Галина Романова - Изборский витязь
Был молодой князь высок и плечист, как все в роду Мономашичей[11], но сутулился, горбил широкие костистые плечи. Чуть вытянутое лица его могло бы показаться: красивым не только из-за правильности черт, но и по молодости Ярослава. Однако резкие морщины, обозначившиеся сейчас, портили лицо и старили сына Всеволода. Княжичу не было холодно.
Осенний день, несмотря на ветер, был не морозен, но княжич под тёплым корзном мелко дрожал и переступал с ноги на ногу - так дрожит и волнуется молодой боевой конь под неопытным всадником: Ярослав был обуреваем страстями более, чем то приличествовало князю. Исподлобья неукротимым огнём горели тёмно-серые глаза.
Топтавшиеся позади дружинники - все ближние, проверенные-перепроверенные десяти рее - нюхом чуяли его состояние. Ярослав - третий сын Всеволода после Константина и Юрия Всеволодовичей[12], и должен был то я дело уступать старшим братьям. Но его гордая душа и своевольная натура требовала большего. Он жаждал получить свой удел[13] - Рязань - богатый город, близко от Чернигова и Владимира. Отсюда можно исподволь следить за событиями, происходящими на Руси, и вовремя поспеть куда надо, буде что случится с отцом или братьями. Опять же - рядом степь, булгары[14], что нет-нет да поднимут голову. В боях с ними можно было снискать себе славу и почёт, которые ой как могли пригодиться в будущем. Но вышло по-иному - рязанцы, словно необъезженный конь, сбросили молодого князя, жестоко расправившись со многими его боярами и дружинниками, и отказались покориться Великому князю. «Нам чужих князей не надобно, - поговаривали они в открытую, - у нас свои князья есть - им мы крест целовали. Глебовичи наши князья, природные, им мы и послушны[15]. А Ярослав нам чужой...»
Много чего ещё говорили строптивые рязанцы - уже в глаза Ярославу. А уж когда до бунта дело дошло, так и вовсе языкам волю дали. Горько вспоминать гневные слова - Ярослав не чуял за собой вины - ну да ничего: Рязань в огне и крови брошена к ногам Всеволода Большое Гнездо. Не скоро она оправится!
Дружинники косились на сутулую спину своего князя, опасаясь дыхнуть ют молвить слово. Ярослав был не лучше рязанцев - тоже давал частенько волю чувствам, языку, а порой и кулакам. По сути, не боялся его только один человек, Ян Родивонович, стоявший сейчас впереди всех, в трёх шагах от князя. Изредка он оборачивался на Ярослава, но чаще его взор обращался к стекам горящего города. Совсем недавно у него с Рязанью были связаны мечты и надежды, и всё тоже пошло прахом.
Многие дружинники и бояре втайне изумлялись той тайной власти и влиянию» что оказывал порой Ян Родивонович на своего князя. Объясняли это и его зрелостью. Несмотря на молодые лета - Ян был всего на пару годов постарше Ярослава - рассудительности его не у всякого зрелого мужа достанет. Винили в том числе и род Яна.
По крови он был княжеским сыном, отец его был князь-воеводой далёкого пограничного городка Изборска[16]. Подобно всем князьям, имел наряду с крестильным именем Ян ещё и княжеское, которое он не раскрывал каждому встречному-поперечному. Отец Родион Изяславич, внук Ростиславов, считал себя потомком одного из старых князей, ведших свой род от младших сыновей Владимира Святого Крестителя[17]. В своё время изборские князья много воевали с полоцкими и псковскими. Но после того, как просидели несколько времени на одном месте безвылазно, подвиги князей старого рода забылись.
Среди Мономашичей такие владетели мелких окраинных земель и- князьями-то не всегда признавались, и сидеть бы молодому витязю дома, кабы не дальний родич, двоюродный дядя по матери, Косма Родионович, что ныне водил дружины Великого князя Всеволода.
Поговаривали, что не без его помощи Ян Родивонович оставил свою родину, далёкий Изборск на окраине псковских земель, и вошёл в дружину молодого князя Ярослава, шагнув в неё из рядов изборского полка в Новгороде. Будто бы сперва прочил воевода Косма сыновца[18] своего к Константину - старшему из Всеволодовичей, но Ян выказал норов, не легче Ярославова, и сам избрал, кому станет служить. Это упрямство и пришлось якобы по душе юному Ярославу, и потому выделил он Яна из простых дружинников, начал понемногу приближать к себе.
