Лютер Блиссет - Кью
Ваша Светлость высоко ценит подробную информацию о столь важных вещах, и я продолжу внимательнейшим образом следить за двумя этими докторами и докладывать обо всем, скромно надеясь принести пользу Вашей Милости.
Смиренно целую руки Вашей Милости.
Q. Из Виттенберга, 10 октября 1518 года.
Часть первая
Чеканщик
Франкенхаузен
(1525 год)
Глава 1
Все — почти вслепую…
Сделать то, что я должен.
Крики в ушах заглушены пушками… Люди, толкающие меня со всех сторон… Пыль, кровь и пот забивают горло, кашель раздирает грудь.
Во взглядах бегущих — ужас. Перевязанные головы, раздробленные конечности… Я постоянно оглядываюсь: Элиас позади меня. Этот великан прокладывает себе дорогу в толпе. На плече он несет Магистра Томаса. Тот неподвижен.
Где же вездесущий Бог? Его паству пустили под нож мясника. Сделать то, что я должен. Сумки оттягивают плечо. Не останавливаться. Дага больно бьет по боку.
Элиас по-прежнему сзади.
Размытые силуэты движутся навстречу. Лица наполовину скрыты бинтами, тела изуродованы. Вот женщина. Она узнает нас. Нельзя, чтобы Магистра обнаружили. Хватаю ее: ни слова. Она кричит мне через плечо: «Солдаты! Солдаты!»
Отбрасываю ее… вперед… только бы оказаться в безопасности… В переулок справа. Бегом, Элиас сзади, с опущенной головой. Сделать то, что я должен, — к дверям. Первая, вторая закрыты. Третья — открывается. Мы в доме.
Плотно закрываем за собой дверь. Шум стихает. Свет едва струится из единственного окна. В углу, в глубине комнаты, на соломенном стуле, наполовину сломанном, сидит старуха. Из мебели — лишь несколько убогих вещей: грубая скамейка, стол — головешки, напоминающие о погасшем огне в почерневшем от сажи камине.
Иду к ней:
— Сестра, у нас раненый. Ему нужна постель и вода, ради Бога…
Элиас стоит в дверях, загораживая весь проем. Попрежнему с Магистром на плечах…
— Всего на несколько часов, сестра!
Ее водянистые глаза ничего не видят. Голова раскачивается из стороны в сторону. Голос Элиаса:
— Что она сказала?
Подхожу к ней поближе. В ревущем грохоте снаружи едва слышно заунывное пение. Я не разбираю ни слова. Старуха едва ли понимает, что мы здесь.
Не терять времени. Лестница ведет наверх, кивок Элиасу, и мы спешим туда. Наконец-то постель, куда мы укладываем Магистра Томаса. Элиас вытирает пот со лба.
Он смотрит на меня:
— Надо разыскать Якоба и Матиаса.
Я кладу руку на дагу и уже собираюсь уйти.
— Нет, пойду я, ты остаешься с Магистром.
У меня нет времени ответить — он уже спускается по лест нице. Магистр Томас, неподвижный, бессмысленно смотри в потолок. Отсутствующий взгляд, едва заметное дрожаню ресниц, кажется, будто он не дышит.
Выглядываю наружу: всего лишь быстрый взгляд из окн; на соседние дома. Окно выходит на улицу: слишком высоко чтобы прыгать. Мы на втором этаже. Еще должен быть чердак. Осматриваю потолок и с трудом обнаруживаю щели люка На полу лежит лестница. Она изъедена древоточцами, но все же выдержит. Взбираюсь, карабкаюсь на четвереньках. Крыша на чердаке очень низкая, пол покрыт соломой. Балки скрипят при каждом движении. Окна нет, свет пробивается только сверху между досками.
Еще доски, солома. Приходится почти лечь. Выход на крышу — крутой спуск. Магистру Томасу его не одолеть.
Возвращаюсь к нему. Губы у него сухие, лоб горит. Ищу воду. На нижнем этаже, на столе грецкие орехи и кувшин. Заунывное пение старухи продолжается. Когда я подношу воду к губам Магистра Томаса, замечаю сумки: лучше их спрятать.
Сажусь на табуретку. Ноги не держат. Сжимаю голову руками, слышу снаружи: гудение сменяется оглушительным шумом из криков, грохота копыт и звона железа. Эти ублюдки, наемники курфюрста, входят в город. Бегом к окну! Справа, на главной улице, всадники с копьями наперевес прочесывают окрестности. Они в ярости и крушат все вокруг.
С противоположной стороны в переулке появляется Элиас. Он замечает лошадей, останавливается. Пешие наемники возникают у него за спиной. Выхода нет. Он оглядывается по сторонам: где же вездесущий Господь?
Они движутся к нему. Пики направлены на него. Он поднимает глаза. Видит меня.
