Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
Ночевали в тополиной роще у чахлого костерка, который пламенем не горел, а лишь тлел угольями потихоньку. Спали, как обычно, по очереди. Новый их товарищ, которого Фёдор решил называть Ушаном, не спал вовсе. Во всё время дежурства казака пёс лежал рядом, не смыкая глаз. Алые отблески угольев плескались в его ореховых глазах. Мажит сменил Фёдора под утро. Фыркали, неловко переступая стреноженными ногами кони. Мажит хворостиной ворошил догорающие угольки костерка, подвывая один из напевов своего народа. В груди Фёдора, как неприятная щекотка, шевелилась назойливая тягота — чутьё разведчика. Он принудил себя лежать неподвижно, ожидая исхода. И он дождался. В предрассветных сумерках мелькнула быстрая тень. Фёдор замер, стараясь ровно и медленно дышать, прикрыл глаза. Чуть слышно хрустнула веточка. Утихло заунывное гудение Мажита, именуемое песней. Страшно, гулко забилось сердце в груди казака. Чудилось ему будто тонкое лицо синеокой красавицы склонилось к нему. Увидел он печальную улыбку в ареоле огненных волос. Аймани. Фёдор проснулся. Прямо перед его носом топтались новые, не успевшие истрепаться в походе, чувяки Мажита.
— Вставай, Педар-ага. Соколика седлай — мне он не даётся.
— Кто-то был тут ночью... — вздохнул Фёдор, поднимаясь.
— То сон к тебе приходил. Полнолуние вызывает беспокойство в душе и... — Мажит указал рукой на небо: — Гляди! Горбатые облака спускаются с гор. Будет дождь. В лесу ночевать холодно, сыро. У нас на пути Хан-Кале, заночуем там, а?
— Бывал я в Хан-Кале, грамотей. В кандалах оттуда ушёл. Ночуем в лесу.
* * *
В следующую ночь Фёдор, сославшись на нездоровье, попросил Мажита нести караул подольше. Странное явление повторилось. Ни Ушан, ни Соколик, ни медлительный одр Мажита, именуемый Буркой, снова не проявили признаков беспокойства. То же произошло и на следующую ночь, и впоследствии происходило снова и снова. Сомнение давило казака. Кто приходит в ночи к их костру? Лесной ли это дух является на зов выученика медресе, или это видения утомлённого дорогой тела, беспокойный сон? Ах, если б это происходило только ночью. Бывало, и во время дневного перехода Фёдор видел тонкий, быстрый силуэт в чёрной, мужской одежде, огненную косу, обвивающую длинную шею. Тогда казак просил Мажита пропеть одну из его протяжных песен, подзывал Ушана, разговаривал с ним, стараясь забыться. Но ничего не помогало.
* * *
Они весь день взбирались по бездорожью на вершину невысокой пологой горы. Шли лугами, петляя меж групп коренастых, раскидистых тополей, словно не было в этом краю проезжих троп, пригодных для путешествий верхом. Вечером остановились на вершине холма. Под ними в пелене густого тумана тонула долина Хан-Кале. Моросил противный дождичек.
— Холодно, Педар-ага. Спустимся в долину, а? Заночуем под крышей, купим горячих лепёшек и козьего молока. Который день по лесам таскаемся, как волки дикие.
— Волки едят мясо, — заметил Фёдор.
— Мясо! Хочу мяса! Хоть маленький кусочек баранинки. — Мажит сложил ладони, показывая Фёдору какой маленький, совсем маленький кусочек, он хотел бы получить на ужин.
— Позавчера ели куропатку...
— Ушан-собака украл мою долю! Вспомни, Педар-ага! Там, — Мажит указал грязным пальцем в озеро белёсого тумана у них под ногами, — там Хан-Кале, кров, свежий хлеб, молоко, сыр, песни у кабатчика послушать.
— ...дыба и эшафот. Вот скажи-ка мне, Мажит-ага, во времена твоего деда и прадеда люди вашего рода пытали пленников? Вздёргивали их на дыбу, морили голодом?
— Нет, Педар-ага. Не поступали так мои предки. Джигит колол врага кинжалом, или сёк саблей, или пулей попадал ему в грудь. Что такое дыба? Где ты видел в наших аулах эшафот?
— В Хан-Кале, Мажит, видел. Видать, дурному обучились твои сородичи, пока ты в медресе прохлаждался...
— Есть хочу...
— Ступай-ка ты в Хан-Кале, Мажит. Поешь тамошних лепёшек, молока попей, песни послушай. А мы с Соколиком ночку тут переждём. Утром возвертайся и расскажи мне, вкусно ли понил-поел, сладко ли поспал. Как живы-здоровы люди в Хан-Кале. Особливо меня интересуют Аббас-страшилище и Абдаллах — его хозяин. Живы ли ещё, собаки. Сделаешь?
Мажит молчал.
— Отвечай, грамотей, — ласково настаивал Фёдор. — Или подлое замыслил?
