Джесси Бёртон - Миниатюрист
– Он же всегда ребенок, – соглашается Корнелия. – Что-то я давно не слышала этой поговорки. – Она озирается, словно чего-то ищет. Нелла постучала в маленькую и какую-то незаметную дверь в предвкушении, что сейчас увидит миниатюриста собственной персоной.
Ни ответа ни привета. Корнелия начинает притоптывать от холода.
– Мадам, никого ж нет дома.
– Подожди. – Нелла снова стучит. На улицу выходят четыре окна. Кажется, в одном из них мелькнул силуэт, но она в этом не уверена.
– Эй, кто-нибудь! – Снова не дождавшись ответа, она просовывает под дверь свое письмо вместе с векселем.
И понимает, что осталась одна. Оглянувшись, она успевает заметить мелькнувший подол платья. И как тогда, в Старой церкви, ее охватывает озноб, ощущение разливающегося света. Мир стал ярче, прохладнее, покойнее.
– Корнелия? – Ее охватывает беспокойство, и вдруг она узнает в толпе ту самую русоволосую женщину, что сидела в церкви. Точно! Может, она шла за ними по пятам… – Корнелия? – Нелла доходит до улочки, по которой убежала служанка, и останавливается, не зная, то ли догонять ее, то ли последовать за женщиной с волосами, в которые, кажется, вплетены золотые нити. Поколебавшись, устремляется в темный переулок и вскоре обнаруживает Корнелию, дрожащую, с искаженным лицом, перед широкой дверью. И вдруг, ни с того ни с сего, служанка ударяет по ней кулаком.
– Что ты тут делаешь? – испуганно спрашивает Нелла.
– Я прихожу сюда, чтобы напомнить себе, какая я везучая, – отвечает Корнелия.
И убегает в сторону Калверстраат, а Нелла, почувствовав, как по телу пробежал холодок, хватается за дверь, чтобы совладать с собой. Над архитравом табличка, изображающая голубка, окруженного детьми в черном и красном – цвета Амстердама. А ниже грустные стихи с такой же грустной рифмой:
В этой жизни нам достались одни ошметки.
Подайте сколько можете бедной сиротке.
Ночью, лежа в постели, Нелла думает об Отто с невольничьего судна, о Корнелии из сиротского приюта, о Лийк, этой осе в женском платье. Вспоминает обнаруженную любовную записку, и болезненный щипок, за этим последовавший, и грубоватую любезность, с какой Марин вручила ей «Список Смита». А еще в полутьме воображение рисует пучок золотистых волос и особенные глаза блондинки в церкви, которая, видит бог, промелькнула в толпе на Калверстраат. Уже засыпая, она видит, как Йохан за столом покручивает серебряное блюдо, обратив взор к потолку с ложной перспективой, к несуществующим небесам. Ее ночные кошмары обрывает короткий пронзительный визг, чем-то напоминающий собачий.
С колотящимся сердцем она стоит на пороге. В лунном свете мерцают на стенах зайцы и протухшие гранаты, наследие хозяйки дома. Перешептывания, шаги, хлопанье дверей. Дом словно ожил. Но вот снова воцаряется бархатистая тишина, Нелла возвращается в кровать и, не в силах уснуть, разглядывает «дом» в углу и ждет, ждет чего-то.
Посягательства
Прошла неделя. Корнелия в подсобке шинкует здоровые кочаны капусты.
– Проголодалась? – спрашивает она Неллу, стоящую под лестницей в компании с Дханой. В последние дни они почти не разговаривали. Признание служанки, что она из сиротского приюта, поразило обеих немотой. Возможно, Корнелия решила, что сболтнула лишнее, но сказанного не воротишь, а Неллу одолевают вопросы: в каком возрасте ее забрали в приют, что случилось с ее отцом и матерью, была ли там с ней Ханна, и можно ли считать это везеньем, если, вместо того чтобы выйти замуж, она с утра до вечера горбатится в чужом доме, убирает, шинкует, печет пироги?
– Как собака, – простодушно признается Нелла. Ох уж эта селедка, эти гиблые попытки самосовершенствования! На прошлой неделе Марин в своем рвении устроила им три аскетичных ужина – селедка с черствым хлебом. А еще Нелла слышала, как ее золовку несколько раз рвало в тазик и Корнелия что-то говорила шепотом и давала ей освежающий мятный чай, дабы наладить работу желудка.
Видимо, это у нее на нервной почве в связи с предстоящей сахарной сделкой, на которой она так настаивала. Сегодня к ним должны прийти Лийк ван Кампен и Ганс Меерманс, и Нелла с любопытством наблюдает за поведением золовки. А слуги сбились с ног, только и делают, что протирают, драят, моют, выбивают пыль из занавесок, взбивают подушки, можно подумать, что дом вконец запущен и требует радикальных перемен, нового облика, недостижимой гармонии. Столовые приборы уже сияют, фаянс и китайский фарфор поблескивают боками, жемчуга в инкрустациях переливаются, а сальные свечи убраны с глаз долой. Ужин обещает быть на славу: зимний ассортимент, щедро сдобренный восточными лакомствами, которые Йохан привез из дальних стран.
