозрил: ведомой! Ибо Василий провожал его, как своего доверенного, и — ни слова о невесте! Лишь о взаимных выгодах: Витовт упорно борется с Ягайлой за Литву, ему нужна Москва-союзница, Василий же не очень-то надеется на дружбу с польским королем, а коли так, то крепкая Витовтова поддержка будет кстати. Хотелось расспросить о Софьиных достоинствах всеведущего Галицкого, да Борис признался: орех сей даже ему не по зубам. Лишь одно знает: невеста старше жениха.
Вот князь и дядька, как шальные, скачут в непогодь и днем и ночью, тысячесаженными верстами меряют неближний путь. Поспеть бы! А мосты поломаны, гати погнили, из дороги прут жгутами каменными некорчуемые корни, — не споткнуться бы коню!
— Дорога дрянь! — тоскливо повторяет Галицкий. — Кажется, как будто едем не прямицами, а околицами. Так до морковкина заговенья не дождутся нас во Пскове.
Юрий рассердился:
— Не каркай!
Наконец расступился нескончаемый разбойный лес. Охрана, что впереди, остановилась, задняя нагнала Юрия с боярами. Неожиданно открывшийся их взорам тын над валом вечером казался и черней, и выше. Крепость, да и только!
— Что за город? — спросил князь.
Врат Свибла Михаил Андреич Челядня, псковский бывалец, отрицательно мотнул головой:
— Село Мурашкино. Последний наш ночлег. Эй, — крикнул оружничему, — Никон! Гони к старосте Григорию Чуксе, пусть сделает, чтобы мы ночевали получше. Найди купца, прозванием Филатьев, пусть порадеет повкуснее повечерять и поутренничать. Запрошлый год кормил меня отменно.
Пришел на смену скачке вожделенный отдых. Юрий, переоблачившийся в сухое, утолив голод, отирал руки после гусиных потрохов и жаренной на вертеле говядины.
Астафей Филатьев показал себя прижимистым гостеприимцем. Мед в кубках не княжий и не боярский, а простой. Пиво отдавало тяжелой брагой. Юрий жаждал сна, но не находил возможности прервать Ивана Всеволожа. Умница-боярин, рано поднаторевший в иноземщине, занял спутников рассказом о борьбе Тимура с Тохтамышем. Все, будто и не пьянея, внимали молодому, как старику-всеведу.
— Тимур-Аксак, — говорил знаток чужбинных дел, — забыл завет Чингисхана: преследовать врага и добивать. Он рассудил: разбитый больше не опасен. Послал вдогон лишь двух своих сподвижников, вождей улуса Джучи, эмира Эдигея и хана-пьяницу Темир-Кутлуга. Пусть, мол, дождутся Тохтамыша в своей Кыпчакии и там уж с ним покончат.
— А что они? — спросил Иван Федорович Кошка.
Всеволож изрек внушительно:
— Великий победитель недооценил противника! Не ждал, что знать ордынская поддержит побежденного. Темир-Кутлуг и Эдигей против него и пальцем не пошевельнули.
— Стало быть, нам снова бить лбом землю перед разорителем Москвы? — расстроился Федор Иваныч Вельяминов.
Входящий в силу дипломат хитро прищурился:
— Наш государь теперь сыграет на боязни Тохтамыша перед новым Тимуровым нашествием. Ордынскому владыке нужен мощный князь московский, усиленный за счет других. Один большой и сильный в войне полезней многих маленьких и слабых.
— Не отойти ли нам ко сну? — предложил Юрий, встав из-за стола.
Его устроили в опочивальне старосты на трех перинах. Утонул в истоме, не видел снов.
Назавтра дождь стал белым, путь — донельзя скользким. Сонмы встречных игл впивались в лица и тут же таяли. Борис ворчал:
— Зима через осеннее плечо заигрывает с нами.
Юрий настроился на деловые думы:
— Отчего брат-государь не снарядил кареты для невесты, не наполнил ее ценными дарами?
— Не сокрушайся, господин, — сказал осведомленный Галицкий. — Из Новгорода дядя твой Владимир Храбрый все, что надо, привезет. Он в этом знает толк. Когда-то сам вот здесь же, у границы, встречал свою Ольгердовну.
Юрию хорошо было известно, как дядя по смерти татуньки внезапно рассорился с Василием, уехал к себе в Серпухов, оттуда скрылся в Новгород, где его приняли любезно, как всех опальников московских. Теперь Храбрый замирился с юным государем. И новгородцы за ним следом выслали мирную грамоту, где все по старине… Что ж, Юрий был рад этому. Однако же думал об ином: что ожидает иноземную избранницу в неведомой стране, которую она должна назвать своей? Дары, которых не коснулись жениховы руки, карета, не осмотренная женихом, слова из чужих уст вместо любовного послания. Таков, наверное, обычай при государевых вынужденных браках.
