Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
Зато перед лицом слабейшего, или бабы-тихони, или убогонького человечка Гриня-казачок становился смел до нахрапистости, драчлив до самозабвения да болтлив до красноречивости.
А тут как раз выпала казачку удача: выследил и поймал он паренька, что три дня сряду прятался то во рву, то между штабелями брёвен.
— Я за этим незнамо чьим сыном три дня следил, Федя!
— Не оскорбляй, мой отец — аккинский мулла! Я в самом Тегеране учился! Арабскую и русскую грамоту знаю!
— Чего ж ты, Гриня, сразу его не споймал? — поинтересовался Фёдор.
— А не давался я, — неожиданно заявил Мажит.
— Как это?
— У меня тут дело. Отец поручил. До Ярмула дело. Да пробраться к нему не могу. Там офицеры, охрана. Не пройти.
— Ишь ты! — завопил Гриня не своим голосом. — На самого Алексея Петровича покуситься задумал! Ах ты, бандит!
И давай опять паренька за волосы таскать. А тот, и в правду только кряхтит, не сопротивляется. Только руки ко впалому животу прижимает.
«Тощий, горбатенький какой... Рубаха ветхая, драная, босой, чумазый, — размышлял Фёдор, рассматривая грамотея из Акки. — А по нашему-то чисто говорит. Чудеса, да и только!»
— Дак, что мы с тобой порешим, Федя? — пиявкой впивался Гриня-казачок. — Что с пленным станем делать?
— Мы с тобой, Гриня, совместных дел иметь не будем, — отвечал Фёдор. — Я в штаб этого чудака сведу. Там командиры дело решат. А ты отдыхай пока.
Ухватил Фёдор Мажита за тощий загривок привычной к аркану, твёрдой рукою и повёл через всю Грозную прямо в штаб, к Алексею Петровичу на допрос. Парень шагал торопливо, вырваться не пытался, только подвывал жалобно:
— Зачем ты, казак, так больно шею мне сдавил? Ой, дышать тяжело! Если не веришь — за рубаху держи, а то и вовсе отпусти. Аллах свидетель — не сбегу. Мне к Ярмулу надо. Отец послал.
— Так ты надень рубаху поновее, — весело отвечал Фёдор. — А ну как в бега рванёсси? Вот и останусь я вдвоём с твоей рубахой!
* * *
При виде золотых галунов и аксельбантов Самойлова и орденских лент Бебутова, Мажит ещё больше сгорбился, словно ссохся весь.
— Надеюсь, Фёдор, ты обыскал лазутчика, прежде чем тащить его в штаб через весь лагерь? — спросил Бебутов.
— Он безоружен, — ответил Фёдор.
Адъютанты Ермолова, такие разные, с одинаковым сомнением рассматривали жалкую фигуру Мажита.
— Значит, он наплёл тебе всякой ерунды про отца-муллу, про медресе в Тегеране, про свои мирные намерения, — произнёс Николаша Самойлов, поигрывая позолоченным стеком. — А ты и поверил?
— Обыщи его, — скомандовал Бебутов.
— А чего искать-то? Он под рубахой на животе это прячет. Но не оружие это.
— Не надо обыскивать, — неожиданно твёрдо заявил Мажит. — Меня отец послал. Только Ярмулу могу отдать то, что принёс.
— Да кто ж ты таков, чтобы так нагло к командующему русской армией ломиться? Нищеброд, голодранец! Показывай, что под рубахой прячешь!
— Меня отец послал к Ярмулу, чтобы я отдал ему и только ему из рук в руки... Не оскорбляйте меня. Мой отец — мулла.
Внезапно две крупные слёзы выкатились из чернющих глаз Мажита.
— Ого! — усмехнулся Николаша. — Попусту стараешься, бродяга. Если уйдёшь отсюда живым, передай сородичам, что мы не внимает ни мольбам, ни слезам врагов наших. А внимаем мы лишь честному повиновению.
— Я принёс вашего бога. Я должен передать его Ярмулу. Так велел мне отец, — прошептал Мажит.
— Так давай его сюда! Я есть Ярмул! — грянул пушечным залпом окрик Ермолова. Командующий вышел на штабное крыльцо в полном обмундировании: в бурке поверх мундира. Генеральскую фуражку он держал в руке. Свежий ветерок поигрывал его седеющими кудрями.
— Что мой гнедой? Осёдлан? А ты, брат, готов? Или до вечера намерен этому проходимцу морали читать? Так это пустое занятие.
Ермолов, явно не в духе, никак не мог уместить пальцы в перчатках.
— Третий день такой. Словно сам не свой, — шепнул Бебутов Фёдору. — Как о Коби известия пришли, так и не спит почти...
Тем временем Мажит, удостоверившись в подлинности Ярмула, извлёк из-под полы рваной рубахи оберегаемый предмет.
— Что это? Книга? — удивился Ермолов.
Мажит с поклоном подал ему свёрток, бормоча на арабском языке то ли молитвы, то ли заклинания.
