Бернард Корнуэлл - Песнь небесного меча
— Ты когда-нибудь держал меч? — спросил я Осферта.
— Тот, который давал мне дядя, господин.
— Но ты им не сражался?
— Нет, господин.
Тот все еще смотрел на меня снизу вверх, так тревожно и испуганно, а лицо его было очень похоже на лицо его отца.
— Мы изучаем жизнь Святого Седды, — сказал Беокка Осферту, — и я ожидаю, что к закату ты перепишешь первые десять страниц.
— Ты хочешь стать монахом? — спросил я Осферта.
— Нет, господин.
— Тогда чего ты хочешь? — задал я новый вопрос, не обращая внимания на Беокку, который протестовал, брызжа слюной, но не мог двинуться вперед, потому что я удерживал его правой рукой.
— Я бы хотел пойти по стопам дяди, господин, — ответил Осферт.
Я чуть было не рассмеялся.
Леофрик был таким твердым, каким только мог родиться и умереть воин, в то время как Осферт был весьма хилым и бледным юношей. Но я ухитрился сохранить серьезное выражение лица.
— Финан! — крикнул я.
Рядом со мной появился ирландец.
— Господин?
— Этот молодой человек вступает в мой отряд, — сказал я, протягивая Финану несколько монет.
— Ты не можешь… — начал протестовать Беокка, но умолк, когда мы с Финаном посмотрели на него.
— Забери Осферта, — обратился я к ирландцу, — найди ему одежду, достойную мужчины, и раздобудь для него оружие.
Тот с сомнением посмотрел на Осферта.
— Оружие? — переспросил он.
— В нем течет кровь воинов, — сказал я, — поэтому мы научим его сражаться.
— Да, господин, — ответил Финан. — Судя по его тону, он решил, что я спятил. Но потом посмотрел на монеты, которые я ему дал, увидел шанс поживиться и ухмыльнулся. — О да, мы сделаем из него воина, господин, — сказал Финан, без сомнения считая, что это ложь. И увел Осферта.
Беокка набросился на меня.
— Ты хоть понимаешь, что ты только что натворил?! — возмутился он.
— Да.
— Ты знаешь, кто этот мальчик?
— Ублюдок короля, — жестоко проговорил я, — и я только что сделал Альфреду одолжение.
— Да? — переспросил Беокка, все еще ощетинившись. — И какое именно одолжение, скажи, молю?
— Сколько он протянет, как думаешь, когда я поставлю его в «стену щитов»? — спросил я. — Сколько он проживет, прежде чем датский клинок располосует его, как мокрую селедку? Это и есть мое одолжение, отец. Я только что избавил твоего набожного короля от смущающего присутствия его незаконнорожденного сына.
И мы отправились на пир.
Свадебный пир был в точности таким же кошмарным, каким я его себе и представлял.
У Альфреда никогда хорошо не кормили, еды редко бывало много, а эль никогда не бывал крепким. Произносились тосты, хотя я ни одного не расслышал, пели арфисты, хотя я не слышал и их. Я разговаривал с друзьями, угрюмо поглядывая на священников, которым не нравился мой амулет-молот, и поднялся на помост во главе стола, чтобы бегло поцеловать Этельфлэд. Она была само счастье.
— Я самая везучая девушка в мире! — сказала она.
— Ты теперь женщина, — ответил я, с улыбкой глядя на ее зачесанные вверх волосы.
Она застенчиво прикусила губу, но, когда приблизилась Гизела, озорно улыбнулась. Они обнялись — золотые волосы на фоне черных — и Эльсвит, сварливая жена Альфреда, сердито посмотрела на меня. Я низко поклонился ей и сказал:
— Счастливый день, моя госпожа.
Эльсвит не ответила. Она сидела рядом с моим кузеном, который показал на меня свиным ребром.
— Нам с тобой нужно обсудить дела, — заявил он.
— Нужно, — согласился я.
— «Нужно, господин», — резко поправила Эльсвит. — Господин Этельред — олдермен Мерсии.
— А я — повелитель Беббанбурга, — ответил я так же резко. — Как поживаешь, кузен?
— Утром, — пообещал Этельред, — я расскажу тебе о наших планах.
— Мне сказали, — ответил я так, словно Альфред и не просил меня придумать план захвата Лундена, — что сегодня ночью мы встречаемся с королем?
— Сегодня ночью моего внимания требуют другие дела, — проговорил Этельред, глядя на свою юную невесту. На краткое мгновение выражение его лицо стало хищным, почти жестоким, но потом он улыбнулся. — Так что утром, после молебна. — И снова махнул свиным ребром, отпуская меня.
