Рихард Вейфер - Данте
— Вижу, сейчас ты не способен рассуждать здраво!
— А я хочу прямо сказать тебе: мне не нужна дружба, которая приносит подобные сюрпризы!
Данте помедлил… Неужели дело зашло так далеко? Просто невозможно, чтобы такая долгая дружба на этом оборвалась!
— Уходи, я ненавижу тебя! Ты обманул меня!
Расстроенный случившимся разрывом, Данте вернулся во Дворец приоров…
Вскоре пожаловал высокий гость: кардинал Маттео д’Акваспарта, португалец по происхождению. Накануне флорентийцы устроили ему торжественную встречу, при этом кардинал, являвшийся одновременно епископом Порто и генералом ордена францисканцев, важно вышагивал под большим балдахином. Теперь он появился перед приорами в менее роскошном облачении, собираясь вести переговоры непосредственно с властями Флоренции по поручению святого отца. Требовалось призвать на помощь всю мудрость и осторожность, чтобы оказать влиятельному князю Церкви подобающий почет и проявить должную учтивость, хотя все шестеро приоров не доверяли ему и решили ни в коем случае не поступаться правами города.
Кардинал, человек плотного телосложения, расположился в высоком, искусно украшенном кресле для почетных гостей, за спинкой которого словно почетный караул тотчас же выросли два молодых капеллана. У кардинала были резко выраженные черты лица. Пронзительным взглядом своих больших глаз он обвел замерших в ожидании приоров.
— Я прибыл по поручению и от лица самого святого отца, уважаемые приоры Флоренции! — раздался его низкий, привыкший повелевать голос. — Из вашего города до слуха Папы дошел сигнал бедствия, и он, в своем апостольском милосердии, не мог отказать в просьбе о помощи. Верные слуги Церкви справедливо указывают на серьезную опасность. Дело в том, что партия белых грозит обратиться за поддержкой к трижды проклятым гибеллинским городам. В результате в вашей коммуне может вспыхнуть братоубийственная война со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому святой отец счел за благо, чтобы вы протянули руку черным в знак примирения, а также допустили гвельфское дворянство, незаслуженно отстраненное вами от власти, к участию в правительстве. Вы должны доверить мне улаживание всех спорных отношений. И наконец, святой престол ожидает, что во избежание дальнейших недоразумений и неприятностей вы отойдете под его милосердную власть и признаете святого отца своим сюзереном. Вот и все, что я имел сообщить вам по поручению моего и вашего повелителя, господа правители Флоренции, и ожидаю, что вы изъявите покорность!
Воцарилось ледяное молчание.
Приоры удивленно переглядывались. «Изъявите покорность»? Как только такое могло прийти в голову этому священнику?!
Кардинал воспринял молчание приоров как знак согласия. Он привык, что его воле слепо повиновались.
— А теперь поторопитесь письменно подтвердить свое согласие с требованиями его святейшества!
Слово взял приор Данте Алигьери:
— Простите, ваше высокопреосвященство! У нас во Флоренции принято, чтобы важные дела обстоятельно обсуждались перед тем, как будет вынесено решение.
Португалец начал терять терпение:
— Что тут еще обсуждать?! Если вы безусловно покоритесь воле главы христианского мира, это пойдет только на благо городу! Или вы намерены противиться святому престолу? Попробуйте только, и ваше упрямство будет наказано, и наказано сурово!
Это было уже слишком. Приоры хмуро глядели на папского посланника, а гонфалоньер справедливости, Фацио да Миччиоле, воскликнул:
— Уж не считаете ли вы, ваше высокопреосвященство, что перед вами францисканские послушники!
Данте опять не сдержался и заявил:
— Вы выбрали неверный тон, ваше высокопреосвященство! Было бы лучше, чтобы вы не затемняли ясный и недвусмысленный правовой вопрос внесением неуместной путаницы. Сегодня мы имеем дело не со святым престолом и с верховным главой христианского мира, потому что речь идет не о вопросах нашей святой религии, а с господином Бонифацием, главой государства, который намерен это государство увеличить… за наш счет! Нас, свободных граждан Флоренции, он хочет сделать своими подданными! Если бы не это, ваше высокопреосвященство, мы отнеслись бы к вашей миротворческой миссии с гораздо большим доверием!
— Вы толкуете про какое-то доверие! Вы должны просто повиноваться!