Морщась, словно от невыносимой боли, Ермолов разорвал дерюгу, скрывавшую содержимое свёртка.
— Николай Чудотворец! — изумился Самойлов.
— Икона древняя. Ей не менее трёх сотен лет. Смотрите, какое письмо, да и потёрлась она изрядно! — сказал Бебутов.
— Где взял икону? — спросил Ермолов.
— Она хранилась в нашем роду много веков. Мой дед рассказал мне, что его прадед нашёл вашего бога в брошенном русском доме. Прадед моего деда сохранял вашего бога от порчи и недобрых глаз. Потом прадед моего деда передал его своему сыну, тот своему...
— Короче, — оборвал его Ермолов.
— Когда великий Ярмул, — Мажит снова низко поклонился, — с войском перешёл Терек, мой отец сказал: русские пришли забрать своего бога. И вот отец послал меня к вам, чтобы я вернул вам вашего бога. Мы заботились о нём, оберегали и теперь просим забрать его и уйти с миром.
Бебутов шумно выдохнул. Самойлов снова усмехнулся.
— Где мой конь? — спросил Ермолов, передавая икону Бебутову. — Подать сию минуту!
Подвели коня. Фёдор придержал командующему стремя.
— Что делать с парнем? — осторожно спросил казак.
Ермолов натянул поводья, разворачивая буланого жеребца по кличке Набат. Самойлов и Бебутов торопились сесть на коней.
— Куда девать чеченёнка? — повторил Фёдор чуть настойчивей. Он, придерживая Набата за уздечку, снизу вверх смотрел на Ермолова. Ну вот! Черты командира немного смягчились. Ермолов пустил Набата шагом.
— В яму его, — бросил командующий.
* * *
Фёдор не долго петлял в лабиринте глинобитных и каменных построек, подсвеченных изнутри огнями очагов. Разведчик знал Грозную крепость так же подробно, как дедову бахчу в младенческие времена. Живот согревала свежеиспечённая полкраюха хлеба. Там же сохранялся от алчного внимая псов заботливо завёрнутый в тряпицу большой кусок козьего сыра. В вечернем воздухе витали ароматы готовящейся еды. Из открытых окон слышались обрывки вечерних разговоров об охоте, о конях, об усталости от тяжёлой работы. Иногда навстречу ему попадалась женщина в чадре и с кувшином на плече. В узких извилистых переулках шныряли собаки. Чем ближе подходил он к окраине Грозной, тем чаще и слышнее становились окрики дозорных. Наконец он добрался до загонов, где командир интендантской роты, майор N держал овец. Тут же, неподалёку, находилась импровизированная тюрьма — яма, в которую сажали пленников и держали до выяснения обстоятельств тёмные личности всех наций и вероисповеданий, схваченные дозорными в окрестностях Грозной крепости. Обычно яма пустовала. Майор N быстро определял пленников к месту работы. Арестанты, каждый с тяжёлой колодкой на ноге, копали рвы, носили воду, добывали камень для строительства вместе с солдатами строевых частей русской армии.
Фёдор всматривался в густую тьму, заполнившую дно ямы. Из недр узилища не доносилось ни звука. Сколько ни вслушивался разведчик, мог различить лишь тихие разговоры дозорных у ближайшего костра.
— Эй! — тихо позвал он. — Грамотей, ты там ещё?
Пленник отозвался тотчас же:
— Я тут, Педар-ага...
— Меня зовут Фёдор сын Романа. Так и называй меня Фёдор Романович, понял?
— Понял!
— Повтори!
— Педар ибн Рамэн...
— Тьфу, ты! Басурманское племя!
— Не оскорбляй меня, я — пленник.
— Есть хочешь, пленник?
— Мне только воду спустили в кувшине. Еды не давали...
Фёдор лёг на живот, на край ямы. Он опустил полбуханку и свёрток во тьму, как в воду.
— Лови, грамотей, — казак разжал пальцы. — Поймал?
Со дня ямы послышались сначала возня, затем громкое чавканье и хруст.
— Чем ты там хрустишь, грамотей? Костей я тебе не принёс! — рассмеялся Фёдор.
— То хрустят мои голодные челюсти, — был ответ.
Вскоре пленник закончил трапезу. На дне ямы снова воцарилась тишина.
— Наелся? — шёпотом спросил Фёдор. — Разговор есть... Эй, чего затих?
— Ты добрый? — донеслось со дна ямы.
— Я — сильный, а ты —хитрый, — усмехнулся Фёдор.
— Я — учёный человек, сын муллы и сам стану муллой...
— Эх, прав его сиятельство — нищеброд ты болтливый.
— Не оскорбляй меня...
Фёдор сплюнул в сердцах.
— Чтоб тебя не оскорбляли, Мажит сын Мухаммада, надо кулак сжать покрепче да прям по носу обидчику вдарить, да так, чтобы юшка хлынула, да так, чтоб всё обчество видело, как ты сумел честь свою защитить. Учёный человек!
