Бернард Корнуэлл - Песнь небесного меча
— Нет, — ответил я. — Не попросил.
— Ради Господа, почему?
— Потому что Бьорн солгал, — ответил я, — и мне не суждено стать королем Мерсии.
— Если я когда-нибудь стану королем Уэссекса, — горько проговорил Этельвольд, — тогда тебе лучше бежать, спасая свою жизнь.
Я улыбнулся и молча посмотрел ему в глаза немигающим взглядом. Спустя некоторое время он отвернулся и что-то неразборчиво пробормотал — наверное, извинения. Потом с мрачным лицом уставился на другой конец церкви и яростно сказал:
— Та датская шлюха!
— Какая датская шлюха? — спросил я.
На одно биение сердца я подумал, что тот имеет в виду Гизелу.
— Та шлюха, — он мотнул головой в сторону Тайры. — Которая замужем за идиотом. Набожная шлюха. У которой надут живот.
— Тайра?
— Она красивая, — все так же неистово сказал Этельвольд.
— Да, красивая.
— И замужем за старым идиотом! — Этельвольд глядел на Тайру с вожделением. — Когда она разродится щенком, которого носит в брюхе, я собираюсь ее завалить и показать ей, как вспахивает поле настоящий мужчина.
— Ты знаешь, что она моя подруга? — спросил я.
Этельвольд явно встревожился. Он понятия не имел, что я давно привязан к Тайре, и теперь попытался дать задний ход.
— Я просто думаю, что она красивая, — угрюмо проговорил он, — только и всего.
Я улыбнулся и наклонился к его уху.
— Только тронь ее, — прошептал я, — и я воткну меч тебе в задницу и вспорю тебя от промежности до глотки, а потом скормлю твои внутренности моим свиньям. Тронь ее хоть разок, Этельвольд, всего один разок, и ты — мертвец.
И я ушел от него. Он был дурак, пьяница и развратник, и я отмахнулся от него, как от безвредного дурака. Как потом оказалось, я ошибался. В конце концов, Этельвольд имел права на трон Уэссекса, но только он сам да еще несколько дураков верили, что он и впрямь станет королем вместо Альфреда.
У Альфреда имелось все, чего был лишен его племянник, — король был трезвым, умным, трудолюбивым и серьезным. И в тот день Альфред был счастлив. Он наблюдал, как его дочь выходит замуж за человека, которого любил почти как сына, слушал пение монахов, смотрел на построенную им церковь с золоченными балками и раскрашенными статуями — и знал, что с помощью этого брака возьмет под контроль южную Мерсию.
А это означало, что Уэссекс растет, как дети во чревах Тайры и Гизелы.
Отец Беокка нашел меня возле церкви, где приглашенные на свадьбу гости стояли на солнышке и ожидали, пока их позовут на пир во дворце Альфреда.
— В церкви слишком многие разговаривали, — пожаловался Беокка. — Это священный день, Утред, церковный праздник, таинство, а люди болтали, как на рынке!
— Я был одним из болтунов, — сказал я.
— Да ну? — Он прищурился на меня. — Что ж, ты не должен был так себя вести. Это же откровенное проявление плохих манер! И оскорбление Бога! Ты меня удивляешь, Утред, очень удивляешь. Я удивлен и разочарован.
— Да, отец, — с улыбкой ответил я.
Беокка распекал меня год за годом. Во времена моего раннего детства он был священником и духовником моего отца. После того как мой дядя узурпировал власть над Беббанбургом, Беокка бежал из Нортумбрии и нашел пристанище при дворе Альфреда. Король оценил его благочестие, ученость и энтузиазм, и благоволение Альфреда простерлось так далеко, что люди перестали издеваться над Беоккой, который, по правде говоря, был самым уродливым человеком во всем Уэссексе. Он хромал, косил, а его левая рука к тому же была парализована. Его косой глаз ослеп и побелел, как и его волосы, потому что Беокке было уже около пятидесяти.
На улицах дети насмехались над ним, а некоторые взрослые при виде него крестились, веря, что уродство — метка дьявола, но Беокка был христианином не хуже остальных.
— Рад тебя видеть, — сказал он небрежно, словно боялся, что я могу поверить в эти слова. — Ты знаешь, что король желает с тобой поговорить? Предлагаю тебе встретиться с ним после пира.
— Он будет пьян.
Беокка вздохнул, протянул здоровую руку к амулету в виде молота Тора, висевшему у меня на шее, и убрал его под мою рубашку.
— Постарайся остаться трезвым, — сказал он.
— Может, завтра?
— Король занят, Утред. Он не будет ждать, чтобы встретиться с тобой тогда, когда тебе будет удобнее.
— Тогда ему придется говорить со мной, когда я буду пьян.
