Роман Литван - Мой друг Пеликан
Самая же главная улика заключена была в форме и содержании разговоров, затеваемых Голиковым. Основной принцип сводился к формуле — подкупающе откровенный критицизм, затем вопрос: «А ты как думаешь?» А дальше сиди, слушай и подправляй в нужном направлении.
Таким простейшим способом Голиков смог разговорить Лосева, с которым жили в одной комнате, и тот наивно выболтал, что и где у него, о чем думает, чем интересуется.
— Даже при ней нельзя говорить… Через нее подслушивают. — Лосев с улыбкой указал Голикову, Райнхарду и поляку Кшиштофу на включенную лампочку под потолком. — Тс-с… Молчок…
Тем не менее он достал из тумбочки и показал Голикову запрещенную книгу воспоминаний Мартова, лидера меньшевиков, изданную в начале двадцатых годов. Потолковали о книге. В один прекрасный день пришли люди в штатском, все обыскали в комнате, на глазах испуганного немца и поляка, перерыли также их вещи.
Приказали о случившемся не распространяться.
Все-таки сообщили о Лосеве, что забирают его в сумасшедший дом.
— Тихое помешательство… трудный случай…
Когда его уводили, Лосев улыбался растерянной и тихой улыбкой.
24
— Цесарка, шутить вздумал в присутствии этой сволочи… Все к лучшему — он себя разоблачил. Но зачем тебе надо было подставлять себя? И других?..
— Заложит, и еще накрутит с три короба — чего было, и чего не было, — сказал Циркович.
— Плевать! — Володя пропустил мимо упрек Пеликана. Ему было стыдно, он ненавидел свое ехидство! «Пелик, а ты как думаешь?» Не должен он был шутки ради произносить наводящий вопрос стукача. Но глупость приятелей, их равнодушие разозлили его…
— Да-а… — Валя Ревенко стукнул ногой в запертую дверь умывальника.
Петров, Сорокин, Николаев и Володя Литов — сплоченная четверка. Циркович на правах старого приятеля.
Но Ревенко был чужак, посторонний, — а держался вальяжно и уверенно, будто равный.
— Да-а… — Он уставился на дверь. — Смылся от нас. Ломать ее?..
Пеликан осматривал дверную коробку, незастекленную дыру над дверью, высоко под потолком.
— Не трогай его, — Володя дернул его за рукав, — он дурак, он психопат, жертва аборта. Он — один. Мы не судьи и не палачи!.. Пеликан, уйдем.
— Он — подонок! — со злостью произнес Циркович. — Схамил — должен ответить.
— Тем более. Уйдем, пускай провалится к черту!..
Циркович с разинутым ртом застыл, разгневанный и сбитый с толку, поднял кулаки:
— Что тем более?!
— Ромка. Шутка у дурных технологов… Не отвлекайся. Становись, я влезу к тебе на плечи.
Пеликан с помощью Модеста полез на Цирковича, тот слегка покачнулся, и они приткнулись к двери. Циркович — носом, потому что держал Пеликана за ноги.
— Переживаешь? — спросил Сорокин у Володи. — Есть из-за кого…
— Не понять тебе. Ненавижу добивание!.. Драка. На равных. Да!.. А четверо на одного — несправедливо. Подло!..
— Ну, ладно, не до смерти убьют твоего дегенератика. Так, зашибем маленько.
— Он такой же мой, как твой! Да я сам ему нос набью! Встречу…
Славка смерил его взглядом и усмехнулся:
— М-да… Ну, над ним тебе непросто будет взять верх: он довольно мускулистый.
Володя отмахнулся небрежно и с рассерженным видом, последнее оттого что чувствовал справедливость его слов.
Он ощущал какую-то слабость внутри себя, беспомощность. Товарищи вызывали у него раздражение и злость. Они не понимали его и не думали, как он думал и хотел, чтобы думали они.
Тем временем Пеликан перевесился внутрь отверстия над дверью и ручкой веника старался откинуть крючок, запирающий дверь. С той стороны были слышны крики Голикова, который ругался и вопил, что не боится никого, что всем отомстит. И целился палкой от щетки Пеликану по рукам и по голове.
Пеликан отбивался из неудобного положения, сквозь зубы тоже отвечая ругательствами.
— Ты погляди, он бьет Пелика!.. Защитник нашелся, — Модест прошипел по адресу Володи.
Славка рассмеялся.
Циркович прокричал натужно, стоя под Пеликаном:
— Слезай!.. Пусти меня! я пролезу туда!.. Пеликан, слезай!
Подошел студент с полотенцем через плечо, потом еще двое. В коридоре, вокруг двери в умывальник, начали собираться люди.
— Чего тут случилось?
— Это Петров, что ли?.. Борька, кто там засел?
— Дверь вышибем…
Подходили доброжелательные зрители: в общежитии все знали Пеликана.
