Игорь Лощилов - Несокрушимые
— Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего. Я стенаю от горести, смущаюсь от голоса врага и притеснения нечестивого, ибо они в гневе враждуют против меня.
Затем вступил Афанасий.
— Ты сотворил землю и населил её народами, дал им в правило свои установления, наказав жить в любви и благочестии. Так поступали наши отцы и отцы их отцов, от которых пошла Русская земля. Они защитили её от злобных врагов и передали нам на сохранение, мы же ввергаем её в пучину скорбей. Гибнет наша отчина, нисходит её народ. Люди бегут в леса, уступая свои жилища диким зверям, птицы расклёвывают тела убиенных, гады поселяются в их черепах. Ночи озаряются пожарами и оглашаются воплями несчастных.
Макарий подтвердил словами 37 псалма:
— Я близок к падению и скорбь моя всегда предо мною. А враги мои живут и укрепляются и умножаются те, кто ненавидят меня.
Казаки, привыкшие к каждодневным стенаниям, заметно заскучали. Мудрено было малоопытным юнцам проникнуть в их очерствелые сердца. Афанасий в отчаянии воскликнул:
— Как ответить перед потомками за погибель Русской земли? Ныне она терзается более своими, нежели иноплеменниками. Свои указуют путь ляхам, берегут от опасности, доставляют пищу, приводят на утеху дочерей, разоряют храмы и избивают друг друга. Враги только смотрят и смеются безумному междоусобию, а вы своими руками, обагрёнными братской кровью, передаёте им неправедно добытое, оставаясь в жалком ущемлении. Можно ли встретить большее безрассудство?!
В голосе монаха слышалась искренняя боль, и слушатели ответили сочувственными вздохами. Вслед за ним Макарий горестно воздел руки и произнёс с особым проникновением:
— Сердце моё трепещет во мне, ибо не враг поносит меня, это я перенёс бы; не ненавистник мой величается надо мною, от него я укрылся бы; но ты, который был для меня то же, что друг мой и близкий мой, с которым ходили мы в дом Божий, теперь разрушаешь его.
— Это так... так... о, Господи... — послышались согласные голоса. В настрое казаков стал ощущаться перелом; невидимые, пока ещё хрупкие нити протянулись между ними и молодыми проповедниками. Афанасий понял это и страстно призвал:
— Наступило время быть всем православным христианам в соединении. Хотя бы и были в ваших пределах какие неудовольствия, отложите это на время, чтоб всем сообща потрудиться для блага отчины и православной веры. Вспомните, что родились вы от христианских родителей и породить должны добрых христиан. Расторгните узы лукавых ласкателей, свергните с себя их оковы и да исправится Русская земля!
Уже не вздохи, не шёпот, но громкие крики раздавались вокруг, и нетрудно было предположить, чем бы кончилась эта проповедь, продолжись она далее, но тут привлечённый криками явился сам атаман. Немного понадобилось ему времени, чтобы разобраться в происходящем.
— Расходитесь, казаки, — закричал он и заработал плетью, расчищая дорогу к монахам.
— Ты шо, батька, сдурел? — послышались недоумённые голоса. — О-ох! Сказиться бы тебе... Вирно каже: свои более чужих досаждают.
— Расходись! — грозно повторил атаман. — Это лазутчики, взять их!
Монахов тут же повязали, ретивцев у власти всегда хватает, зато остальные выражали явное неудовольствие. Епифанец попытался их успокоить:
— Уймитесь, казаки, сейчас спытаемо голубчиков, они сами усе кажуть.
Пленников отвели в атаманов шатёр и стали выспрашивать: кто такие, откуда и зачем пришли? Те назвались и отвечали, что принесли Божие слово и ни о чём ином не помышляли. На том стояли крепко, даже под угрозой пытки, и атаман решил долго не тянуть. Монахов вывели из шатра и привязали к двум столбам, вкопанным посреди казацкого лагеря. У Епифанца были хорошие кнутобойцы, после общения с ними обычно начинали говорить даже самые молчаливые. И, правда, лишь один удар вынесли иноки, после второго Афанасий, как ни крепился, издал животный вопль. Ему вторил Макарий, который, однако, нашёл силы, чтобы прохрипеть:
— Услышь, Боже, вопль мой, лишь на Тебя уповаю...
Третий удар он выдержал уже спокойнее и внятно прокричал:
— Призри и помилуй меня, Боже, дай крепость рабам Твоим и избавь от уныния!
То же сквозь завесу нестерпимой боли повторил Афанасий, ему показалось, что боль чуть-чуть отступила, и он стал вслед за Макарием твердить слова священных псалмов. Свистели кнуты, сползали лохмотья разрываемой рясы, разлеталась брызгами иссечённая кровь, а юноши кричали в самозабвении и слёзы заливали их лица.
