Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона
— Ведь это очевидно, Сократ.
— А теперь, если ты положишь перед ним два куска лепёшки — один маленький, другой большой — и попросишь его взять себе большой кусок, он правильно выберет?
— Конечно!
— А теперь спроси его, понравилось бы ему, если бы ты взял себе больший кусок, а ему дал меньший? Думаю, нет. И если бы он узнал, что некто даёт голодным маленькие куски хлеба, а себе берёт большие, разве он не назвал бы этого человека несправедливым?
— Назвал бы.
— А теперь представь, что этот же человек так же поступал бы с сыром, с деньгами, с оливками. Он ведь и в этом случае был несправедлив?
— Да.
— То есть если он несправедлив в одном, то несправедлив и во всём прочем, верно?
— Верно.
— И младенец легко пришёл бы к такому мнению?
— Да.
— Как если бы он заранее знал, что есть большее и что есть меньшее, что есть желательное и что нежелательное, что справедливое, а что нет? Так?
— Пожалуй, что так.
— Он всё это извлёк бы из своих суждений, из своей души, верно? Ведь он не знал такого человека, не наблюдал его поступков, не слушал рассуждений софистов, не беседовал с ними. И вот получается, что, увидев всего лишь два камня — большой и маленький, — этот младенец обнаружил в себе знания, о которых даже некоторые наши мудрецы не догадываются. Счастливый ребёнок! Счастливый оттого, что в нём живёт чистая душа!
— Всё спокойно? — крикнул часовой справа.
— Всё спокойно! — откликнулся Федон. Затем он присел рядом с Сократом на край стены, свесив ноги, и, осмелев оттого, что учитель обращался к нему и задавал ему вопросы, спросил: — Но откуда всё это, Сократ? — Он развёл руками, как бы призывая взглянуть на всё, что видит сам: на небо, звёзды, землю, море, белые отсветы далёкого города. — Откуда всё это? — повторил он свой вопрос.
— Вот и я постоянно думаю: откуда? — засмеялся Сократ. — И постоянно ищу человека, который смог бы ответить мне. Но не нашёл. А ты не скажешь мне, Федон?
— Нет, — смутился Федон и опустил голову.
— Правильно, — положил ему на плечо руку Сократ. — Такое знание даётся нелегко и, кажется, не открывается до конца. Разве что когда мы будем там, — он посмотрел вверх, на звёзды, — когда наша душа приобщится к своему вечному началу, мы сможем получить ответ на этот вопрос. Ведь начало души и начало мира — одно и то же начало, имя которого известно только ему самому, а мы называем его то Ум, то Сущность, то Бог, то Первопричина, то Число, то Огонь, то Атом — как кому понравится. Едва ли не каждый философ считает своим долгом написать книгу о природе и придумать название тому, что есть причина, основание и цель всего. Загляните в сочинения Пифагора, Эмпедокла, Анаксагора, Анаксимена, Демокрита, Гераклита и в этом убедитесь. А между тем только дети всерьёз думают, что у всего есть начало, даже у бессмертного, вечного и бесконечного. Но бессмертное потому и бессмертно, что у него нет ни начала, ни конца. И что есть всё-само-по-себе, то не имеет ни причины, ни начала, ни конца — никакого измерения, никакого исчисления. Всё-само-по-себе не может ни стать чем-то иным, ни терпеть рядом с собой присутствие чего-то иного, ни зависеть от чего бы то ни было, ибо оно — Всё и Само по Себе. А коли Всё, то и содержит в себе всё мыслимое и немыслимое, видимое и невидимое, бессмертное и смертное. Всякая вещь существует и разрушается благодаря причастности к Нему, а иного не было и нет. Это трудно понять, Федон? — спросил Сократ.
— Трудно, — сознался Федон.
