Дорога в 1000 ли - Федотов Станислав Петрович

Подобные караваны, большие и малые, шли от станций Сарту, Аньда, Сунь на юго-восток, от Чан-Ту-Фу, Гунчжулин, Яомынь – на север, от Гаолиньцзы, Уцзыми, Сяолинь – на запад, также от многих других путевых посёлков, все двигались к Сунгари. Русский город, рождённый русской железной дорогой на китайской земле, как огромное существо, почуявшее угрозу, втягивал в себя щупальца, чтобы собраться и дать отпор враждебным силам.

14

Цыси снова, уже в третий раз, испытала паническую атаку.

Впервые это случилось во время подготовки переворота, когда на кон была поставлена сама жизнь: оступись кто-нибудь из заговорщиков, пусть даже великие князья или императрица Чжэнь, и казнь линчи [15] была бы обеспечена. Цыси напугали тогда колебания великого князя Цуня, но Гун убедил брата, что отступать поздно, надо идти до конца. И они победили: Цыси получила власть, а с ней – возможности преобразований.

Второй раз паника охватила её от известия о казни Крошки Аня. Главный евнух Ань Дэхай понял, что вдовствующая императрица, лишённая мужской близости, влюбилась в него – а он действительно был строен, красив и, если бы не кастрация, мог бы доставлять женщинам неизъяснимые наслаждения, – и повёл себя нагло, наплевав на все нормы дворцового этикета. Цыань пыталась убедить подругу прекратить это безобразие, но та сочла достаточным отправить любимца в путешествие на юг империи с каким-то незначительным поручением, что явилось грубейшим нарушением дворцовых правил: евнухам было запрещено под страхом смерти покидать столицу. Ань и в поездке повёл себя как высший сановник из круга неприкасаемых. Когда Цыси сообщили об этом, она горестно вздохнула:

– Он потерял голову!

И тогда губернатору провинции, по которой передвигался Ань – он плыл по Великому каналу на роскошном судне – втайне от Цыси был отправлен указ Верховного совета, поддержанный Цыань, немедленно казнить нарушителя. Что и было исполнено путём его обезглавливания.

Цыси в своих покоях рыдала и билась в истерике, но на людях виду не подавала, а через несколько дней назначила нового главного евнуха. Но организаторов расправы над Дэхаем не простила, и спустя некоторое время под благовидным предлогом лишила Гуна поста Великого советника. Цыань же отошла в тень и вскоре умерла, дав повод злопыхателям обвинять Цыси в отравлении подруги.

И вот сейчас, после заседания Верховного совета, – третья атака.

Само заседание было на редкость кратким. Цыси пришла, когда император Гуансюй уже сидел на своём троне, а Великие советники – на подушках, полукругом перед жёлтым занавесом, за которым скрывалось место самой вдовствующей императрицы. О её появлении известил главный евнух; советники поднялись и исполнили ритуал коутоу – встали на колени и коснулись лбом пола.

Цыси испросила у императора разрешения говорить – формально она соблюдала его власть – и сказала:

– Мы должны признать, что фактически находимся в состоянии войны с государствами, чьи войска присутствуют на территории империи, осталось эту войну им объявить и принять соответствующую декларацию. С её текстом вы ознакомлены. Мы предлагаем также объявить, что мятежники ихэтуани сражаются с засильем иностранцев за наши традиционные ценности, мы ценим их героизм и поддерживаем их действия. Есть ли у кого-либо иное мнение или вопросы?

Вопрос задал Великий наставник Вэн Тунхэ:

– Означает ли это, что правительственные войска прекращают борьбу с мятежниками и даже помогают им?

– В настоящий момент именно так, – ответила Цыси.

– Тогда от имени Верховного совета я высказываю единогласное одобрение действиям ваших величеств.

Цыси ожидала чего-то подобного, хотя и не единогласного. Её затрясло. Одно такое заседание сводило к нулю все многолетние усилия по развороту Китая в сторону европейской цивилизации. Никто не хочет что-либо менять. Все рвутся назад, в Средневековье. Там рабство и покорность, но там уютно. Там традиции, там жизнь по суждениям великого Кун Фуцзы, который всё расписал и разложил по полочкам. А что делать?! Ихэтуани в Пекине, их сотни тысяч, надо их использовать.