Выздоровевшая Марин в пышном черном платье, волосы перехвачены белой кружевной лентой, благоухающая духами, прохаживается по гостиной с суровым видом, теребя псалтырь своими длинными пальцами. Стоя на пороге кухни, Нелла хорошо слышит ее твердую широкую поступь, размеренную, как движения маятника. Йохана пока нет, и Нелла остро ощущает его отсутствие, как и Марин, беспокойно вышагивающая по натертому полу. Он периодически исчезает из дома, сославшись на дела, но почему-то мысли Неллы вращаются вокруг таверны, где подают воздушное картофельное пюре, и что же это за дела, требующие столь частых отлучек? Он так до сих пор и не удостоил своим вниманием супружеское ложе, хотя она оставляет дверь в спальню открытой, и если она лежит без сна, то компанию ей составляет только кукольный дом в углу. Вглядываясь в пустые комнатки, она задается вопросом, дошла ли ее записка до миниатюриста.
– Вот. – Корнелия протягивает ей тарелку. – Съешьте пончик. Только что поджарила.
Нелла поливает его горячим маслом с сахаром и корицей из глиняного кувшина. Пончик превосходный, с хрустящей корочкой и нежной начинкой. Настоящее лакомство. К черту Марин с ее селедкой. Ей хочется остаться здесь навсегда.
– А что вам передала Ханна в кондитерской? – спрашивает она служанку.
Корнелия не спешит с ответом, рука на миг зависла над капустным кочаном, прежде чем опуститься на ядреный зеленый вилок. Она испытующе смотрит на Неллу, но та выдерживает взгляд синих глаз с радужкой в черном обрамлении.
– То, что вы едите, – тихо говорит Корнелия.
– Да? И что же это?
Несколько секунд они молча глядят друг на дружку, но вот на губах Корнелии появляется улыбка, точно треснул панцирь, и из-под него повеяло теплом, готовым растопить лед. Даже от вилка капусты, кажется, исходит зеленое сияние в отблесках открытой печи.
– Сахарная пудра Арно, лучше не бывает. Только никому не говорите.
Неллу всю распирает. Жизнь Корнелии не ограничена стенами дома, она знает город как свои пять пальцев, и быть посвященной в ее секреты, заслужить ее доверие, иметь свои тайны от Марин – ах, такой радости она не испытывала со дня приезда!
– Корнелия, почему ты назвала Лийк осой?
Вдруг что-то кардинально меняется в атмосфере. Пончик растаял у нее во рту, оставив на зубах липкий осадок. Корнелия перебирает края тарелки. В глаза бросаются вызывающая краснота ее кожи и белизна пальцев от бесконечного мытья рук с мылом. В кухню входят Резеки и Дхана в поисках еды.
– Так. – Корнелия вытирает потный лоб. – К капусте нужен соус.
Она встает. Для Неллы это сигнал, что пора подниматься к себе и ждать возвращения мужа.
* * *Лийк и Ганс появляются уже в сумерках, а Йохана все нет. Вымытые слугой окна мигают в темноте, ловя отражение двух десятков горящих свечей в прихожей, чей медовый аромат смешивается с острыми запахами уксуса и щелока. Канделябры с их изогнутыми серебряными линиями похожи на боевые щиты из света, одновременно заманивающие гостей и держащие их на расстоянии.
Если Лийк и оценила усилия по благоустройству дома, то от комментариев она, во всяком случае, воздержалась. Она вплывает в прихожую, демонстрируя безукоризненную осанку. Женщины молча делают друг другу книксен, и тишину заполняет шуршание широких юбок до пола. Марин протягивает руку Гансу Меермансу, а Нелла и Лийк пристально наблюдают за тем, как их пальцы соединяются и как его золотое кольцо выигрышно смотрится на фоне ее бледной кожи. Кажется, что время остановилось. Лийк даже задержала дыхание. Только огни мерцают.
– Господин, – произносит хозяйка первое слово.
– Здравствуйте, Марин.
– Прошу вас, проходите. – Развернувшись, она ведет их в гостиную.
– Ваш негр дома? – интересуется Лийк, но Марин делает вид, что не слышала вопроса.
На них столько всего надето, что у женщин уходит несколько минут, чтобы рассесться у камелька.
– Сядьте рядом со мной, – приглашает Лийк, и Нелла подчиняется, чувствуя себя нелепо в широченном платье цвета шафрана. – Вы похожи на золотую монету!
Это дурацкое сравнение, брошенное в воздух наподобие описанного предмета, падает на пол с таким же звоном. Нелла вспыхивает.