— Дела беззаконий превозмогают меня, но я уповаю на Бога, ибо ради Тебя несу поношение. Что сделает мне плоть?
Плоть, однако, брала своё, и голос истязаемых заметно слабел. Первым не выдержал Афанасий, он опрокинулся в беспамятство, оборвав псалом на полуслове. Вскоре за ним последовал Макарий. Епифанец остановил битье, публичного признания, на что он так рассчитывал, не получилось, казаки бросали в его сторону хмурые взгляды. Выйти из растерянности помог Лисовский, привлечённый необычным шумом казацкого лагеря. Увидев два тела, безжизненно повисших на верёвках, он с усмешкой сказал Епифанцу:
— У тебя неискусные палачи, настоящий мастер никогда не доводит жертву до беспамятства, ибо оно облегчает страдание. Я пришлю своего Юзефа.
Скоро пришёл синегубый тщедушный человечек и два могучего вида турка, несущих за ним сундук с пыточными принадлежностями. Он осмотрел пришедших в себя монахов и почтительно обратился к Лисовскому:
— Ваша милость хочет только наказать еретиков или добиться от них какого-либо признания?
— Они троицкие лазутчики и должны рассказать о крепости всё, что знают.
— Это облегчает дело, — улыбнулся Юзеф, обнажив беззубые синие десна, — иногда требуется, чтобы злодеи говорили и то, чего не знают. Попробуем для начала отковать мальцов, ужо разговорятся.
Епифанец склонился к уху Лисовского:
— Как это, отковать?
— Подковы знаешь как пришивают?
— Знаю.
— Ну а это наоборот — пятки отшить.
Епифанец отпрянул и незаметно перекрестился. Юзеф дал знак, подручники стянули сапоги и, привязав ноги несчастных к доскам пятками кверху, приставили зубила. Юзеф спросил: «Говорить будете?» Макарий склонил голову в сторону Афанасия: «Ты как, брат?» — «Тяжко», — облизнул тот пересохшие губы. — «Ну, помогай тебе Бог» — и затянул:
— Услышь, Боже, молитву мою; я стенаю в горести моей и смущаюсь от голоса врага, от притеснения нечестивого, ибо они враждуют против меня. Сердце моё трепещет во мне и смертные ужасы напали на меня, положи слёзы мои в сосуд Твой и покарай кровожадных.
Афанасий вторил, хотя весь сжался от страха и горестного предчувствия. Юзеф мотнул головой, подручники довольно осклабились и ударили по зубилам. Брызнула во все стороны кровь, раздались дикие крики, молитвы уже не могли сдержать их. Толпа казаков глухо роптала, лишь Юзеф довольно растягивал порозовевшие губы и с гордостью посматривал на Лисовского — дьяволята уже не молятся, посмотрим, что будет, когда они совсем лишатся своих копыт. И тут снова зазвенел пронзённый болью голос Макария:
— Великий Боже, покарай моих мучителей, порази стрелою и обрати на них мои мучения. Пусть все видящие их зло удалятся от них, как от проказы и поймут: это Твоё дело.
Афанасий поддержал его слабым голосом:
— Да падут на них горящие угли; да будут они ввержены в огонь, так, чтоб не встали.
Юзеф удивлённо проговорил:
— Как закоснели они, однако, в еретическом упорстве. Что ж, испытаем их огнём, которым они грозят.
Турки, окончив кровавую работу, подняли руки монахов над головой и привязали к столбам, а вокруг обложили обмазанную дёгтем солому. По замыслу истязателей, столбы должны были поджечь сверху, чтобы огонь постепенно спускался вниз и медленно сжигал жертвы. Казнь эта была долгой и особенно мучительной. Макарий, пока шли приготовления, не унимался и призывал бесчисленные кары на головы палачей. Лисовский морщился, как от зубной боли; судя по живучей силе этого монаха, поношения кончатся не скоро. Наконец, он не выдержал:
— Неужели нельзя заставить его умолкнуть?
— То можно, ваша милость, — обрадовался Юзеф и бросился к сундуку. Оттуда извлеклась палка, на одном её конце было укреплено кольцо с шестью обращёнными вниз железными пластинами, острые концы которых отгибались, подобно лилии. Юзеф взмахнул — пластины под силою воздуха разошлись веером и вновь сомкнулись вокруг палки. Он обратился к Лисовскому:
— После знакомства с этим еретик уже не сможет ничего рассказать.
— У нас останется другой, — ответил Лисовский, — возможно, увиденное развяжет ему язык.
Юзеф поклонился и вручил палку одному из турок. Все вокруг замолкли, приготовившись увидеть нечто ужасное. Макарий тоже притих, открывающаяся бездна мрака устрашила его, но не надолго. Собрав оставшиеся силы, он крикнул:
