Галина Романова - Изборский витязь
Боярской семье отделили половину дома» вторую занимала другая семья. Ещё три семьи ютились в клетях и сараюшках, вытеснив даже скотину. По грязному двору то я дело кто-то шастал туда-сюда, и ворота даже на ночь оставались распахнуты настежь. Перед ними улочку запрудили несколько возков и телег с принадлежавшим опальным боярам добром. Куда девались в этой неразберихе хозяева подворья, оставалось только гадать.
Чуть не стукнувшись головой о низкую притолоку, Ян шагнул в тесную полутёмную избушку, перегороженную от печи к столу холстиной надвое. За нею, как он догадывался, в жару метался и бредил умирающий Роман Мстиславич. Жена его находилась при муже неотлучно и выглянула из-за занавеси только когда услышала тяжёлые шаги Яна.
В избушке натоплено и надышано так, что пришлось открыть маленькое оконце, затянутое бычьим пузырём, да и дверь плотно не притворять. Пол исшаркан десятками ног, вдоль стен, потеснив хозяйскую утварь, стоят несколько сундуков - видно, приданое старшей дочери. На выскобленном столе осталась забытой кое-какая посуда - недавно здесь трапезничали.
В доме было пятеро детей и четверо взрослых, не считая умирающего за занавесью. Жена и старшая дочь Романа Мстиславича, ещё одна пара, судя по всему дальняя родня и дети тех и других. Трое девочек и двое мальчиков, старший из которых почти отрок[39], а меньшой только и умеет, что палец сосать, забились в уголок и оттуда посверкивал» их любопытные глазёнки. Дети всегда дети - даже напуганные бедой, они сохраняют интерес к жизни.
Чего нельзя было сказать о взрослых. Вышедшая к незваному гостю боярыня показалась Яну дряхлой старухой. Старший сын её, первенец, был ровесником Яна. Добрыня Романович ныне закован в железа, отлучён от семьи» а любимый муж, надежда и опора, умирает от дон, Она взглянула мимо витязя пустым взором, тяжко вздохнула и медленно опустилась на лавку.
Остальные домочадцы выглядели не лучше, но Ян, как вошёл, сразу нашёл глазами Елену и забыл думать о прочих. Боярышня сидела у оконца за шитьём - штопала что-то меньшим сёстрам. Была она в той же светло-розовой рубахе,- поверх которой была одета вышитая запона, в какой видел её Ян в день, когда привёз раненого боярина. Она знобко передёрнула плечиками - в горести порой никакая печь не может спасти от внутреннего холода. Услыхав шаги вошедшего, Елена отложила шитье, подняла глаза - да так и застыла. Словно плеснули в лицо ледяной водой - враз изменилась девушка. Сидела, как мёртвая, - глаз отвести и вздохнуть не могла.
На Яна из всех углов обратились вопросительные взгляды, но он сам вдруг заробел. Медленно, словно боясь напугать резким движением, снял шелом, поклонился на три сторону, нашёл глазами образа в углу, перекрестился: «Матушка, царица небесная! Не выдай!» То, что предстояло ему сейчас, показалось вдруг неимоверно трудным делом.
- Здравы будьте» хозяева, хрипло молвил, как вытолкнул сквозь зубы.
- С чем припожаловал, гость дорогой? - первым подал голос сухолицый бледнокожий мужчина, измученный давним тяжким недугом. - Что за вести принёс?
По тому, как говорил человек, стало ясно, что он здесь не чужой. Ян склонил в его сторону голову, приветствуя, но потом повернулся к старой боярыне.
— С вестью я от Великого князя Всеволода и сына его Ярослава Всеволодича, - ответил он. - Поведено, чтобы все бояре и прочие люди именитые с семействами их и животами отправлены были на жительство по выбору князя - либо во Владимир, либо в Суздальскую землю, або ещё куда-нибудь подалее, дабы никто не смел в Рязани оставаться[40].
- И где ж тамо... поселят нас? - откликнулась боярыня вымучено.
- Не твоя забота, - Ян хотел сказать, что беспокоиться нечего, но под строгими осуждающими взглядами слова сами собой получились грубыми.
Елена вздрогнула при этих словах, а её мать вдруг вскрикнула, схватилась за голову, запричитала-заплакала. Плач легко подхватила вторая женщина, подсела, обняла её, и вместе они залились горючими слезами. Янов собеседник рванулся было привстать - но только грохнул кулаками по лавке. Лицо его пошло красными пятнами, и он натужно закашлял, хватаясь за грудь. Мигом опомнившись, его жена бросилась к нему, обхватила руками, словно желая защитить от зла и принять на себя его боль и, обернувшись, бросила на Яна взгляд, полный горечи.
