Юсуф Зейдан - Азазель
— Любимый, пойдем, я покажу тебе винный погреб.
— Я хочу спать.
— Спать! — рассмеялась она. — Ты что, так устал в начале ночи? Что же ты будешь делать в конце? Давай спустимся в подвал и принесем самое лучшее вино в мире.
Нет, эта женщина никогда не уймется!
Лист VI
Разрыв
Когда мы спустились в подвал, первое, что меня поразило, это его размеры. Я всегда думал, что подвал — это такой длинный и узкий проход под большими домами и дворцами, и поэтому был крайне удивлен, увидев просторное помещение с высоким потолком и упирающимися в землю рядами мощных мраморных колонн. Каменный пол был устлан дубовыми досками. В подвале оказалось очень прохладно и чем-то сильно пахло.
Вдоль стен размещались стеллажи, на которых хранились амфоры с вином. Сосудов было так много, что их невозможно было сосчитать. Октавия с гордостью произнесла:
— У нас вина на тысячу лет хватит. Вон в том углу самое старое, очень качественное, многолетней выдержки.
— А для чего вы выдерживаете вино? Хозяин думает, что будет жить вечно?
— Полегче, любимый. Вино выдерживал еще его отец, а сам он смешивает разные сорта греческого и кипрского. К моему хозяину приходит очень много гостей, и они устраивают шумные пирушки.
Октавия повела меня по проходу, в конце которого находилась приставленная к стене амфора. Я находился так близко к Октавии, что когда она нагнулась, чтобы налить вина в приготовленную заранее бутылку из прозрачного зеленого стекла, то уперлась в меня.
— Это прекрасное вино достойно, чтобы за ним скоротать ночь! — возвестила она и, повернувшись ко мне лицом, стала возбуждающе крутить бедрами.
Меня разозлило, что Октавия всегда оказывается зачинщицей наших любовных игр, и, уже не владея собой, я решил, что в этот раз начну первым. Каким же увлекающимся мальчишкой я был тогда! Схватив Октавию за плечи, я прижал ее лицом к стене и стиснул руками бедра. Октавия не сопротивлялась. Опершись руками о стену, она покорно ждала. Я дунул на пламя светильника, и темнота окутала нас. Прижавшись к Октавии, я почувствовал податливость ее тела, и тогда сорвал с нас одежды. Мы стояли совершенно нагие… Октавия стонала от изнеможения, умоляя разорвать ее на части… О боже!.. Нельзя так долго хранить все это в памяти, но я все помню, хотя прошло уже столько лет…
* * *Утомленные, мы поднялись в комнату Октавии и рухнули на разбросанные по полу подушки, так и не отведав вина. В эту ночь нам хотелось просто спать.
На следующий день я проснулся рано, Октавия еще спала, всем своим видом напоминая о нашем недавнем безумстве. Стараясь не производить шума, я прокрался в библиотеку, взяв с собой торбу из опасения, что Октавия попытается заглянуть в нее, когда проснется. Так же осторожно я приоткрыл окно, в которое тут же брызнул свет, залив все пространство библиотеки. Расчистив место на полу, я углубился в чтение священных книг и комментариев к ним хозяина дома.
Когда я возвращал книги на полку, мой взгляд задержался на большом фолианте под названием «Письма и заметки о древних философах Александрии». Многие тексты этой книги, написанные известными авторами, были мне знакомы, но показались очень необычными, ведь об их авторах во времена учебы в Ахмиме я ничего не слышал. С фолиантом в руках я вернулся на облюбованное место на полу и принялся читать те тексты, которые показались мне наиболее занимательными, особенно заметки, автором которых назывался неведомый мне древний философ Гегесий{45}, воспевающий самоубийство! Не успел я отметить некоторые места, чтобы перенести их на свиток, как с испуганным, почти пожелтевшим лицом в комнату вбежала Октавия. Пряди ее пышных каштановых волос спутались, молочно-белая грудь тяжело вздымалась.
— Ты здесь, а я подумала, что… Зачем ты взял торбу?
— Тебя это напугало? В ней у меня книги, а здесь я увидел одну копию, более древнюю и полную, чем моя. Захотел исправить.
— Любимый, прошу, не терзай меня, не исчезай неожиданно… Я так переживала, что чуть не умерла… Пойдем в комнату, пойдем, любимый.
