Татьяна Альбрехт - Избравший ад: повесть из евангельских времен
Глава 1
Боже мой! Я вопию днем, —
и Ты не внемлешь мне, ночью, —
и нет мне успокоения.
Пс. 21: 3Иуда стремительно шел по улицам Иерусалима, проворно пробираясь сквозь пеструю толпу. Город привычно шумел и волновался: торговцы и покупатели, прохожие и праздные гуляки кричали, суетились, ссорились, торговались, превращая душные улицы в один большой базар. Было за полдень. Несмотря на осень, солнце пекло немилосердно. Город обволакивал удушливым зноем, отдавая жар, накопленный камнями, воздух, пропитанный смрадом пота, дымом многочисленных жаровен, был настолько плотным, казалось его можно пощупать руками.
Ничего этого Иуда не замечал. Раздражение все еще бурлило в нем, юноша шел, не разбирая дороги – искал успокоения среди всеобщей суеты. За два месяца по возвращении из странствий это была уже восьмая крупная размолвка с родителями. Каждый раз разговор был об одном и том же и заканчивался ничем: Иуда хлопал дверью и уходил бродить по городу.
Налетев на очередного прохожего, юноша замедлил шаг и огляделся. Он оказался возле Храма[1], мраморно-золотая громада нависала над ним массивностью колонн и зубцами чешуйчатой крыши, в ушах звенел пронзительный крик храмовых торговцев и менял. Губы Иуды невольно скривились в пренебрежительную усмешку: он терпеть не мог этих суетливых прилипал, убивающих всю торжественность Скинии[2]. Юноша поспешил миновать это место.
Скоро он оказался у Яффских ворот. Как всегда здесь толпился народ, но шума и бестолковой суеты было меньше, чем на площади. Остановившись перевести дух, Иуда оглядел окрестность и заметил притулившуюся в укромном проулке харчевню, откуда исходили манящие ароматы жареного мяса и приправ. С удивлением ощутив позыв голода, юноша взглянул на солнце: был второй час по полудни. Машинально убедившись, что кошелек на поясе не пуст, Иуда уверенно вошел в приветливо распахнутую дверь.
Час был неурочный, и небольшая комната оказалась совершенно пустой, что, впрочем, его обрадовало. Хозяин – маленький дородный еврей с красным добродушным лицом, обрамленным остатками седоватых кудрей – опытным взглядом оценил внешность посетителя и приветливо устремился навстречу. Иуда дружески кивнул ему.
– Добро пожаловать! Садись в тень, там прохладнее, – трактирщик указал на стол в глубине зала.
– Непременно, – юноша последовал приглашению, огляделся. – А у тебя уютно, хозяин.
– Благодарю за доброе слово. Что желаешь?
– Холодного вина, лучшего что есть, и что-нибудь на закуску.
– Один миг с твоего позволения, – живо откликнулся трактирщик.
– Даже два, если хочешь, – слегка улыбнулся Иуда.
Хозяин исчез в глубине заведения, юноша, облокотившись на стол, стал рассеянно разглядывать толпу на улице, предаваясь невеселым мыслям. С момента возвращения домой отношения с родней, и раньше не самые простые, совсем испортились. Родители не давали ему покоя, пытаясь заставить заняться карьерой. Отец грозил женитьбой, дядя неустанно старался устроить выгодные знакомства. Но при одной мысли обо всем этом Иуду охватывала невыносимая тоска. Картины дальнейшего процветания в качестве левита[3], книжника[4] или чиновника, приводили его в ужас и вызывали почти физическое отвращение. Он знал, что скорее сбежит из дома, чем пойдет по такому пути.
Мысль о том, что в семье ему не место, в последнее время все чаще посещала его. Сначала становилось страшно, но потом он заставил себя спокойно оценить эту возможность, и даже порадовался ей, однако решиться пока не мог.
– Попробуй. Это мое лучшее вино.
Бодрый голос трактирщика прервал поток его мыслей. Толстяк истово протягивал ему чашу, в которой плескалась рубиновая влага. Иуда вдохнул аромат, сделал глоток, удовлетворенно кивнул.
– Неплохо! Лет пять выдержки, не местное?
– О! Господин, я вижу, разбирается! – изумленно-уважительно отозвался трактирщик.
– Есть некоторый опыт. Годится. Что с закуской?
– Одно мгновение!
Хозяин суетливо обогнул стол, исчез в дыме очага, действительно, всего на несколько мгновений. При следующем появлении в руках у него оказалось блюдо с аппетитно поджаренными кусками мяса, обильно присыпанными зеленью.
– Отведай, и больше не пойдешь в другую харчевню, – с любезным поклоном произнес он, ставя кушанье перед гостем.
– Вы что, все сговорились между собой? – рассмеялся юноша.
