Георгий Марков - Старый тракт
— Душа людская — потемки. Это уж так. Да только что толку от терзаний? Жизнь, как вода в половодье, все смывает.
— Утешаешь, Ефрем?
— Жить надо, Вира!
— Да, жить как-то надо.
Они вошли в горницу, освещенную висячей под потолком десятилинейной лампой. Круглый стол был изобилен. Федотовна — не дура, догадалась, о чем пойдет у хозяина речь. Постаралась, да и из дома убралась на заимку как на парусах. Бог им судья, а люди только помешают в такой необыкновенный час.
Они сели напротив друг друга. Белокопытов налил водку в стопки.
— Давай, Вира, выпьем за твои двадцать пять лет. Не знаю кому как, а мне кажешься ты совсем юной, — сказал Белокопытов.
— Нет, Ефрем! Вначале выпьем за твое выздоровление. Все-таки мы в твоем доме и я со своим «юбилеем» влезла не к месту, — запротестовала Виргиния Ипполитовна, приглядываясь к Белокопытову и втайне любуясь его открытым доверчивым лицом, крупной головой с волнистыми волосами.
— Ну, пусть будет так. Не стану тебе перечить. А как влип я, а? Почесть двенадцать недель отлежал. А делов, Вирушка, накопилось, страсть! Все ж на тракту живем, им, родным, кормимся. Ну, с богом, ура, Виргиния Ипполитовна…
Они оба выпили, она аппетитно, с удовольствием, он — морщась, слегка покашливая.
Виргиния Ипполитовна продолжала смотреть на него неотрывно, пристально и влюбленно. «Наверняка зазвал меня к себе сватать в жены… А что, мужчина достойный». Боже, надо же уродиться с такими яркими и большими глазами… А что, возьму, да выйду за него замуж… Окажусь сразу в народных низах… хозяйкой стану… Батраков начну грамоте обучать… Доить коров научусь… Полдесятка детишек ему нарожаю. Таких же ладных, как он, синеглазых… Недаром же говорят: женщина без детей — пустоцвет… Даже идеи, самые лучезарные идеи без детей — одно звонарство, мыльные пузыри, игра с бумажными кошечками и мопсами… забава для старых дев… Двадцать пять лет… Вот-вот и время минет… улетит как птица в небеса… Женщина в тебе проснулась, заговорила природа в тебе страшным, неумолимым зовом», — подумала Виргиния Ипполитовна.
— Чтой-то ты, Вира, сегодня на меня смотришь и смотришь, а? Как будто мы с тобой и в знакомстве никогда не были, — прервал ее размышления Белокопытов, настораживаясь под ее пристальным взглядом.
«А что? Оригинально, необыкновенно оригинально… женщина эмансипированная, просвещенная, идет замуж за деревенского богатея, подрядчика, может быть, даже за трактового разбойника», — продолжала думать Виргиния Ипполитовна.
— Красивый ты, Ефрем. Вот и смотрю на тебя, — помедлив, сказала она.
— А ты сама-то разве не красавица? Вон зеркало-то, посмотрись-ка.
И она послушно обернулась и увидела себя в трюмо, стоявшее позади нее. И отражение, которое она увидела, понравилось ей: гордая посадка головы, роскошные волосы, рассыпавшиеся по плечам, крепкий и выразительный бюст, лицо строгое, сосредоточенное и вместе с тем милое, нежное. «А ведь в самом деле привлекательная женщина», — подумала она и вздохнула.
— А ты знаешь, Вира, зачем я тебя позвал? — сказал он с волнением в голосе.
— Догадываюсь, Ефрем.
— Вот и молодец. А то я дрожу, боюсь, как парнишка. Тебе двадцать пять, а мне тридцать пять будет на пасхальной неделе. Думаю, как оглаушишь меня: старик, мол, а туда же, в женихи лезешь…
— Не кокетничай, Ефрем. Сам про себя все знаешь.
— Да я что? Я на себя не жалуюсь еще. А вишь судьба какая… Вдовец… двое детей…
— Дети — твое счастье. Благодари вечно первую жену.
— Вишь ты какая! Понимаешь. А другие нос воротят: жених, мол, не плох, кабы не дети. Ну так как: пойдешь за меня или побрезгуешь? Деревенский, трактовый. — Белокопытов встал, смотрел на Виргинию Ипполитовну горящами глазами.
— Ефрем, любовь не терпит расчетов. Твоя Вира! Твоя! — она кинулась к нему, он подхватил ее, поднял на сильных руках легко, свободно, будто была она невесомая.
23
Обвенчались в Каюровой. Народу в церкви было мало, как говорят: Евсей, Михей да Колупай с братом. Белокопытов не хотел вести напоказ невесту трактовому люду, выбрал церковь подальше и поскромнее. Слышал Ефрем Маркелович какой ждет суд-пересуд по селам и хуторам: «Смотри-ка, что удумал подрядчик! Высватал себе в жены городскую, приезжую, она и учительша и фельдшерица. До чего же удачлив мужик? А все ж не по себе сук срубил. Неизвестно еще куда кривая вывезет. Как бы не начала причуды выказывать. То ли дело своя, деревенская, — знай только покрикивай, да кнутом помахивай, да для порядка почаще взглядывай».