Володя в толпе увидел обитателей когда-то комсточетыре — Сухарева, Малинина, конопато-рыжего Савранского, Старика-художника, верующего тихоню Кирю Смирнова. Дальше по коридору замаячил длинноносый профиль Джона. Рядом с Малининым мелькнуло лицо Надария, но затем оно словно испарилось — без сомнения, не место им было рядом.
Через некоторое время, когда Володя посмотрел в ту сторону, он не увидел и Малинина. Его потянуло к прежней компании: здесь предстояло все противное. Он пошел к ним, но они заспешили почему-то вглубь коридора, отдалялись. Володя вошел в комнату. Сухарев и Старик наклонились над кем-то, лежащим на полу.
— Где?.. Где?.. — спрашивал Сухарев.
— Вяземовские… Юрку… добивают… — Это был Круглый, еле ворочающий языком, пьяный вдрызг.
Приполз? Отпустили? подумал Володя. Что-то тут было не так, не вязалось одно с другим.
— Где? — Сухарев и Женька-Старик наклонились над ним, трясли за плечи, не позволяя спать.
— Там… Ли… Ллип-пы… — Круглый лыка не вязал.
— Говори, где? — Старик влепил ему затрещину.
— Клу… за клуб-ом… Лли… пы-пы… пы…
— Липовый бор! — Савранский ошалело смотрел на ставшие жесткими лица Сухарева, Старика, Далматова.
— Бежим! — воскликнул Володя. — Быстрее!
— Втащим его на кровать? — предложил Киря.
— Грохнулся — пусть спит!.. К чертям!.. — Сухарев рванулся к двери.
Снаружи их обдало вечерней прохладой. Весенней свежей сыростью. Темно было, без луны, без звезд; низкими облаками заволокло небо.
Муторное и вместе радостное и обостренное чувство обняло душу. Володя на бегу узнавал очертания местности, потому что ежедневно они по меньшей мере дважды проходили дорогой к клубу, там были лекции. А сердце ныло: он помнил, что Малинин с самого начала попал в зловещую мешанину по его вине: Надарий и вяземовские ублюдки могли бы попросту не знать о существовании Малинина.
25
Они приблизились к толпе вяземовских.
Те словно бы ждали их. Рядом с огромным стволом дерева, в ночной тьме — вяземовские могли быть замечены только лишь по еще более насыщенной, будто сгустившейся черноте.
Вяземовские стояли молча и ждали. Если не знать об их существовании, легко было бы пробежать мимо, не заподозрив присутствия дюжины стучащих сердец, вздымающихся грудных клеток, излучающих энергию тел.
Морозом продрало по коже от странной тишины, ни возни не было, ни звука ударов.
— Юрку не вижу, — вполголоса произнес Старик.
Зловещая тишина и неподвижность.
Володя почувствовал, как у него и у всех них блестят и напрягаются глаза, в попытке увидеть и отыскать какую-нибудь примету, какой-нибудь штрих присутствия Малинина Юрки.
Среди девяти человек, прибежавших из общежития, помимо хлюпиков и пацифистов, как Савранский или Киря Смирнов, совершенно бесполезных в драке, но создающих видимость количества и к чести их не устоявших перед призывом долга и бросившихся вместе с другими на спасение товарища, — были внешне крупные и в темноте внушительные зануда Брыковский и немец Райнхард Файге, последний — редкая туша.
Но был также Сухарев, был Старик Женька.
И, наконец, жлоб Далматов. Вот только сейчас Володя осознал, какая неоценимая польза бывает от тупой и неразумной силы — если она направлена в нужную сторону. Далматов без промедления вошел в толпу, расталкивая плечами, как входят в речную воду, без внутреннего трепета и не ожидая противодействия. Одного вяземовского, выше других и массивнее, заступившего ему дорогу, он отстранил, не замедляя движения. Но тот упорствовал, снова вырос ему на пути. Далматов без замаха нанес как кувалдой удар железным кулаком в грудь — не в лицо даже — тот рухнул на землю.
— Куда Юрку девали! — Он наклонился. Поверженный ответил хриплым ругательством. Далматов протянул руку. Вскрикнул Сухарев, пытаясь захватить удар, — не успел: сзади Далматову на голову опустился немалых размеров булыжник, зажатый пальцами. Голова далматовская уцелела, сам он как будто отмахнулся рукой, словно от комара; но в следующую секунду анестезия сработала — он пошатнулся. Несколько человек навалились на него.
Еще двое бросились на Сухарева.
Хрипатый, почувствовав свободу, вскочил с земли и за неимением другой цели схватился с Володей. В это время Старик, тщедушные Савранский и Киря вместе с Брыковским отбивались, окруженные превосходящим числом врагов. С ними оказался Райнхард, темпераментно подпрыгивающий, визгливо восклицающий не по-русски и стремящийся прорваться на выручку Володе, которого более сильный противник забил, загнал в защиту.
