Василий Седугин - Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси
— Она умеет читать по губам! Она поняла то, что Алексей мне говорил! А он передавал решение совещания заговорщиков о выступлении в полдень завтрашнего дня! Она называла ещё имена, кроме наших?
— Кажется, нет... Наверняка нет!
— Значит, другим ничего не грозит. Выступление состоится!
— Не скажи. Если возьмут, то вытрясут имена всех заговорщиков. В застенках Большого дворца это умеют делать, я столько раз это слышала!
— Тогда надо предупредить и Алексея, чтобы он тоже скрылся!
— Я это уже сделала. Он сказал, что отец его спрячет, никакой сыщик не найдёт. Ещё он обещал известить остальных.
— А куда деваться мне?
— Я уже решила. Сегодня ночью отходит торговый корабль на Русь. Ты отплывёшь вместе с ним.
— А ты? Ты не можешь остаться. Мы должны бежать вместе!
— Нет, я никуда из Константинополя не уеду. Я буду ждать тебя здесь. Пройдёт с полгода, год, всё успокоится, я дам тебе знать, и ты вернёшься.
Пока они разговаривали, он успел одеться.
— Мне надо с мамой попрощаться.
— Только недолго. Стражники могут нагрянуть с минуты на минуту.
Всеволод вбежал в покои матери. Она стояла перед зеркалом, обвязывала волосы лентой, собираясь ко сну. Улыбнувшись, спросила:
— Ты разве не спишь? А я заглядывала к тебе в спальню, мне показалось, что ты уже сны видишь.
— Мама, я должен срочно уехать из Константинополя...
— Надолго?
— Пока не знаю. Но так сложилось... Евстахия потом объяснит.
— Понимаю, понимаю, вы люди военные, у вас своя жизнь. Ах, Даниил, как ты быстро вырос! Совсем недавно был ещё мальчиком, а теперь уже секреты от матери. Но ладно, удел женщины и матери — это ждать и надеяться на лучшее. Пусть дорога тебе будет удачной! Дай я тебя обниму и поцелую на прощание!
С улыбкой она прижала его к своей тёплой груди, и Всеволод чуть не заплакал. Отца он еле помнил, вырос с матерью, она была для него самым близким и родным человеком, и вот теперь он её покидает, может навсегда.
— Не беспокойся, мама, всё будет хорошо, — с трудом проговорил он. — Я вернусь к тебе живым и здоровым.
— Конечно, глупенький! К чему такие грустные слова? Вся наша жизнь состоит из свиданий и расставаний. Пройдёт немного времени, и мы снова будем вместе. Ну иди, иди, а то принцесса заждалась тебя, надо ещё с ней попрощаться!
Будут слёзы, стенания, но это потом. Сейчас Всеволод не хочет их слушать, ему не до этого, пусть это будет без него.
Возле дворца их ждали кони. Всеволод и Евстахия поскакали к пристани. Город был погружен во тьму, но умные животные легко находили дорогу, и скоро они оказались возле корабля.
Соскочив с коня, Евстахия прошла на судно, скоро появилась с мужчиной, одетым в кожаный плащ и вязаную шапочку.
— Даниил, это кормчий судна, зовут его Фокой. Он везёт византийские товары на Русь, доставит тебя в Киев. Не беспокойся, человек надёжный, ему можно верить.
— Принцесса, нам пора отчаливать, — проговорил Фока. — Я не могу больше ждать.
— Да, да... Даниил, давай прощаться...
Она вдруг задохнулась в словах и прижалась к нему. Он осторожно обнял её и стал гладить по спине.
— Ты шли мне весточки с купцами или ещё с какой-нибудь оказией, — говорила она сквозь слёзы. К стыду своему, он чувствовал себя спокойным. Может, всё нахлынуло так неожиданно, или он не осознал ещё важность происходящего, но ему казалось, что он отправляется в какое-то короткое плавание и скоро вернётся назад, и они встретятся с Евстахией где-нибудь на улицах Константинополя.
— Я никого не любила, кроме тебя, — продолжала она горько шептать, и он почувствовал на груди своей слёзы. — В последнее время я жила только тобой. Я никого не видела, кроме тебя... Неужели мы расстаёмся навсегда?
— Что ты, я обязательно вернусь. Только ты сообщи мне, когда это будет возможно. На Руси меня никто и ничто не ждёт. С чего мне там задерживаться, в этой суровой и холодной стране?
— Отдать швартовы! — послышалась команда Фоки.
— Ну иди, иди, а то судно отчалит без тебя, — шептала ему Евстахия, а сама только теснее прижималась к нему.