Цыси в своих покоях ринулась к зеркалу:

– Папа, я боюсь! Я изменила своим принципам!

– Почему?

– Меня вынуждают. Бежавшие заговорщики обливают меня грязью, называют деспотичной развратницей, им почему-то верят.

– Люди чаще верят в плохое. Так было всегда, так будет всегда.

– Они меня поссорили с иностранцами, и те снова затевают интервенцию, а у меня нет сил – приходится опереться на ихэтуаней. Хотя бы временно.

– Ключевое слово – «временно». Обопрись на него. Надо быть гибкой.

– Будет много крови.

– Её уже очень много. Кровь очищает. Через это надо пройти. Кто тебе сказал, что путь в тысячу ли ровный и гладкий? Иногда приходится вернуться. Главное – не потерять направление.

15

Цзинь пришла к бабушке Тане Шлык с необычной просьбой. С той поры, когда её отец Ван Сюймин познакомился с Кузьмой Саяпиным (он тогда сшил деду очень хорошие сапоги) и семьи подружились, девушка частенько захаживала то к Татьяне Михайловне, то к Арине Григорьевне, благо их усадьбы были рядом и от Китайского квартала неподалёку. Заходила одна и с братом Сяосуном. Вместе учились русскому языку, Сяосун что-то мастерил с дедом Кузьмой, Цзинь с Еленкой рукодельничали и болтали, как заветные подружки, а на праздники то Фанфан, то Арина с матерью частенько готовили китайские или русские постряпушки, и тогда все застольничали, как одна большая семья.

На этих встречах и посиделках и родилась любовь Ивана и Цзинь. Они её тщательно скрывали, но взрослые всё замечали и посмеивались над их стараниями таиться: дело молодое, самое время погулять. Только однажды Арина Григорьевна закрылась с мужем наедине в горенке и напрямую спросила:

– Чё с молодыми делать будем, Федя?

– А чё делать? – удивился Фёдор. – Милуются, ну и пущай! Семейство ихнее – доброе! И Цзинь – девка славная!

– Да в том-то и дело, что уже не девка!

– Неужто?! – ещё больше удивился Фёдор. – Ты-то откуль знаешь?

– Бабий глаз не мужицкий – всё примечает.

– Ну и чё с того, что не девка? Мы с тобой тож венца не дожидались, аж в пятнадцать лет слюбилися.

– Дак мы-то русские, крещёные. Да и сызмала бок о бок тёрлися. Вошла бы в положение – повенчались, и вся недолга!

– Ну войдёт Цзинька в положение, тогда и думать будем, чё делать. А пока пущай гуляют.

На том разговор и закончился. Ни Иван, ни Цзинь, ни её родители о нём не знали. Сяосун, смышлёный пятнадцатилетний мальчишка, следил за сестрой, обо всём догадывался, но Иван ему нравился, они вместе ходили на рыбалку, Иван его и сестру научил плавать, поэтому он тоже помалкивал.

И вот Цзинь пришла к бабушке Тане. Попросила её быть крёстной матерью на своих крестинах. Татьяна Михайловна всплеснула руками:

– А твои папаня с маманей разрешили креститься?

– Нет, – потупилась Цзинь, – я им не сказала.

– А тебе-то почто занадобилось?

Цзинь покраснела:

– Ванья попросил. Он хочет осенью венчаться. Когда вернётся.

Бабушка Таня так и села:

– Венчаться?! Чтой-то я об этом слыхом не слыхивала. А коли не будет родительского благословения?

– Ванья сказал, бо́гом свадьбу сыграем.

– Бо́гом? Вкрадче, значит? Ну гаврик и гаврик! Вот дал бог внука! Ой, девонька, – вдруг вскинулась бабушка, – да ты не в положение ли вошла?!

Цзинь заплакала и так замотала головой, что слёзы брызгами полетели в разные стороны: она знала, что значит «вошла в положение».

– Ладно-ладно, не бери в голову, прости меня, болтомошную [16], – расстроенно засуетилась вокруг неё Татьяна Михайловна. – На вот, чайку выпей с блюдниками. Сладкие получились блюдники, язык проглотишь. – Она живо налила девушке травного чаю, подставила плошку с пышными лепёшками. – А слова мои алаборные в узелок завяжи да выброси. Хочешь креститься – крестись, но не за-ради венца – к Богу нашему душой поворотись, к Исусу Христу…