Александр Дюма - Генрих IV
— Почему мальчишка в карете? — спросил он.
— Он едет жениться, — ответили ему. И соврали.
Во времена Генриха IV было редкостью даже то, что лошади шли иноходью. Один король имел иноходца, а за ним следовали приближенные как попало.
Когда король сделал Сюлли суперинтендантом, тот последовал обычаю королей Франции, призванных к власти, — он составил список своих владений и отдал его королю, поклявшись жить только на жалованье и на доход со своих земель в Росни. Король, как настоящий гасконец, страшно хохотал над его гасконадой.
— А я еще сомневался, — говорил он, — шотландец он или фламандец. Ну конечно, он шотландец.
— Но почему, сир? — спрашивали его.
— Потому что шотландцы — это северные гасконцы.
Генрих IV не видел того, чего не желал видеть. Доказательство тому день, когда мсье де Праслен хотел показать ему Бельгарда у Габриель. Потому королю и понравилась в Сюлли его напускная скромность. Однажды он с балкона смотрел, как подъезжает Сюлли. Сюлли приветствовал его и во время приветствия чуть не свалился с лошади.
— О, не удивляйтесь, — сказал король окружающим. — Если бы самый заядлый пропойца из моих швейцарцев опрокинул столько же стаканов, он давно бы валялся на земле.
Глава IX
Сюлли, столь популярный после смерти, не пользовался особенной любовью при жизни, что объяснялось его резкостью и отталкивающим видом.
Однажды вечером, после обеда, пять или шесть сеньоров явились засвидетельствовать ему свое почтение в Арсенал. Их имена не позволяли выставить их за дверь. Имея свободный доступ к королю, они, несомненно, могли позвонить себе войти и к нему.
И он их принял, но с обычным для себя мрачным видом.
— Что вам надо, господа? — спросил он.
Один из них, надеясь на лучший прием, решил предупредить суперинтенданта, что ни он, ни его друзья ничего от него не хотят, и потому сказал:
— Успокойтесь, мсье, мы зашли только для того, чтобы вас повидать.
— Ну, если только за этим, — сказал Сюлли, — мы это быстро устроим.
И, повернувшись к ним лицом, а потом спиной, дал себя осмотреть, после чего вернулся в кабинет и захлопнул дверь.
Один итальянец из свиты Марии Медичи явился к нему, желая получить деньги, но в ответ услышал грубый крик и отказ. Возвращаясь из Арсенала, он проходил через Гревскую площадь как раз в тот момент, когда там вешали трех или четырех мошенников.
— Счастливые висельники! — вскричал он. — Вам и дела нет до этого Росни!
Его упрямое нежелание расставаться с деньгами чуть было не обернулось против него. Старый дворецкий маршала Бирона, хорошо известный королю, — звали его Прадель — никак не мог добиться у Сюлли выплаты жалованья. Однажды утром он пробрался даже в столовую. Сюлли хотел заставить его выйти. Прадель настаивал на том, чтобы остаться. Сюлли хотел вытолкать его за дверь, но Прадель схватил нож со стола и заявил Сюлли, что если тот тронет его хотя бы пальцем, то он всадит нож ему в живот. Сюлли вернулся в свой кабинет и приказал слугам выставить его. Прадель бросился к королю.
— Сир! — сказал он. — Я предпочитаю быть повешенным, чем умереть с голоду. Это быстрее. Если через три дня мне не заплатят, я буду вынужден с прискорбием сообщить вам об убийстве суперинтенданта финансов.
И он бы сделал, как говорил, но по особому распоряжению короля Сюлли заплатил. Но все-таки Прадель осуществил свою угрозу, и вот каким образом. У него родилась идея, в сущности неплохая идея, посадить вязы вдоль больших дорог, чтобы украсить их. А вязы тогда называли «росни».
Суперинтенданта так ненавидели, что крестьяне срезали их со злорадством.
— Это Росни, — приговаривали они.
— Сделаем его Бироном.
Бирон, хочу напомнить, был обезглавлен в 1602 году.
А теперь об этом Бироне, к которому мы совершенно естественно возвращаемся, как ко всем людям царствования Генриха IV.
Сюлли пишет в своих мемуарах: «Мсье де Бирон и дюжина самых галантных сеньоров двора никак не могли поставить балет. Потребовалось для успеха, чтобы король приказал явиться мне и приложить к этому руку».
