Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона
Они уже добрались до колодца. Платон опустил деревянную бадью и ответил:
— Тебе лучше знать. Говорят, что ты беседуешь с богами.
— Не слушай болтунов, — махнул рукой Сократ. — Это злые люди придумали, чтобы поссорить меня со жрецами. Все знают, что боги вещают только через оракулов, а тут ещё какой-то Сократ... Живёт, конечно, в моей душе некий демоний, но он не откровенничает со мной, а только останавливает, когда намереваюсь сделать людям что-то плохое. «Не поступай так, Сократ!» — говорит он мне, и я слушаюсь.
Жилище Сократа и домом-то назвать было трудно. У людей состоятельных в доме, как правило, два этажа, много комнат — для приёма гостей, для мужчин, для женщин, для прислуги, для приготовления пищи. Во внутреннем дворе вдоль всего второго этажа, опирающегося на колонны, — веранда, там же — хозяйственные постройки: конюшни, склады, погреба, сарай для повозок и прочего инвентаря, навесы для хранения топлива и сена и клетки с домашней птицей. Ничего такого у Сократа не было. Дом был маленький, из сырого кирпича, и состоял из двух половин: в одной жили Ксантиппа и дети, в другой половине, что похуже, находились кухня и комната Сократа. Двор дома был обнесён невысокой оградой, сложенной как попало из дикого камня, насухо, как на огородных участках. Целая куча из огромных глыб колотого мрамора и белого известняка громоздилась возле покосившейся деревянной кладовки, напоминая о временах, когда Сократ вместе с отцом занимался изготовлением надгробий и герм. Во времена Фидия Сократ изваял Селена, который до сих пор красуется на одной из стен Пропилей — ворот Акрополя. К этим камням давно никто не прикасался. Сократ забросил ремесло каменотёса и ваятеля с той поры, как умерли Фидий и Перикл, великие строители Афин. Но и выбрасывать эти камни было жалко — как-никак собственность, которой у Сократа и Ксантиппы было не так много, всего, как утверждал сам Сократ, на пять мин серебра. Столько стоил в Афинах годовалый телок или один захудалый раб. Семья жила тем, что зарабатывала Ксантиппа, которую покойная свекровь обучила искусству повитухи. Роженицы одаривали её кто чем мог, главным образом одеждой и едой. Зарабатывал и Сократ: со времён Перикла повелось, что участникам Народного собрания и булевтам, членам Пятисот, пока они заседали в Булевтерии[42], платили по нескольку оболов в день. Этих денег хватало на хлеб и на вино. Истинному афинянину же, как говорил Сократ, только это и нужно: кружка вина, в которое можно обмакнуть кусок хлеба. Правда, оливками и маслом семью Сократа снабжал Критон — у него была большая оливковая роща за городом. Сократ против этого не раз восставал, но Ксантиппа и Критон всегда одерживали над его щепетильностью победу. И другие друзья, приходя к нему, приносили кто кувшин вина, кто головку сыра, кто дичь, добытую на охоте. Против такого рода «складчины» ничего нельзя было возразить: это считалось если и не святым делом, то, во всяком случае, обязательным, потому что так в Афинах повелось исстари.
Ксантиппа не одобряла образ жизни, который избрал для себя Сократ, и частенько обзывала его бездельником. Сократ сносил эти её упрёки терпеливо и утешал себя тем, что проводил почти все дни на рынке, на Агоре, где всегда можно поесть и выпить вина в кругу друзей и благодарных слушателей — от угощений он никогда не отказывался — и таким образом жить, не тратя на своё пропитание ни обола, а заработанные на государственной службе деньги приносить Ксантиппе. Правда, заработать удавалось не каждый день.
Теперь ежедневно, а вернее еженощно, приходилось нести дозорную службу либо на Длинных стенах, либо в других местах, охраняя город от возможных ночных нападений пелопоннесцев, засевших в Декелее. Для несения этой службы всё мужское население Афин вооружилось копьями, а кто побогаче — и мечами и луками. У Сократа, хотя он и не принадлежал к числу состоятельных горожан, был свой меч, оставшийся со времён войны под Потидеей. У Платона тоже был меч, а ещё щит, бронзовые поножи, нагрудник и шлем — такого добра в их доме хватало с избытком, так как покойный отец не раз участвовал в войнах, избирался навархом[43] и любил оружие.
Платон пришёл к Сократу, чтобы договориться с ним о совместном ночном дежурстве на городской стене. Когда Сократ спросил его, зачем ему это нужно, Платон ответил: «Чтобы тебе было веселей».