Только Елена сидела ни жива ни мертва и не сводила с Яна больших синих глаз, на дне которых, казалось, могло уместиться всё Псковское озеро с Нево-озером[41] вместе. Она не плакала, но Яну вдруг стало её жальче больше всех остальных. Он порывисто шагнул к девушке и горячо заговорил:
- Ни о чём не тревожьтесь! Сделаю я всё так, что вам горе-горькое не так тяжко покажется. Только доверься мне, Елена Романовна, - обороню от любой беды. Жить будете не хуже прежнего... Брата твоего у князя вымолю - освободит боярина Ярослав. Верь моему слову!..
Девушка отшатнулась, прижимая руки к груди, а её мать вскинулась разгневанной ведьмой, взметнула над головой кулаки.
- Вон отсюда! - закричала визгливо. - Вон! Не смей на глаза мне попадаться! От твоего князя да от тебя все беды у нас! Не князь - веред-кровопивец[42] он! Сколько уж зла сотворил, а всё ему мало!.. Погоди ужо, отольются ему наши слёзы! Попомнит он Рязань!
Ян не стал перечить боярыне, от горя потерявшей разум, - отступил к порогу, оттуда ещё раз отдал земной поклон, кивнув после Елене наособицу[43] и молвил, уже перешагивая порог:
- Не права ты, боярыня! Горе разум твой помутило, но зла я на тебя не держу. Прости, коль чем обидел, а только княжескому слову поперёк не молвишь!.. Завтра сборы, а там и в путь...
Он вышел, оставив за спиной гневные крики старой боярыни, кашель её больного родича и тихие стоны умирающего Романа Мстиславича. Уходил не обернувшись, знал он, чуял - Елена глядела ему вслед, пока могла видеть. Вот только что думала о нём, ведь для неё он был врагом!
Полонённые рязанцы тронулись в путь в ближайшие дни, торопясь поспеть на новые места до осенних дождей. Полки князя Всеволода уходили вместе с ними, постепенно обгоняя обозы. Только небольшие дружины отрядил для охраны Великий князь - пусть доведут рязанцев до городов, а там те уж сами начнут обустраиваться.
Ярослав торопился в Переяславль, чтобы в тишине и покое переждать зиму и пережить унижение от своего неудавшегося княжения. Его дружины и бояре шли с ним. А к обозу, везущему княжескую казну и брони витязей, сзади пристроились два возка и телега.
То семья боярина Романа Мстиславича переселялась на новое место. Сам боярин ехал в переднем возке, с женой Ириной Игоревной; его дочь Елена и младшие дети - отрок неполных двенадцати лет и две девочки-погодки десяти и девяти лет - занимали второй. Родичи боярина, свояк[44] Юрий Игоревич с женой и малыми детьми, были вынуждены остаться и распрощались с семьёй боярина Романа навсегда. Никто не верил, что суждено им снова увидеться на этом свете. Всё, что смог сделать верный слову Ян, было сделано – приказание Ярослава отпустить старшего сына Романа Мстиславича, Добрыню, и позволить ему ехать в изгнание вместе с семьёй.
Успев до распутицы, прибыли в Переяславль, но спешка обошлась дорого. Стойко вынесший все тяготы пути, боярин Роман скончался уже вскоре после въезда в город. Наспех разместив невольных гостей близ княжьего подворья, Ян захлопотал, спеша снарядить отца Елены в последний путь.
Еле удалось сыскать в небольшой церквушке на окраине непритязательного попа, согласившегося отпеть и похоронить в освящённой земле человека, умершего без причастия и исповеди. Но не успели оплакать покойника, семью ждало новое испытание - Ян заторопился в Изборск, решив до зимы отвезти Елену и её родню к себе. Княжий меченосец Василий Любимович не стал перечить, раз сам Ярослав противного слова не молвил, разрешил даже вызвать охотников провести возки до Изборска.
В путь тронулись лишь чуть промёрзла после распутицы земля. Леса облетели, поля и луга, побуревшие после; проливных дождей, казались неприютными и бесплодными. Серое тяжёлое небо нависало пухлыми тучами, из которых, казалось, вот-вот полетит на землю снег. Утрами подмораживало, на лужах на дороге намерзал ледок, который не стаивал до полудня. Ветер хмуро трепал голые ветви деревьев, над которыми кружились вороны. В борах оттрубили своё лоси и туры, и волчьи выводки уже начинали выходить на добычу, а лесной хозяин, медведь, искал место для берлоги. Поздняя осень - мёртвое время, безвременье между осенью и зимой. Редко кто пускается в путь в эту пору.
Ян спешил, как мог. Прямым путём от Переяславля отправились к Торжку[45], оттуда до Пскова, а там рукой подать до родного Изборска. Торжок близко - за самой границей земель Переяславльского удела, долог лишь путь до Пскова.