— Обидно мне, Педар-ага, что правдивые слова и честная дружба вызывают у тебя подозрения в злом умысле. Я лишь хочу дать отдых коням, баню посетить. Уже целую неделю умываюсь лишь холодной водой. Что сказал бы старый Исламбек, если б узнал, что от сына муллы воняет как от старого ишака?
— От молодого ... — задумчиво ответил Фёдор. Он прикидывал и раздумывал: расстояние от вершины холма до окраины Хан-Кале — пару часов ходу небыстрым шагом старого одра и его говорливого всадника. Туман, конечно, помеха, но помеха для обоих противников. Да и звуки в нём слышнее, приближение врага можно услышать издали.
— Не оскорбляй меня, Педар-ага, — тарахтел своё Мажит. — Я тебя не оскорбляю, и ты меня не оскорбляй. Ты — хороший человек, добрый, отзывчивый, храбрый. Но часто пренебрегаешь еженедельными омовениями. Между тем Аллах велит нам...
Фёдор размышлял. Припасы еды иссякали. Оставалась одна лишь зачерствевшая лепёшка, испечённая старой служанкой-осетинкой ещё в Грозной крепости. Сыр весь вышел. Они могли бы прокормиться охотой, запаса соли хватит дойти до Коби и вернуться в Грозную. Но как прожить без хлеба?
— Ступай в Хан-Кале один, Мажит-ага. Переночуй, поешь лепёшек, баню... посети и возвращайся. Я буду ждать тут, неподалёку.
Мажит изумлённо воззрился на него из-под нависших шерстин бараньей шапки.
— Педар-ага...
— Ступай. Аллах велит слушать старших без прекословий, — приказал Фёдор. — Жду тебя назад завтра к вечеру чистым, с припасом харчей в дорогу. В начале лета мы с товарищами в Хан-Кале знатную кутерьму устроили. Там каждая собака меня знает и ненавидит, не скроисси.
Мажит ушёл в туман, ведя Бурку в поводу. Ушан, немного повременив, потрусил следом. И его понурую спину поглотила белая пелена.
Фёдор решился закурить.
— Вот теперь-то, Соколик, мы доподлинно узнаем, почём цена дружбы Мажита-аги.
Он сидел на влажном валуне, вслушиваясь в темнеющую тишину. Странно тихо было вокруг: ни свиста, ни шороха. Влажный воздух сгустился и застыл, словно студень. Ещё до наступления темноты туман поднялся выше и накрыл вершину холма, на котором ждали своего часа конь и его всадник.
Временами усталость уводила его в забытьё. Но и тогда он не переставал слышать. Вот чьи-то лёгкие копытца осторожно ступают ниже по склону. Вот порхнула крыльями птаха. А вот и голодный хищник заскулил — завыл где-то далеко, под сенью тумана. Фёдор открыл глаза. Наступившая ночь сделала невидимым Соколика, но верный друг тут, рядом. Дышит ровно, если чуть двинется — то едва слышно, как звякают стремена. Значит, хищник далеко, в иную сторону направлена алчная погоня голодной стаи. Зачем рыщут в темноте? Какую добычу преследуют волки? Фёдор прикасался пальцами к покрытому холодной росой прикладу ружья. Волчок тоже не спал той ночью. Влажно белело в темноте его лезвие под правым боком разведчика.
Так в дремотной сырости, в неуютном покое, щедро разбавленном тревогой, встретили они новый день. Туман немного рассеялся лишь к полудню, приоткрыв ненадолго лабиринт улочек между беспорядочно разбросанными постройками Хан-Кале. Фёдор смотрел во все глаза, но, как ни старался, не смог рассмотреть ни дымка над плоскими крышами, ни силуэта козы или собаки. И людей не было видно на улицах ненавистного селения. Ни движения, ни звука не приметил, пока Хан-Кале снова не накрало влажное одеяло тумана. Ожидая наступления новой ночи, они честно, пополам разделили с Соколиком последний хлеб.
— Завтра пойдём туда, братишка, — сказал разведчик своему коню. — Не помирать же нам с тобой с голоду на этом склоне над адской бездной.
Ночью, стараясь отогнать навязчивую дремоту, призывал он волшебный образ Аймани. Мечтал ещё хоть раз глянуть в синие её глаза. Но она не приходила, не являлась на зов. Тогда пытался он припомнить крутой берег Терека, заросли ивняка над ним. Пыльную колею по-над рекой. Хату отца, чисто выметенный двор, руки матери в сероватом налёте муки, мнущие тесто. Так и дожил Фёдор до утра того страшного дня.
* * *
Они вошли в Хан-Кале со стороны выгона, оттуда, где окраинный луг был разгорожен жердинами на загоны. Крались, Фёдор с обнажённым Волчком в одной руке и заряженным пистолетом в другой, Соколик следом за ним, пригибая шею и настороженно прядая ушами. В одном из загонов Фёдор приметил окровавленные останки нескольких овец.
— Вот за кем охотились хищники в ночи, — говорил всадник своему коню. — Видно, беда пришла в Хан-Кале. Проклятие осуществилося, раз не смогли пастухи защитить свои отары от ночных воров.