— Завидуют, сучьи дети. И мужики и бабы завидуют моему счастью, — поскрипывая зубами, шептал Белокопытов.
Виргиния Ипполитовна переехала в дом мужа и началась у нее жизнь незнакомая, странная и даже совсем-совсем чужая для нее.
Чуть наступало утро, первой к ней спешила Федотовна.
— Распорядись, хозяюшка, как и что по дому робить: ночью Субботка отелилась и Красушка вот-вот теленочка принесет. Будем теляток-то выхаживать на семя или на мясо начнем готовить? А еще: пасечник приехал, спрашивает — воск на свечной завод в Томск везти или прямо в собор Казанской Богоматери.
Виргиния Ипполитовна беспомощно моргала глазами, в затруднении пожимала плечами, говорила:
— А уж ты, Федотовна, сама соображай как лучше.
Но такой ответ новой хозяйки не устраивал Федотовну.
— Да ведь как можно? Не хозяйка я. А сам-то, Маркелыч, нравный мужчина, всему ведет счет, каждую соринку норовит в дело пустить.
Оно и лучше бы спросить самого Ефрема Маркеловича, да только где его возьмешь, его и след простыл. Не больше недели просидел Белокопытов возле молодой жены, а потом запряг любимого жеребчика в кошеву и помчался по округе по своим неотложным делам.
А дел у него в самом деле невпроворот: тут школа заканчивается, там церковь под купола вышла, чуть подальше по тракту амбар под казенный хлеб плотники спешно рубят, а в волостном селе земство больницу задумало построить. Разве Белокопытов упустит такой подряд? Не на того попали.
Федотовна с мужем Харитоном поначалу-то сочувствовали новой хозяйке: не обвыкла, мол, не присмотрелась, жизнь научит уму-разуму, зайца и того, сказывают, можно обучать спички зажигать.
Да только эти расчеты помощников Ефрема Маркеловича не оправдались ни на половину, ни на четверть, ни на одну сотую даже. Быть хозяйкой Виргиния Ипполитовна не только не умела, но и не могла. И более того — не хотела, не хотела всей душой.
Ефрем Маркелович, узнав как-то о явно несуразных распоряжениях жены, попробовал с любовью, с осторожностью в голосе, попрекнуть Виру в упущениях. И услышал от нее такое, что язык прикусил:
— А живи сам в доме, не бросай меня по неделям одну. И учти — я тебе не приказчица, а жена. А уж если задумал взыскивать с меня, то взыскивай за учение детей. Только! Что умею, то и делаю. — Виргиния Ипполитовна разволновалась, долго ходила по дому хмурая, с глазами остекленевшими, потерявшими приветливость.
Белокопытов успокоил ее, приласкал, думал, что она поплачет — и конец неприятному разговору, но тут он ошибся. Виргиния Ипполитовна замолчала на целый день, как в рот воды набрала. «Нет, не ошиблись люди, Срубил ты, Ефрем, сук не по себе, — раздумывал Белокопытов. — Шутка сказать «не бросай меня одну по неделям». Да если он будет сидеть возле нее, как возле куклы, разве пойдут у него дела? Разве пятак обернется гривенником, разве гривенник перерастет в целковый? Он не только не сумеет капитал нажить, но и все родительское спустит с рук.
Свою беспомощность в управлении хозяйством понимала, конечно, и сама Виргиния Ипполитовна, но ей и в голову не приходило беспокоиться по этому поводу, высчитывать, какой доход принесет дому то или иное дело. Всю жизнь она знала, что хлеб и одежду дает работа. Работать она любила и была убеждена: раз будет работа, будет хлеб и одежда. Остальное ей не нужно, оно лишь обременяет жизнь, делает тебя рабой вещей.
Глухо, еще не осознанно, а лишь по каким-то отдаленным вспышкам своих размышлений, Виргиния Ипполитовна уже в конце первого месяца замужества стала понимать, что совершила она поступок роковой. «Влезла ты, бедняжка, в омут, засосет он тебя с головой». Пыталась, конечно, переубедить себя, доказать, что поступила правильно: «А что ж делать? Валерьян неповторим, невозвратен, а Ефрем любит горячо и всем сердцем». Это приносило успокоение на день на два, а потом снова тоска снимала грудь, и все чаще и чаще думала она, что срок ее жизни исчерпан.
Как-то по весне, когда уже лист распустился на деревьях, травы буйной зеленью брызнули из земли, к дому Белокопытова подъехал всадник. Нарочно ли или уж так случилось, приехал он в отсутствие Ефрема Маркеловича, тот по обычаю колесил до округе.
— Виргинию Ипполитовну можно повидать? — постучал он в окно. И надо же, она сама подошла на его стук, распахнула окно, будто кто-то невидимый подтолкнул ее.