Что ему делать? Меч вытащен из ножен, он с криком обрушивается на пехотинцев. Одному он вспарывает живот, второго валит на землю ударом плашмя. На него наваливаются сразу трое. Не чувствуя ударов, он хватает рукоять обеими руками, как косу, и продолжает рубить. Они рассыпаются в стороны.
Сзади него медленный тяжелый галоп — всадник нападает с тыла. Его удар опрокидывает Элиаса. Ему конец.
Но нет, он поднимается — на лице яростная кровавая маска. Меч по-прежнему у него в руках. Никто не осмеливается к нему приблизиться. Я чувствую, как он задыхается. Рывок узды, лошадь разворачивается. Поднимается топор. Снова галоп. Элиас расставил ноги, словно врос в землю. Руки и голова подняты к небу — меч он бросил.
Последний удар: «Omnia sunt communia,[2] сукины дети!»
Голова летит в пыль.
***Они грабят дома. Двери вышибают пинками и ударами топоров. Скоро они доберутся до нас. Нельзя терять времени. Я нагибаюсь к нему:
— Магистр, послушайте, надо уходить, они уже рядом… Ради бога, Магистр… — Я трясу его за плечи. В ответ — шепот. Двигаться он не может. Мы в ловушке, в ловушке. Как и Элиас.
Рука сжимает дагу. Как и у Элиаса. Хотел бы я иметь его мужество.
— Что ты думаешь делать? Хватит мучеников. Действуй, думай о спасении.
Голос… Словно из недр земли… Не могу поверить, что он заговорил. Передвигаться он еще менее способен, чем прежде. Грохот ударов снаружи. Голова у меня идет кругом.
— Иди!
Снова этот голос. Я оборачиваюсь к нему. Он неподвижен
Удары. Дверь рушится.
Хорошо… Сумки… Их не должны найти… Вот так, на плечи… Вверх по лестнице… Солдаты насилуют старуху… Я оступаюсь… Не могу удержать вес — слишком тяжело… Вот я роняю сумку, дерьмо! Они поднимаются по лестнице… Скорее… Я втягиваю лестницу, закрываю люк, дверь открывается.
Их двое. Ландскнехты.
Я могу следить за ними через щель в досках. Двигаться нельзя, малейший скрип — и мне крышка.
— Только глянем и двинемся дальше, здесь нам ничего не найти… Ах, да тут кто-то есть!
Они подходят к постели, трясут Магистра Томаса:
— Кто ты? Это твой дом?
Ответа нет.
— Ладно, ладно. Гюнтер, смотри, что это тут?
Они заметили сумку. Один из них открыл ее.
— Дерьмо, тут только бумага, денег нет. Что за дрянь? Ты умеешь читать?
— Я? Нет!
— И я нет. Это может быть важным. Иди спустись, позови капитана.
— Чего ты мне приказываешь? Почему бы тебе самому не сходить?
— Потому что эту сумку нашел я!
В конце концов они решают, что тот, кого не зовут Гюнтером, спустится на первый этаж. Надеюсь, капитан тоже не умеет читать, иначе нам конец.
Тяжелые шаги… Должно быть, капитан поднимается по лестнице. Двигаться нельзя. Во рту все горит, горло забито чердачной пылью. Чтобы не закашляться, я прикусываю щеку и сглатываю кровь.
Капитан начинает читать. Остается только надеяться, что он не поймет. Наконец он отрывает глаза от бумаги:
— Это Томас Мюнцер, Чеканщик… Звонкая монета.[3] Сердце мое подпрыгивает в груди. Довольные взгляды: оплата будет двойной. Поймать человека, объявившего войну князьям!
Я остаюсь в одиночестве, лежу в тишине, не в силах пошевелиться. Господь вездесущий, Тебя нет ни здесь, ни где бы то ни было.
Глава 2
Наконец-то слабый свет зари. Валюсь с ног от усталости.
Когда я вновь открываю глаза в кромешном мраке ночи, первое ощущение — полное онемение всего тела.
Как давно они ушли?
С улицы доносится ругань пьяных, шум кутежа, крики женщин, с которыми обращаются по законам военного времени.
Дьявольский зуд, чтобы напомнить мне, что я еще жив: на коже образовалась настоящая броня из пота, опилок и пыли.
Жив, могу кашлять, стонать и скрипеть.
Просто подняться на ноги, а затем на крышу с сумкой и с мечом невероятно трудно. Жду, пока глаза привыкнут к темноте, изучая лицо города смерти.
Внизу свет костров, разбросанных повсюду, освещает усмешки кутящих солдат, намеренных пропить доставшуюся без всякого труда победу.
Впереди мрак. Непроглядный мрак равнины. Слева, меньше чем в десяти шагах, одна крыша возвышается над остальными, нависая над переулком, а дальше абсолютная тьма. Переползая по крышам, я дотащил свою разламывающуюся спину до этой границы — впереди стена. Высотой в три человеческих роста. Я преодолеваю ее.