Он поцеловал её напоследок, оторвал её руки от себя и легко перескочил через борт судна. В ночной темноте черты её лица расплылись, белели руки, прижатые к груди. И такое жалкое было во всей её согбенной фигурке, что у него неожиданно подступил комок к горлу, а на глаза навернулись слёзы. «А ведь мы с ней больше не встретимся!» — почти с ужасом подумал он, и вдруг ему захотелось спрыгнуть с судна, подбежать к ней, схватить её в свои объятия и остаться навсегда возле неё...
Но уже большое расстояние образовалось между причалом и кораблём, пристань стала удаляться с пугающей быстротой, и тогда он понял, что ничего не вернуть, что прошлое ушло, что позади остался большой кусок его жизни и к нему нет обратного пути. И оттого ему стало горько и больно. Ему захотелось вдруг крикнуть ей что-то ласковое и доброе, чтобы успокоить её, но он знал, что она уже не услышит его, поэтому шептал про себя, как заклинание: «Евстахия, жди меня. Верь и жди. Я обязательно вернусь к тебе, Евстахия!»
РУСЬ
I
июне 1174 года в горницу князя Андрея Боголюбского вошёл начальник дворцовой стражи Прокопий, плотно закрыл за собой дверь и произнёс придушенным голосом:
— Беда, князь! Боярский заговор образовался у тебя под боком. Сторонников вербуют.
— Это слух идёт, или ты точно знаешь?
— Точно знаю. Со мной разговор был, подговаривали впустить заговорщиков во дворец.
— И кто же с тобой речь такую вёл?
— Боярин Фёдор Кучкович.
Князь поднялся с кресла, медленно подошёл к Прокопию и, не отрывая взгляда от его лица, спросил:
— Ты ничего не путаешь, дворянин?
— Не путаю, князь. Беседовал с ним дважды, вот так же близко, как с тобой.
— И что, они убить меня собираются?
— Думаю, да.
Андрей стал ходить по горнице, натыкаясь то на стол, то на кресло. Наконец выговорил:
— Фёдор, значит. Змея подколодная. Все эти годы ненависть ко мне копил. А теперь удобный случай рассчитаться со мной выискивает...
Неожиданно резко развернулся и выпалил в лицо Прокопию:
— He будет этого! He позволю! На плаху главаря! На плаху его! Всех на плаху!
— Но мы не знаем остальных заговорщиков, — осторожно возразил Прокопий.
— Узнаем! Через Фёдора узнаем! Прикажу немедленно схватить и привезти на допрос!
Фёдор был арестован в тот же день и доставлен в подвал княжеского дворца в Боголюбове. Там его ждали Андрей и двое стражников. Боярин не был испуган и подавлен, а держался смело и независимо.
— Смерти моей захотел? — глядя яростным взглядом в побелевшее лицо Фёдора, спрашивал Андрей. — Называй сообщников, коли жить хочешь!
— Нет никаких сообщников и заговора нет, — отвечал Фёдор, пошевеливая широкими плечами. — Оговорили меня, злым умыслом погубить замыслили.
— Врёшь, шут! Всю жизнь шутом жил, всю жизнь обманывал!
— Неправда это. Верой и правдой служил, слугой надёжным был и отцу твоему, Юрию Долгорукому, и тебе, князь.
— Так скажешь мне, с кем замышлял против меня пагубное дело, или я прикажу запороть до смерти!
— Не знаю твоих супротивников, никогда не имел с ними дела.
— Так, значит... Всыпьте ему горяченьких!
Долго истязали Фёдора, но он так и не выдал имён заговорщиков. 28 июня 1174 года на площади возле княжеского дворца был поставлен помост, на него водрузили толстый чурбан. Собрались жители Боголюбова и окрестных селений, приехали из Владимира и Суздаля, чтобы поглазеть на невиданное дело: сроду никого не казнили прилюдно! Охали, вздыхали.
Окровавленный, со связанными назади руками, Фёдор уверенно поднялся на помост, долгим взглядом оглядел собравшихся, наконец разлепил избитые губы, крикнул хриплым голосом:
— Безвинного князь Андрей казнить собирается! Невиновен я, оговорили чёрные люди!
И, увидев стоявших рядом Якима и Улиту, произнёс с надрывом:
— Прощайте, брат и сестра! Не чаял я, что будет у нас такое расставание...
Двое дюжих дружинников схватили его за плечи и положили голову на чурбан. Один из них взмахнул мечом, и голова Фёдора, брызгая кровью, покатилась по помосту.
Толпа тотчас взвыла, заплакала, заохала, запричитала, застонала и кинулась в разные стороны, подальше от этого страшного места.
Якима всего трясло. Человек от природы чувствительный и ранимый, он ужаснулся истерзанному виду Фёдора, когда тот вошёл на помост, а казнь едва не лишила его чувств. Он покачнулся и, может быть, упал, если бы его не поддержала Улита.
— Как же так? — вопрошал он себя. — Как Андрей мог так поступить с моим братом? Ведь мы с детства дружили друг с другом, самыми близкими приятелями были, родственниками, почти родными...