Мы с Гизелой провели ту ночь в главной комнате «Двух журавлей». Мы лежали рядом, я ее обнимал, а она почти ничего не говорила. Дым от очага таверны сочился сквозь щели в половицах; внизу, под нами, пели люди.
Наши дети спали в соседней комнате с нянькой Стиорры. В соломенной кровле шуршали мыши.
— Думаю, прямо сейчас, — печально проговорила Гизела, нарушив тишину.
— Что сейчас?
— Бедная маленькая Этельфлэд становится женщиной.
— Она не могла дождаться, когда же это произойдет.
Гизела покачала головой.
— Он изнасилует ее, как кабан, — прошептала она.
Я не ответил.
Гизела положила голову мне на грудь, и ее волосы защекотали мои губы.
— Любовь должна быть нежной, — продолжала она.
— Она нежна, — сказал я.
— С тобой — да, — проговорила Гизела, и на мгновение мне показалось, что та плачет.
Я погладил ее по голове.
— В чем дело?
— Она мне нравится, вот и все.
— Этельфлэд?
— У нее есть душа, а у него — нет. — Гизела повернулась, чтобы посмотреть на меня; в темноте я мог разглядеть лишь блеск ее глаз. — Ты никогда мне не говорил, — укоризненно произнесла она, — что «Два журавля» — бордель.
— В Винтанкестере не так уж много кроватей, — ответил я, — и не так уж часто тут бывает столько приглашенных гостей, поэтому нам повезло, что мы нашли эту комнату.
— И тебя здесь очень хорошо знают, Утред, — обвиняющим тоном заметила она.
— Но ведь это еще и таверна, — защищаясь, ответил я.
Гизела засмеялась, потом протянула длинную тонкую руку и распахнула ставень — небо было полно звезд.
Предутреннее небо было все еще ясным, когда я вошел во дворец и отдал оба своих меча. Молодой и очень серьезный священник проводил меня в комнату Альфреда. Я так часто встречался с ним в этой маленькой, простой комнатке, где повсюду были разбросаны пергаменты.
Альфред ждал, облаченный в коричневое длинное одеяние, делавшее его похожим на монаха. Вместе с ним был и Этельред, при котором, конечно, остались оба его меча — как олдермен Мерсии он имел привилегию находиться во дворце вооруженным. Третьим человеком в комнате был Ассер, валлийский монах, глядевший на меня с неприкрытой ненавистью, — худой коротышка с очень бледным, тщательно выбритым лицом.
У него имелись веские причины меня ненавидеть. Я встретился с ним в Корнуолуме, где возглавил резню. Ассера послали в то королевство эмиссаром; я попытался убить и его тоже, а потом всю жизнь сожалел, что мне этого не удалось.
Ассер хмуро на меня посмотрел, на что я ответил ему жизнерадостной ухмылкой, зная, как его это разозлит.
Альфред писал и не поднял глаз от работы, но махнул в мою сторону пером. Очевидно, в знак приветствия. Он стоял за столом, которым пользовался как подставкой для письма, и мгновение я слышал только скрип его пера, разбрызгивающего чернила.
Этельред самодовольно ухмылялся, с виду очень довольный собой. Впрочем, у него всегда был такой вид.
— De consolatione philosophiae[6], — сказал Альфред, все еще не поднимая глаз.
— Но, похоже, скоро будет дождь, — отозвался я. — На западе дымка, господин, и ветер порывистый.
Альфред раздраженно посмотрел на меня.
— Что в этой жизни лучше и милее, чем служить королю и быть рядом с ним?
— Ничего! — с чувством проговорил Этельред.
Я промолчал, потому что ужасно удивился. Альфреду нравилось соблюдение хороших манер, но он редко требовал раболепия. Однако, судя по его вопросу, он ожидал от меня изъявления тупого обожания. Заметив мое удивление, Альфред вздохнул.
— Этот вопрос, — объяснил он, — задается в труде, который я переписываю.
— Предвкушаю, как буду его читать, — сказал Этельред.
Ассер молча наблюдал за мной темными глазами валлийца. Он был умным человеком и заслуживал доверия не больше, чем хромой хорек.
Альфред отложил перо.
— В данном контексте, господин Утред, короля можно считать представителем всемогущего Бога, и вопрос предполагает утешение благодаря близости к Богу, не так ли? Однако, боюсь, ты не находишь утешения ни в философии, ни в религии. — Он покачал головой и начал вытирать влажной тряпкой чернила с рук.
— Лучше бы ему найти утешение в Боге, господин король, — впервые подал голос Ассер, — чтобы его душе не пришлось гореть в вечном пламени.
— Аминь, — сказал Этельред.
Альфред печально посмотрел на свои руки с размазанными по ним чернилами.