– Кто это мы? – не понял трактирщик.
– Вы все – держатели гостиниц, таверн, харчевен – говорите одно и то же, только на разных языках.
– Как иначе, дело у всех одно. Мой почтенный гость много общался с нашей братией?
– Приходилось. Да что ты стоишь – присаживайся, выпей, поговори со мной.
– С удовольствием!
Хозяин ловко наполнил вторую чашу из объемистой бочки в углу, поставил на стол лепешки и сел напротив. Иуда внимательно следил за ним.
– Твой облик таков, словно Господь нарочно лепил тебя держателем харчевни.
– Кто знает, может, так и было, – без тени смущения ответил хозяин. – Ведь если Бог создал вино, значит, должны быть те, кто предназначен торговать им. Не пропадать же столь щедрому дару Всевышнего!
– Замечательное суждение! – рассмеялся юноша. – Полагаю, с таким умом ты вполне можешь вести диспуты с левитами, особенно если хватишь несколько чаш своего зелья.
– Почему бы и нет. Кто знает точно, на что способен? А то, что ты называешь зельем – хмельной египетский напиток[5]. Мне его секрет достался в наследство от отца.
Толстяк сделал могучий глоток, чаша наполовину опустела.
– Я так и понял. Этот запах я узнаю из тысячи других.
– Господин, я вижу, успел повидать свет, несмотря на свой молодой возраст, – проницательно сощурился хозяин.
– Ты не ошибся, Певец вина. Могу я узнать твое имя?
– С удовольствием открою его тебе. Я Симон из города Кирены[6], стало быть, Симон Киренеянин. А будет ли мне позволено узнать имя моего почтенного гостя?
– Иуда бен Никодим из колена Левина[7]. Родом я из Иерусалима.
– Из колена Левина?! Господин знатного рода! – хозяин встал и почтительно склонился перед гостем. – Это вдвойне честь для меня!
– Оставь, Симон! Я совсем не кичусь своим происхождением.
– Но почему же, господин?
– А смысл? От того, что мои предки были славными и достойными людьми, я сам не стану таким. Человек есть то, что он сам из себя сделает. Родовому имени я предпочитаю школьное прозвище – Махайра[8].
– Ох! Это за что же, господин?
– За характер, наверно, или за язык. Учитель риторики часто говорил, речи мои острее ножа. А может, за глаза… Не знаю.
Но холодная безыскусность стального клинка мне всегда была по душе.
Трактирщик наклонился, чтобы взглянуть юноше в глаза и невольно отпрянул, встретившись с их холодным изумрудным блеском.
– Да, – задумчиво протянул он после некоторой паузы, – зря Господь не создает такие глаза. Видно, чего-то он от тебя хочет, раз наделил подобными светильниками.
Иуда вздрогнул, усмехнулся, скрывая смущение.
– Если б еще знать, чего же именно Всевышний от меня хочет, я был бы очень признателен Ему.
– Слишком много ты хочешь от Господа… Однако я заболтался, а ты голоден. Ешь, пока не остыло.
– Верно. Я еще не оценил твою стряпню.
Иуда жадно запустил зубы в сочное, пахнущее травами мясо. Симон выжидающе смотрел на него.
– Да, Бог воистину создал тебя именно держателем харчевни, ибо ты весьма преуспел в своем ремесле.
– Ага! Я знал, что ты оценишь это блюдо!
– Оно замечательно. И я хочу выпить за твое преуспевание, Симон из Кирены.
– Благодарю! Благослови тебя Бог, господин!
Обменявшись любезностями, они сделали по глотку, одновременно поставили чаши на стол и расхохотались.
– Воистину, у меня сегодня счастливый день – Всевышний послал мне такого гостя! – воскликнул Симон, вновь наполняя чашу Иуды. – Заходи чаще, я всегда буду рад тебе!
– Не сомневаюсь, старый хитрец! Другие посетители, полагаю, не так привередливы, пьют твою дешевую кислятину?
– Кому что нравится, – с деланной скромностью развел руками трактирщик.
Иуда снова громко расхохотался, поднял чашу.
– Твое здоровье, хозяин! – отсалютовав, он допил вино. – Лей еще!
Их беседа прервала шумная компания, ввалившаяся в зал – человек пять голодранцев, явившихся тратить последние медяки, заполнили маленькую комнату смрадом тел.
– Эй, хозяин! Вина! – загорланили они с порога.
Иуда брезгливо скривился. В странствиях он достаточно насмотрелся на подобных оборванцев, не понятно какого роду-племени, обитавших в любом городе вблизи ворот и порта, гостиниц и рынков. Не гнушаясь самой грязной работой, эти люди были способны и на кое-что худшее, как они существовали в мире, лучше было не спрашивать.