Вы что, не видите в Сюлли мастера балета, дорогие читатели? И, однако, это занятие было если не его призванием, то по крайней мере его гордостью. В противоположность Крийону, не желавшему танцевать потому, что при этом требовалось кланяться и отступать, Сюлли танцы любил безумно. Каждый вечер до смерти Генриха IV лакей короля по имени Ларош поднимался к Сюлли, играл ему на лютне самые модные танцы, а Сюлли танцевал в гордом одиночестве, водрузив на голову фантастический чепчик, который носил только в кабинете. Единственными свидетелями спектакля были Дюрэ, позже президент Шиври, и его секретарь Ла Клавель. Однако в праздничные дни случалось, что туда доставляли дамочек, и спектакли разыгрывались с ними.
После смерти своей первой жены, Анн де Куртеней, он женился вторично на Рашель де Кошефиле, вдове Шатонера. Это была бойкая бабенка, не лишавшая себя любовников. Сюлли не был слепцом, и, чтобы его не обвинили в незнании того, что всем хорошо известно, он в денежных счетах своей жены отмечал:
«Столько-то на Ваш стол; столько-то на Ваш туалет; столько-то на Вашу прислугу; столько-то на Ваших любовников».
Он приказал построить вторую лестницу в комнату своей жены. Когда лестница была закончена, он передал ключ графине.
— Мадам, — сказал он, — прикажите известным вам людям подниматься по этой лестнице. Пока они будут подниматься по ней, я молчу. Но предупреждаю: если я встречу одного из этих господ на моей личной лестнице, он пересчитает все ступени.
Он был кальвинистом и хоть убеждал короля перейти и католичество, сам никогда не изменял веры.
— Спастись можно в любой религии, — говорил он.
В момент смерти он приказал, чтобы на всякий случай его похоронили в освященной земле.
Несмотря на то, что уже четверть века никто не носил цепей и орденов с бриллиантами, он их нацеплял на себя ежедневно и, пестро изукрашенный ими, шел гулять на Королевскую площадь, благо что она была рядом с его домом. На закате жизни он удалился в Сюлли, где содержал нечто вроде швейцарской гвардии, которая проводила полевые учения и салютовала ему, когда он проходил мимо.
«Кроме того, — говорит Таллеман де Рео, — при нем всегда находились пятнадцать или двадцать старых служак и семь или восемь старых солдафонов из дворян. Они при звоне колокола становились в строй, чтобы отдать ему честь, когда он отправлялся на прогулку, а после составляли его кортеж».
Наконец он умер в своем замке в Вильбон тридцать один год спустя после смерти Генриха IV.
Людовик XIII сделал его маршалом в 1634 году.
Земли Росни в 1817 или 1818 году были куплены за два миллиона герцогом дю Берри.
Мсье Жирарден торговался однажды с герцогом насчет покупки Эрменонвиля.
— И во сколько ты оцениваешь земли Эрменонвиля? — спросил его герцог во время охоты в Компьене.
— В два миллиона, монсеньор.
— Как — два миллиона?
— Конечно. Разве не такую цену ваша светлость заплатили за Росни?
— А призрак Сюлли? Ты что думаешь, он ничего не стоит? — ответил герцог.
Господин де Жирарден мог только сказать: «Ваша светлость, разве тень Жан-Жака Руссо стоит меньше, чем тень министра?»
Вернемся к Генриху IV.
Глава X
Мы покинули его в споре с мадемуазель д'Антраг в тот самый момент, когда она узнала о предстоящей свадьбе с Марией Медичи. Она была тем более разгневана, что имела обещание (вы, конечно, помните), что Генрих женится на ней, если в продолжение года она явит миру ребенка мужского пола. А мадемуазель д'Антраг была беременна. Вопрос, таким образом, состоял в том, девочка это будет или мальчик.
Двор находился в Мулене, мадемуазель д'Антраг — в Париже. Она прилагала все усилия, чтобы король явился в Париж и присутствовал при родах. Но судьба решила не ставить Генриха в новую затруднительную ситуацию. Разразилась гроза. Молния ударила в комнату, где лежала мадемуазель д'Антраг, прошла сквозь кровать, не причинив ей вреда, но так напугала ее, что она преждевременно родила мертвого младенца. Король примчался тотчас же, как только узнал об этом, и постарался окружить ее всеми возможными заботами. Мадемуазель д'Антраг начала с упреков и обвинений в клятвопреступлении, но вовремя поняла, что долгая настойчивость с ее стороны только утомит короля-любовника. Она убедилась наконец, что не может заставить его вернуться к идее супружества, и приняла как вознаграждение за понесенные утраты титул маркизы де Верней. В заключение, перейдя от высшего высокомерия к нижайшему смирению, просила сохранить по крайней мере звание любовницы, коли не смогла добиться звания жены. Но что послужило решающим обстоятельством при согласии короля на брак, так ловко устроенный Сюлли, это подозрения короля по поводу Бельгарда. Этот Бельгард, бывший, по всеобщему убеждению, другом сердца герцогини де Бофор, не был забыт, говорили, также и мадемуазель д'Антраг.
