Юрий Долгорукий - Седугин Василий Иванович
– Что, князь, по мою душу прибыл? – склонясь к Юрию, спросил Кучка.
– Да нет, совсем по другому вопросу.
– Этот другой вопрос – Агриппина? – блеснули глаза боярина лукавством. – Вон она сидит, как на иголках. Ждет не дождется, когда позовешь!
– Нет. Мне надо совсем другую.
– Это кого же?
– Листаву.
– Кого?
– Ты что, плохо слышишь? Повторить?
– Эту с сумасшедшинкой?
– Ту самую.
– Но ведь она моя девушка.
– Как – твоя? Ты же сам отказался от нее, сказал, что она надоела тебе приставаниями.
– Ну да, конечно… И чего ты в ней нашел?
– Тебе какое дело до этого, боярин? Не лишние ли ты вопросы стал задавать?
– Прости, князь. Не я говорю, а вино. Сейчас пошлю человека. Куда ей прийти?
– К крепостным воротам.
Немного подождав, Юрий встал и зашагал из гридницы. Краем глаза увидел, как встрепенулась Агриппина, ожидая его приглашения, но он даже взглядом ее не удостоил.
Не спеша направился к выходу из селения. Услышал, как кто-то догоняет. Обернулся. Листава! Лицо ее раскраснелось, глаза встревоженно блестели. Спросила, прерывисто дыша:
– Звал, князь? Зачем понадобилась? Или что-то случилось?
А он смотрел в ее милое лицо и улыбался. У него вдруг стало спокойно на душе, ушли куда-то тревоги и мрачные мысли. Она была рядом, и ему было хорошо, ему было больше ничего не надо. Он вынул из-за пазухи цветастый платок, который приобрел заранее, еще перед походом, и накрыл им ее худенькие плечики. Она стала гладить его тонкими пальчиками, щеки ее зарделись.
– Спасибо, князь, – проговорила она растроганно. – Никак не ожидала получить такой дорогой подарок.
– Ты хоть вспоминала обо мне? – спросил он, с замиранием сердца ожидая ответа: вдруг прозвучит равнодушное «нет».
– Думала иногда, – ответила она. – Только не чаяла увидеть.
– Что так? – спросил он и тут же пожалел о своем вопросе. Лицо Листавы потемнело, как видно, на ум ей пришла Агриппина. Тогда Юрий торопливо проговорил:
– Я буду приезжать только к тебе. Кроме тебя, мне никто не нужен.
Она наклонила голову в знак того, что верит его обещанию, он облегченно вздохнул, больше об этом разговора не вели.
Они вышли на мост, который вел в Замоскворечье, облокотились на жердевые перила. Вечерело. От деревьев на воду легла длинная тень, на вечернюю зорьку вышла хищная рыба, начала гонять мелочь, и по ровной глади реки то там, то сям стали расплываться мелкие круги.
– В детстве в Переяславле на вечерней зорьке часто бегал я рыбалить, – говорил Юрий. – У нас протекает Трубеж. Не сравнить с вашей Москвой. Маленькая степная речушка, с песочными берегами и дном. Зато пескарей уйма! Дома посолишь и в тарелке на ночь поставишь, крышечкой закроешь. А утром поднесешь к лицу, такой пряный запах! До сих пор блазнится…
– А я люблю лещей, завяленных на соломенном огне. Мой отец с братьями знают места, иногда с бредешком проходят на утренней зорьке, с ведро наловят, а потом в поле костер разведут. Ах, что это за лещи! Во рту тают!
Так разговаривали они, легко переходя от одного к другому, а потом она заспешила домой.
– Мама не знает, куда я ушла. Всякое может подумать!
Так встречались они тря дня. В последний вечер Юрий привлек ее к себе и поцеловал. Она доверчиво прижалась к нему и замерла, словно вверяя свою судьбу в его руки, и от этого она стала ему еще роднее и ближе.
Возвращаясь в Суздаль, он вспоминал встречи с Листавой, ее слова, ее лицо, как она говорила, как смотрела на него, и ему было сладостно и приятно перебирать в памяти каждую мелочь, каждую пустяковину, которые неожиданно приобретали в его глазах особую значимость. Как будет дальше в отношениях с Листавой, он особенно не задумывался, считая, что все само собой уладится и утрясется.
А Листаву по пути с последнего свидания ждала Агриппина. Ехидно скривив губы и покачивая стройным станом, она двинулась ей навстречу.
