Юсиф Чеменземинли - Девичий родник
К сожалению, богослужение не могло завершиться пока не будут съедены все приготовленные яства. Наконец, с едой было кончено. Опустив паитидану, жрец прочел молитву. Последовал обряд Хомо. Находящийся по правую руку жреца атырванец, взяв ветви Хомо, продел их сквозь девять отверстий особого сосуда и, собрав стекающий сок в круглую чашу, подал жрецу.
Подняв чашу и воздев руки, жрец провозгласил молитву во славу Хомо.
Едва закончилось богослужение, как Шиз опоясал нас ремнями, именуемыми «кости», — то был символ посвящения нашего в огнепоклонники.
Жрец прочел предлинное наставление и поручил нас Шизу.
До пятнадцатилетнего возраста человек этот, являясь нашим духовным отцом, должен был воспитывать нас ревностными огнепоклонниками, а между тем, с того мгновения, как он, подобно голодному волку, жадно и торопливо набросился на баранью кость, сердце мое отвернулось от него.
3
В последний месяц зимы, в годину лунного затмения, мать моя скончалась. Тело ее понесли в дакхму 14.
Дакхма с четырех сторон была обнесена высокой каменной оградой. Детей туда не впускали. Незаметно проскользнув средь огнепоклонников, я вошел внутрь и спрятался меж собранных в груду скелетов. На ограде в громадном количестве сидели пернатые хищники: коршуны, соколы и орлы. Огнепоклонники внесли обнаженный труп матери и, положив на каменные плиты, удалились. Сотни птиц, налетев со всех сторон, принялись терзать ее тело; когда же огромный, начавший менять оперение сокол, взгромоздясь над ее головой, принялся выклевывать ей глаза, я не выдержал и громко вскрикнул. Ворота дакхмы приоткрылись, сторож просунул голову, боязливо огляделся по сторонам. Увидев меня, он не поверил глазам. Сперва он отпрянул, но затем, войдя с одним из атырванцев, вывел меня из дакхмы. Вспомнив положение матери, я залился громким плачем. Вдруг предо мной вырос Шиз, заметив, что я смотрю на него, он пребольно схватил меня за ухо.
— Иль ты не знаешь, что вход в дакхму детям запрещен? — прошипел он.
Я молчал.
Тогда он раза два ударил меня по голове и я, толкнув его в грудь, вырвался и побежал домой.
На следующий день я не пошел в храм и все плакал, бродя вокруг дакхмы.
Вечером отец, подозвав меня, привлек к себе и заговорил тихим голосом:
«Сын мой, смерть подвластна Ариману. Проявляя слабость перед ее лицом, мы тем самым радуем дивов. Будь же тверд и стоек. Чтоб разгневать дивов, старайся выглядеть неомраченным.
В течение трех дней, оставаясь беззащитной, душа твоей матери обречена на блуждание и лишь после трех дней, представ перед судилищем, она перейдет под покровительство Солнца. Пользуясь ее беззащитностью, дивы в продолжение этих трех дней будут всячески стараться похитить душу бедняжки и вот, чтобы отогнать их, ты должен развести огонь на месте ритуального омовения и дивы не посмеют приблизиться к ней, ибо они страшатся света. И это–то, сын мой, будет полезней и лучше, чем проливать слезы».
Вместе с сестрой моей, Жиндукт, мы отправились к месту омовения и развели огонь. До утра мы поддерживали пламя, не давая ему угаснуть.
Жиндукт нездоровилось. Видно было, что помимо смерти матери ее точит и иное горе. Устремив взор на пламя костра, она была погружена в горестное раздумье.
Временами ноздри ее тонкого носа трепетали, слезы застилали глаза.
Мы сидели рядом на камне у костра. Глядя на сестру, я забыл о собственном горе. Казалось, я очнулся от тяжелого сна.
Горе Жиндукт возбуждало во мне острое участие и любопытство.
— Жиндукт, — проговорил я тихим голосом, — я чувствую, что помимо общего горя у тебя иная печаль. Во имя Заратустры, откройся!
Жиндукт приподняла голову и, изумленно взглянув на меня, вновь опустила.
На этот раз она разрыдалась. Поднявшись с места, я отер ее слезы. Припав головой к моему плечу, она наконец затихла.
Тогда, выждав немного, я обратился вновь:
— Жиндукт! — молил я, — хоть я и младше, все ж я твой брат, не мне, так кому же узнать о твоей печали?
Глубоко вздохнув, Жиндукт проглотила рыдания.
— О, горе мое безмерно и быть может непоправимо! — сказала она глухо.
— Существует ли неизлечимая боль?
— Как видишь, существует! — И, умолкнув, она взглянула на меня.