Сократ засмеялся, и Платон знал почему. Его, Платона, никак нельзя было отнести к тем людям, которые умеют веселить других. Следовало бы ответить на вопрос Сократа иначе: «Чтобы тебе было не так скучно, не так одиноко». Впрочем, Платон остался доволен тем, что сказал: по крайней мере, его слова развеселили Сократа. Догадывался Сократ и об истинной причине, побудившей ученика дежурить вместе с ним: Платон любил беседовать с учителем наедине. Не догадывался Сократ, пожалуй, только о том, что Платон решил во время ночных бдений стать телохранителем Сократа. Конечно, старик и сам отличный воин, прославился не в одном бою, но это было всё же давно, в пору его молодости. Теперь ему за шестьдесят — не тот возраст, когда мужчины владеют мечом безупречно. Он же, Платон, хоть и не проявил ещё себя в боях, но зато отличился в состязании борцов на Истмийских играх. Намерение стать добровольным телохранителем Сократа возникло, когда Платон однажды подумал, что может случиться беда, если Сократа вдруг не станет, если его унесёт смерть. Эта мысль казалась нестерпимой. Она дала понять Платону, как велика его любовь к этому некрасивому чудаковатому старику, чья голова вмещает больше знаний, чем все головы афинян, вместе взятые. Тогда же Платон понял, что этот мудрец послан на землю если и не богами, то самим временем, чтобы изменить жизнь людей сообразно истине. Сократ — пророк нового времени. Как Прометей дал людям огонь, похитив его у богов, так Сократ пришёл с истиной, в которой больше энергии и света, чем в огне.
Платон испугался, что мысль об охране Сократа не пришла к нему раньше, что, пока он беспечно бездействовал, несчастье уже могло бы случиться. Он хотел бежать к Сократу прямо ночью, когда его посетили эти тревожные мысли. Но кабы знать, где нёс дежурство Сократ! Утром же Платон не мешкая отправился к Сократу.
— Хорошо, — согласился учитель, — давай нести службу вместе. Я дежурю на третьей башне Длинной стены. С Фераменом, командующим охраной, тебе придётся договариваться самому.
— Конечно! — обрадовался Платон. Почему-то ему думалось, что Сократ станет упираться. — А с Фераменом я сразу же договорюсь: он друг моего дяди Крития.
Возможно, они ещё долго обсуждали бы эту затею, но тут Ксантиппа отправила их за водой. Чан был очень вместительный, и пришлось возвращаться к колодцу несколько раз. Сократ устал и потребовал от Ксантиппы вина.
— А ты попей воды, — ответила Ксантиппа. — Она тоже утоляет жажду.
— Конечно, — не стал с нею спорить Сократ. — Сон тоже восстанавливает силы, как и пища, но никто не ложится спать на обеденный стол.
Ксантиппа всё же принесла кувшин разбавленного холодной водой вина. Сократ и Платон выпили его прямо во дворе, присев на камни. Ксантиппа потребовала кружку вина и себе.
— Женщина, — с напускной суровостью сказал Сократ, — тебе не место среди пирующих мужчин.
— Здесь только один мужчина, — ответила Ксантиппа, улыбаясь и приглаживая ладонью свои растрепавшиеся густые рыжие волосы.
— Ты кого хочешь оскорбить? — спросил Сократ. — Меня или Платона? Кто из нас не мужчина?
— Оба! — захохотала звонко Ксантиппа. — Мужчина — я!
Шутка была весёлая и в известном смысле справедливая: большую часть семейных забот в этом доме несла на своих плечах Ксантиппа.
Возвратившийся с рынка старший сын Сократа и Ксантиппы Лампрокл принёс корзинку овощей: большую жёлтую тыкву, зелёный лук, корни сельдерея. Отчитался перед матерью, что и сколько стоит, вернул ей оставшуюся мелочь, потом обратился к Сократу:
— Там тебя Федон ждёт, за углом. Спрашивает, можно ли к тебе прийти. Я сказал ему, что можно, но он хочет знать, разрешаешь ли ты.
Лампроклу было лет четырнадцать, у него ломался голос, и он нарочито басил, стараясь казаться старше своих лет, как и все его ровесники. И лицом он был серьёзен, и в движениях медлителен для солидности. Лампрокл больше походил на отца, чем на мать. Заметное сходство с Сократом ему придавали приплюснутый нос с вывернутыми ноздрями, крупная лобастая голова и большие навыкате глаза. Для полного портрета не хватало только лысины: тут над отцовскими генами одержала верх природа матери. У Лампрокла были густые рыжие вьющиеся волосы. Издали могло показаться, что у парня на голове высокая шапка, какие носят зимой фракийцы. «Юный смешной Сократ в рыжей фракийской шапке» — вот что подумал, глядя на Лампрокла, Платон.