— И предупреждаю: он хочет знать, скоро ли ты возьмешь Лунден. Вот почему и желает побеседовать с тобой…
Беокка внезапно умолк — к нам шли Гизела с Тайрой. Лицо Беокки вдруг изменилось, став счастливым. Он молча глядел на Тайру, как человек, которого посетило видение, а когда та улыбнулась ему, я подумал, что его сердце разорвется от гордости и любви.
— Тебе не холодно, дорогая? — заботливо спросил он. — Я могу принести тебе плащ.
— Мне не холодно.
— Твой голубой плащ?
— Мне тепло, дорогой, — ответила Тайра и положила ладонь на его руку.
— Мне это совсем не трудно! — сказал Беокка.
— Мне не холодно, дражайший, — сказала Тайра, и снова у Беокки сделался такой вид, будто тот сейчас умрет от счастья.
Он всю жизнь мечтал о женщине. О прекрасной женщине. О той, кто выйдет за него замуж и подарит ему детей, и всю жизнь его гротескная внешность превращала его в объект насмешек. Так продолжалось до тех пор, пока на окровавленной вершине холма Беокка не встретил Тайру и не изгнал демонов из ее души.
Теперь Беокка и Тайра были женаты уже четыре года. При взгляде на них становилось ясно, что нет двух людей, меньше подходивших бы друг другу: старый, уродливый, дотошный священник и юная золотоволосая датчанка. Но, стоя рядом с ними, нельзя было не почувствовать их радость — как тепло огромного костра зимней ночью.
— Тебе не следовало оставаться на ногах, дорогая, в твоем нынешнем состоянии, — сказал Беокка. — Я принесу тебе табурет.
— Я скоро сяду, дражайший.
— Табурет, думаю, или стул? И ты уверена, что тебе не нужен плащ? Мне будет совершенно не трудно его захватить!
Гизела посмотрела на меня и улыбнулась, но Беокка и Тайра не замечали нас, слишком поглощенные друг другом. Гизела чуть заметно мотнула головой, и я увидел, что неподалеку стоит молодой монах и пристально смотрит на меня. Он явно дожидался случая, чтобы перехватить мой взгляд, и было ясно, что ему не по себе. Монах был худым, невысоким, с каштановыми волосами; его бледное лицо удивительно напоминало лицо Альфреда. Такое же вытянутое, с тревожным взглядом серьезных глаз и с такими же тонкими губами. Судя по монашеской рясе, он был так же набожен, как и Альфред. Послушник, судя по тому, что ему еще не выбрили тонзуру.
Едва я посмотрел на него, как тот упал на одно колено и робко проговорил:
— Господин Утред…
— Осферт! — сказал Беокка, заметив присутствие молодого монаха. — Ты же должен сейчас заниматься! Свадьба закончена, а послушников не приглашали на пир.
Осферт не ответил Беокке. Вместо этого он обратился ко мне, по-прежнему не поднимая головы:
— Ты знал моего дядю, господин.
— Разве? — подозрительно спросил я. — Я знавал много людей.
Я готовил юношу к тому, что откажу в любой его просьбе.
— Его звали Леофрик, господин.
Моя подозрительность и враждебность исчезли при упоминании этого имени. Леофрик. Я даже улыбнулся.
— Я знал его, — тепло проговорил я, — и любил.
Леофрик был грубым воином из восточных саксов, который учил меня воевать. «Эрслинг» — вот как он обычно меня называл, что означало «задница». Он учил меня, шпынял, рычал, бил — и под конец сделался моим другом. И оставался им вплоть до того дня, когда погиб на залитом дождем поле битвы при Этандуне.
— Я — сын его сестры, господин, — сказал Осферт.
— Ступайте учиться, молодой человек! — сурово приказал Беокка.
Я положил ладонь на парализованную руку Беокки, останавливая его.
— Как зовут твою мать? — спросил я Осферта.
— Эадгит, господин.
Я наклонился и запрокинул лицо юноши. Неудивительно, что тот смахивал на Альфреда, потому что это был его внебрачный сын, рожденный от дворцовой служанки. Никто никогда не признавал, что король — отец мальчика, хотя ни для кого это не было секретом. Прежде чем Альфред обрел Бога, он развлекался с дворцовыми служанками, и Осферт был плодом его юношеской жизнерадостности.
— Эадгит жива? — спросил я.
— Нет, господин. Она умерла от лихорадки два года тому назад.
— И что ты здесь делаешь, в Винтанкестере?
— Он учится ради церкви, — огрызнулся Беокка, — потому что его призвание — стать монахом.
— Я буду служить тебе, господин, — тревожно проговорил Осферт, глядя мне в лицо.
— Ступай! — Беокка попытался шугануть юношу прочь. — Иди! Ступай отсюда! Возвращайся к своим занятиям, или я велю наставнику тебя высечь!