В ее глазах я прочел причину ее печали.
— Наш отец женится? — быстро спросил я. Жиндукт в ответ зарыдала. Я задумался. По закону Заратустры, женитьба на сестре и дочери почиталась святым и богоугодным деянием. Согласно закону, Жиндукт должна была стать женой отца. Я долго думал. Сначала законы Заратустры, окружив плотной стеной, наступали на меня. Я не мог найти выхода. Но поняв, что я всего лишь четырнадцатилетний мальчик, почувствовал свое бессилие и закипел горестью и гневом.
Прижавшись друг к другу, мы так до утра просидели у костра. Пение петуха нарушило наше молчание, поднявшись с места, мы отправились домой.
4
Старший брат мой, Эйзедасп, был жрецом в одном из провинциальных храмов. Раз он прибыл в Хамадан.
Лишь позже я узнал, что он приехал с целью женитьбы. И Эйзедасп имел в виду Жиндукт. Жиндукт знала это. Брат сделал ей предложение и получил отказ. Все это Жиндукт рассказала мне, решительно заявив:
— Ни за отца, ни за брата я не пойду. Пусть будет, что будет!
Я был бессилен дать ей совет. Я верил в святость закона и не мог найти выхода.
Жиндукт мыслила иначе. Ей не было дела до религии. Она не ведала законов и ей была безразлична их преложность или непреложность.
Отец знал это и последнее время усиленно старался познакомить сестру с основными положениями законов, читал выдержки из «Зинда» и «Авесты» и разъяснял их. Приводя при этом потрясающие примеры, он старался показать страшную участь, постигающую непокорных святым велениям.
Раз открыв «Вендидату»15, он прочел: «Согласно святейшему закону, кто призван дать уготовленные для услаждения праведных душ блистательные жилища? — Согласно святейшему закону их призвана дать правоверному мужу совестью свободная от грехов, юная и чистая девица–невеста.
— Сотворивший мир, кем должна являться та девица?
— Та девица должна являться дочерью или сестрой мужчины. Она должна обладать незапятнанным именем, иметь не менее пятнадцати лет и с ног до головы быть погруженной в приданое. Такая девушка дается в жены праведному мужу.
Для услаждения и облагорожения своей души эта девица дарит праведникам 14 голов мелких животных, растит и холит 14 собак.
Она перекидывает 14 мостов через речки. Она излечивает 17 паршивых, больных, собак.
Она угощает плодами, мясом, вином и шербетом 16 17 праведников…»
Глаза отца при чтении «Авесты» сверкали и он временами поглядывал на Жиндукт.
При виде явных намеков и возбуждения отца Эйзедасп опешил. От ревности и злобы он не мог усидеть на месте.
Наконец чаша терпения лопнула и, не владея собой, с гневом:
— Отец, мы знакомы с законом, в повторении нет нужды! Но если даже закон и освящает, от женитьбы ты должен отказаться.
Слова брата, словно стрелы, вонзились в сердце отца.
— Что? — заревел он. — Под конец ты восстал, ты попираешь святой закон? Вот какой ты жрец?! Так ты блюдешь святой храм?! Позор!.. Да будет позор!..
— Позор тебе, — закричал брат, забыв всякое уважение к отцу. — От старости едва передвигаешься, а еще помышляешь о браке!
Слово «старость» еще сильней разгневало отца.
— Молчать! — закричал он, выходя из себя. — Туранец! Нечестивый скиф! — и с этими словами набросился на брата.
С затуманенными злобой и яростью глазами они накинулись друг на друга.
Эйзедасп, ударом свалив отца, принялся топтать его ногами. Став вместе с Жиндукт в сторону, мы наблюдали за дракой. Почему–то оба мы питали презрение и отвращение к отцу и с каждым наносимым ему ударом гнев мой стихал.
Наконец, Эйзедасп, победив, отпустил отца и, схватив Жиндукт за руку:
— Согласно святейшему закону, ты моя!
Но странно, получавшая до сих пор удовлетворение и радость при виде мощи Эйзедаспа Жиндукт, почувствовав свою руку в руке брата, вздрогнула от отвращения и зарыдала, не удержав хлынувших из глаз слез. Я обнял Жиндукт. И вдруг на меня посыпались удары брата.
Эйзедасп, заподозрив и мою заинтересованность, с остервенением молотил меня. А я вместо того, чтоб объясниться, отвечал ему тем же…
5
Кебусей остановил Джейниса:
— Верно ты устал, отдохни.
Мои товарищи были до того заинтересованы, что никто не шелохнулся. Очевидно, чувствовался большой интерес к истории своих предков. Учтя положение, Кебусей усмехнулся.
— Чопо, продолжай, — сказал он, обратившись ко мне.