Листава остановилась, вопросительно глядя на нее. Та помедлила и проговорила, растягивая слова:
– Со свидания, значит, возвращаемся…
И, видя, что Листава не собирается разговаривать с ней, добавила:
– Ну, ну, находишься. Ты у него не первая и не последняя. Ты хоть знаешь, что он женат и у него дети есть?
– Знаю. Он не скрывает этого.
– И как же ты, несмотря на это, встречалась с ним?
– Встречалась и встречалась.
– Влюбилась, что ли?
– Сердцу не прикажешь…
– Вот дура, какая дура! Мой совет: бросай, пока не поздно.
– А ты подберешь?
Лицо у Агриппины вспыхнуло, но она сдержала себя, проговорила сдержанно:
– Да, я ошиблась. Но хоть ты поучись на моей ошибке! Расстанься с ним, пока не поздно. Потом жизнь будет не в радость, думать ни о чем не будешь, кроме него!
– Неправда. Я не из таких.
– Каждая так думает…
– Я не каждая! Я не позволю себя унижать!
– Еще как позволишь. Поползешь к нему на коленях, будешь умолять о любви, о капельке любви! Ты молоденькая и еще не испытала настоящего чувства и не знаешь, как порой оно растаптывает человека…
Агриппина ушла, а Листаве вдруг почему-то стало ужасно жаль ее. Может, и была неприязнь к этой женщине, но теперь на смену ей пришли сочувствие и сострадание. И почему-то сделалось грустно, а возле сердца поселилась тяжесть, она давила и угнетала. И, придя домой, Листава упала в постель и разрыдалась. Тяжкий камень с тех пор не покидал ее.
VIII
Целый месяц Юрий жил в каком-то наваждении. Что бы он ни делал, куда бы ни шел, его мысли всегда были о Листаве. Ему нравилось думать о ней, вспоминать их встречи, видеть перед собой ее образ. Он лишь теперь понял, что никогда не любил жену, что с Агриппиной у него было лишь мимолетное увлечение; настоящее большое чувство пришло только сейчас, к этой скромной и незаметной девушке. Не найдя силы сдержать себя, он все рассказал Ивану Симоновичу. Тот съездил в мерянский край и привез-таки, как и обещал, Сяняву; они сыграли пышную свадьбу и были счастливы в семейной жизни. Выслушав Юрия, он подумал, спросил:
– Может, перебесишься?
– Боюсь, нет. Никогда со мной такого не было. Так бы сорвался и улетел в Кучково!
– Да, друг, положение твое не из завидных. Трое детей на шее… Если затеешь развод, Мономах тебя по головке не погладит.
– О разводе я и не думал…
– А о чем же ты думал, когда встречался с Листавой?
– Ни о чем. Просто виделись мы с ней, да и все.
– Ну и продолжайте видеться! Тем более твоя Серафима не ревнует и спокойно относится к твоим любовным похождениям.
– Сейчас пока терплю. Но чувствую, что скоро не смогу жить двойной жизнью. Меня неудержимо влечет к Листаве, я хочу жить рядом с ней, и только с ней!
– Не знаю. Тут я тебе не советчик. Поступай, как считаешь нужным.
Разговор с Иваном не успокоил, а, наоборот, разбередил рану. Мысли Юрия метались, словно птица в тесной клетке, не находя решения. Наконец он не выдержал и ускакал в Кучково.
Боярин встретил его хмуро. Приказал истопить баньку с дороги, сытно и вкусно накормил, но потом, сославшись на нездоровье, ушел в свою горенку и больше к нему в этот день не вышел.
Листава его приезду обрадовалась, но была заметно печальна. Он сразу это заметил.
– Листва, о чем ты грустишь? – спрашивал он ее участливо.
– Нет, ничего, – отвечала она уклончиво. – Тебе просто показалось.
– Но я же вижу, что не такая, как была прежде. Синие круги под глазами…
– Это мне ночью плохо спалось. Духота и комары налетели, покоя не давали.
Он привез ей платье, сшитое по его заказу суздальским портным из византийской ткани. Подарок ее растрогал до слез, но взять она его не решалась.
– Что скажут в Кучкове, когда я пройдусь в нем? – спрашивала она его. – Да и дома не поймут.
– Скажешь, что подарил я.
– Легко подумать – подарок князя! А с какой-такой стати?
– Любит он тебя, этот самый князь!