— Нет, в нашем случае это исключено! Если бы было так, как вы говорите, зачем бы Папе посылать вас, чтобы вести с нами переговоры?
— Потому что по своей великой милости он стремится помочь вам.
— Мы не желаем такой милости!
— Вы хотите лишиться благосклонности святого отца?
— Наша свобода нам важнее его благосклонности!
— Остальные приоры разделяют ваше мнение?
— Разумеется, ваше высокопреосвященство! — в один голос подтвердили те, а Риччо Фальконетти добавил:
— Данте Алигьери высказал именно то, что мы сами хотели сказать вам!
— В таком случае мне не о чем больше с вами говорить!
Кипя от возмущения, д’Акваспарта поднялся со своего кресла и медленно вышел, сопровождаемый обоими капелланами. Он, вероятно, надеялся, что приоры еще одумаются, но те проводили его лишь глубоким поклоном, а когда двери за красной сутаной закрылись, члены высшего городского управления с облегчением вздохнули.
Слава Богу, они остались непреклонными и, верные своему долгу, оказали энергичное противодействие попыткам ущемить свободу города. Флоренция наверняка еще не раз с благодарностью вспомнит про них!
Пока же отношения с Римом оказались подпорченными, ибо когда кардинал убедился, что и большая часть населения города отвергла его как посредника в восстановлении мира, он в сердцах отлучил все правительство Флоренции от Церкви и, рассерженный, покинул город.
НЕНАВИСТЬ И ЛЮБОВЬ
Влиятельный флорентийский дворянский род Фрескобальди, который приютил у себя изгнанных из Пистойи черных Канчельери, постигло тяжелое горе: внезапная смерть в результате загадочной болезни красивой молодой женщины, находившейся в самом расцвете сил. Сочувствие и любопытство собрали на пьяцца Фрескобальди множество людей из всех слоев городского населения.
Арнольфо Альберти, облачившись в траур, при звуках погребального колокола, раздавшегося ближе к вечеру, тоже отправился к древнему палаццо, где все уже было приготовлено для торжественной и печальной церемонии прощания с телом покойной и переноса его в фамильный склеп в церкви Санта Репарата — сегодняшнего собора. Арнольфо с трудом прокладывал себе путь сквозь плотную толпу. Посередине свободного пространства был сооружен помост, обитый черным сукном. На окружавшем его возвышении — тоже задрапированном в траурные цвета — виднелись пустовавшие пока места для супруга покойной, ее родителей и ближайших родственников. Еще дальше располагались скамьи, занятые рыцарями и прочей благородной публикой, а молодежь устроилась прямо на земле, подстелив циновки. К ней и присоединился Арнольфо. В ответ на его дружелюбное приветствие ему всякий раз отвечали тем же, однако ему показалось, что обстановка сегодня по-особому накалена. В значительной степени этому способствовали Донати и Черки, которые, усевшись друг против друга, обменивались неприязненными взглядами.
Из дома скорби доносились траурные песнопения. Вчера там исполняли свои обязанности платные плакальщицы, сегодня их сменили монахи — члены ордена милосердия, которым надлежало вынести погребальные носилки, образуя торжественный и скорбный эскорт.
В ожидании начала церемонии собравшиеся обменивались впечатлениями:
— Теперь, должно быть, уже скоро.
— Нет, придется ждать еще не меньше получаса.
— Жаль покойницу, она была славной женщиной!
— Да, такие люди вынуждены умирать молодыми, а от иных, без которых легко можно обойтись, никак не избавиться!
Один из родственников покойной рассказывал, что в Сан-Джиминьяно, откуда родом его жена, во время похорон нужно очень внимательно следить за собой: мужчинам там запрещено плакать во время погребения, им даже не разрешается отпускать бороду в знак траура. Женщинам же разрешено плакать и рвать на себе волосы в церкви в знак скорби только в случае потери самых близких родственников. Один старый флорентиец поинтересовался, не наложен ли в Сан-Джиминьяно запрет и на поминки, и, получив утвердительный ответ, выразил мнение, к которому все единодушно присоединились, что при таких ограничениях и запретах быть погребенными в Сан-Джиминьяно просто не имеет смысла.
Вскоре разговор перешел на другую тему.
— Посмотрите-ка, как вырядилась жена Корсо Донати! Ее здесь только не хватало! А что, собственно, стало с Камбио да Сесто? Об этом деле совсем ничего не слышно.