Сей стремительный взлёт не оставался без следа тайного недоброго шепотка за спиной - третий Год молодой витязь в княжьей дружине, в боях серьёзных побывать не успел, а уж командует, и князь порой его слов мимо ушей не пропускает. Ио недоброхоты, изощряясь в догадках, не видели главного - при этом своём влиянии на Ярослава Ян умел, хотел и мог лишний раз но лезть княжичу на глаза, не просил милостей просто так, не осуждал дел и слов своего господина явно и впотай. Он редко поперёк слово молвил, исполнял всё, что приказывали, и в то же время ясно давал понять, какое дело княжью честь роняет - тогда отрекался руки марать. Со своим словом без спроса не лез, а уж коли брался советовать - то только в делах, которые самому князю решать было недосуг. Ярослав быстро оценил умевшего не путаться без дела под ногами дружинника, но боярином так и не сделал. И потому, что бояре у него больше пока были из числа отцовских, кому сам Всеволод сына доверил, и потому, что Ян сам не гнался за боярством, довольствуясь имеющимся.
Он стоял позади князя, расправив плечи и поверх головы того - Ярослав чуть сошёл с холма, на вершине которого разбили княжий стан, - смотрел на Рязань. Только по простоте брони и можно было угадать, что он простой дружинник: из-под шелома на мир смотрел взор, который испокон веков зовут орлиным. Сила и спокойствие были в нём, и не почуешь бурю, что клокотала в его груди.
... А как хорошо всё начиналось! Прошлым годом въезжал Ян вслед за своим князем в Рязань, готовый, как и Ярослав, показать себя и в ратном деле, и в мирном труде. Богатый город на холмистом берегу Оки поразил его отличием от тихого захолустного Изборска, где прошли его детские годы, от огромного, вечно бурлящего, как океан-море, Новгорода, от гордящегося своим величием Владимира и изо всех сил тянущихся за ним Ростова и Суздаля. Поразила Рязань не только строениями, обликом местных жителей и их нравом - близость степи и постоянная опасность набегов кочевников воспитали в рязанцах воинственность и самостоятельность» - но и царившим в городе духом. Бояре прогневавших Всеволода рязанских князей косо поглядывали па Ярослава и его спутников. А то заняли опустевшие хоромы князя Романа Глебовича, уж несколько месяцев как жившего узником во Владимире, и стали править городом[19].
Рязань сперва словно онемела - враз лишившись почти всех князей и их семей, они чуть ли не вслух были названы бунтовщиками и отныне должны были повиноваться посаженным Великим князем наместникам, первым из которых был молодой князь Ярослав Всеволодович. Многие бояре вообще удалились от дел, выехали в свои вотчины[20] - кому было, куда уезжать. Таких не преследовали - меньше будут глаза мозолить. Дружинники княжеские, кто оставался в городе, тоже поскладывали оружие, и почти никто не пошёл на службу к Ярославу. Только простые горожане, привыкшие чутьём всякого занятого человека не видеть дальше собственного носа, поворчали, посетовали на судьбу своих князей, узников без вины, погоревали о княгинях и детишках их, порадовались, что хоть их оставили в покое, и зажили обычной жизнью.
Однако слишком уж тихо было в Рязани. Князь Ярослав сидел на столе, судил помаленьку, начинал готовиться к сбору дани[21], заседал с боярами и ждал возможности проявить себя. А тем временем его дружинники и бояре, словно не чуя шаткости своего положения полузахватчиков, понемногу смелели. Они заняли оставленные хозяевами дворы остальных князей, прибрали к рукам их добро и постепенно накладывали лапу на прочее. В открытую грабить было покамест совестно, всё же русские, свои люди, но и обустроить личное жильё за счёт чужого зазорным не считали.
Яну в те дни было не до князя, да и Ярослав по молодости лет осторожничал первое время. Лишь ближе к лету он в полной мере хлебнул воли и принялся за свои делишки. Издавна водился за молодым князем грешок сластолюбия - не мог Ярослав пройти мимо пригожей девушки, чьей бы сестрой, дочерью или невестой она ни была. Старшие братья его давно были женаты. А ему не повезло: молодая супруга его, половецкая княжна, крещённая именем Марии[22], умерла в первую же зиму, и полу года не пробыв нужней женою. Но Ярослав горевал недолго - посланный отцом в Рязань, нашёл он, что рязанки ничем не хуже прочих, а, может, в чём-то и лучше. Падкий на женские прелести князь быстро обрёл утешение от своих недавних горестей и слушать не хотел осторожные речи ближних бояр[23] и дружинников о том, что рязанцам может и надоесть подобное баловство.