Октавия бросилась ко мне, трогательно, как ребенок, увидевший отца после долгой разлуки. Ее нагота совсем не возбуждала меня, я чувствовал лишь бесконечную нежность. С любовью, лишенной и намека на распалявшую нас прошлой ночью страсть, я по-отечески прижал ее к себе и приласкал. Вдыхая аромат ее волос, я был почти уверен, что эта женщина по-настоящему любит меня, даже сильнее, чем моя мать… Интересно, ненавидела ли меня мать так же, как отца? И любила ли она этого мужлана — своего нового мужа? Я чувствовал слезы Октавии на своей груди, и мое сердце переполнялось любовной мукой. Я еще крепче прижал ее к себе, нежно поглаживая, и она затихла. Мог ли я тогда проникнуться к ней еще больше? Кто знает… Да и какое это сейчас имеет значение? В любом случае чем больше мы обольщаемся, тем больше верим…
— Никогда не бросай меня, мой любимый, мой единственный!
Октавия вытерла слезы, и на лице ее появилась вымученная улыбка, а во взгляде я прочел любовь, смешанную со страхом. Придя наконец в свое обычное состояние, она потащила меня на крышу, не говоря больше ни слова, ибо мы все уже сказали друг другу глазами.
Оставив меня на крыше, Октавия вернулась в комнату и вскоре вышла в необыкновенно красивом белом платье. В руках она держала дорогое платье хозяина, от которого однажды я уже отказался. Глядя умоляющими глазами, Октавия медленно раздела меня и, не произнося ни слова, облачила в хозяйский наряд. Мне хотелось немного побыть на воздухе, полюбоваться на море, но она вновь напомнила о необходимости соблюдать осторожность и настойчиво потянула в комнату. Присев на край кровати, Октавия протянула ко мне руки — как добрая, веселая и любящая подруга. А я вновь подумал: «Всегда ли она будет оставаться такой? Ведь ничто не вечно… Вдруг она бросит меня? Женщины по природе своей непостоянны. В один прекрасный день по какой-то причине она рассердится и донесет на меня служителям церкви, выдаст им все мои тайны. Заявит, что я соблазнил ее. Или что я монах и развратничал с ней! Александрийская церковь известна своей суровостью и решительностью, а ее последователи сегодня исповедуют строгость. Что они тогда со мной сделают? Неужели здесь меня ждет судьба отца? Неужели…»
— Отчего ты погрустнел, любимый? Возьми яблоко.
— Яблоко? Нет, не хочу. Это ведь тот плод, из-за которого Адам был изгнан из рая.
— Что за бредни! Кто наплел тебе эти небылицы, мой маленький мальчик?
Не задумываясь, я ответил:
— Но об этом написано в толкованиях к Торе.
— Ах, в Торе. Уморительная книжка! Она все время издевается над древними египтянами, осуждая их женщин! Хозяин как-то читал мне ее. Он тоже потешался и в изумлении качал головой.
Меня возмутили ее слова и разозлило, что она насмехается над заветом Бога Отца, в которого мы верили сотни лет, а иудеи еще больше. Правда, я вспомнил, что и сам когда-то сомневался в том, о чем записано на страницах Пятикнижия. Но как бы то ни было, человеку непозволительно издеваться над верой другого: умаление чужой веры означает принижение собственной. Тогда выходит, что никакая вера не годится для людей! Я понял, что для нас с Октавией настало время объясниться со всей откровенностью, поэтому произнес решительным тоном:
— Октавия, ты не имеешь права смеяться над верованиями других.
— Не злись, любимый. Я больше никогда не буду издеваться над чужой религией, если это так тебя раздражает… Но и ты не зли меня, возьми это яблоко.
Поколебавшись, я взял протянутый мне фрукт, а Октавия поднесла руку к моим губам. Мне сразу вспомнилась Книга Бытия{46}. Я откусил небольшой кусочек и представил себя Адамом, которого соблазнила женщина и обольстил проклятый Азазель и от которого мы унаследовали первородный грех неповиновения… Первородный грех! Мне вспомнился один известный стих из Торы, в который можем верить только мы. И вновь у меня в голове завертелись вопросы: почему Господь велел Адаму не приближаться к древу познания и вечности? Почему он разгневался, когда тот попробовал яблоко с древа познания? В Книге Бытия говорится: «Се — человек, ставший как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простёр он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни»{47}. Почему Господь захотел вначале, чтобы человек оставался невеждой? И что постиг Адам — знание? И что такое знание — подготовка к постижению вечной жизни? А кто такие эти ангелы, про которых Господь сказал, что Он — один из них? А если бы Адам и Ева так ничего и не познали бы, то остались бы навечно в раю? Как соотносится вечность с неведением и обманом природы? И что же такое они узнали, съев яблоко с этого дерева? Может, то, чему за прошедшие дни меня научила Октавия? То, к чему она меня приохотила без всякой на то с моей стороны готовности и намерения? Если же я сотворил то же, что и Адам, значит, Господь разгневается и изгонит меня тоже? Откуда и куда? Я ведь и так давно изгнанник… И где мое пристанище, и что мне делать?