— Но ещё труднее тому, кто этого не понимает. Когда я был молод, я видел Анаксагора. Он жил в доме Перикла. Тогда я ещё не интересовался учениями мудрецов. Я помогал отцу, колол и обтёсывал камни, сам пробовал ваять. Потом афиняне изгнали Анаксагора из своего города за то, что он оскорбил их богов, говоря, что и Солнце, и Луна, и звёзды — всего лишь раскалённые камни. Так вот этот Анаксагор утверждал, что всему начало Ум. Я узнал об этом от друзей, когда сам стал увлекаться искусством философии, и тотчас набросился на книги Анаксагора, терзаемый вопросом, что всему причиной. Меня ждало разочарование. Оказалось, что Ум в представлении Анаксагора — это как бы щелчок по лбу тому, кого мы хотим разбудить. Ум дал толчок вихрю материи или семян, как говорит Анаксагор, а уж потом из этого вихря всё образовалось: сферы, звёзды, планеты. А по какому плану и чьему замыслу, почему именно так, а не иначе, об этом Анаксагор ничего толком не сказал, а стал всякой вещи выдумывать причину, пытаясь найти её в сочетании и свойствах веществ. И всё запутал. И ничего не объяснил. Я же снова принялся искать ответ и пришёл к выводу, что подлинно существуют только идеи, или образы вещей, а сами вещи — лишь благодаря причастности к этим идеям, общности с ними. Великое — благодаря причастности к великому-самому-по-себе, прекрасное — через прекрасное-само-по-себе, справедливое — из-за справедливого-самого-по-себе.
— А уродливое, низменное, ничтожное? — спросил Платон глухим голосом. — Есть уродливое-само-по-себе, низменное-само-по-себе, ничтожное-само-по-себе?
— Твоя душа противится этому? — спросил Сократ.
— Противится, — ответил Платон, — потому что тогда сравняются в своём праве добро и зло, прекрасное и уродливое, жизнь и смерть.
— Твоя душа права, Платон. Я считаю, что причиной злого, уродливого, ничтожного — всего плохого — является либо становление, либо разрушение. Уродливо то, что ещё не стало прекрасным или уже утратило свою красоту. Точно так же ничтожно и то, что ещё не стало великим или уже утратило величие. А поскольку в чувственном мире и без того всё несовершенно, то вот и причина того, что в нём так много зла и уродства.
— Поэтому плохих людей больше, чем хороших? — спросил Федон.
— Это не так, — ответил Сократ. — И плохих и хороших — мало, много посредственных, которые не знают ни что есть зло, ни что есть добро. Истинное знание меняет всё к лучшему. Удовлетворён ли ты, Платон, моим ответом?
— Да, Сократ, — ответил Платон. — Твой ответ содержит не только истину, но и путь к ней.
— Такова природа истины.
Снова прокричали часовые, и опять стало тихо. До утра было ещё далеко, но уже чувствовалось, что вот-вот выпадет роса — воздух стал прохладнее, расплылись очертания Парфенона, луна поблекла, и светящаяся на море дорожка потеряла свой удивительный изумрудный оттенок.
— Неплохо бы согреться, — сказал Сократ и протянул Платону фляжку с вином. — Тебе же, Федон, не предлагаю — тебя ещё греет молодая кровь, не правда ли?
— Да и я ещё не стар, кажется, — сказал Платон, отводя руку Сократа. — Пей сам — тебе всего нужнее.
Сократ отпил из фляги и с удовольствием прокашлялся.
— Здесь мало развлечений, — сказал он, заткнув горлышко фляги деревянной пробкой. — Вам скучно, друзья мои? Можете спуститься вниз и разжечь костёр. Говорят, что на огонь, как бабочки, слетаются пирейские гетеры. Не хотите проверить?
— Даже если бы к костру сбежались все гетеры Пирея, меня это мало бы развлекло, — ответил Федон.
— Почему? — спросил Сократ.
— Потому что я их боюсь, — ответил Федон.
Сократ и Платон рассмеялись.
— А вот что интересно, — сказал Федон. — Как судьи Аида, сортируя души, отличают мужскую от женской? Ведь у душ в царстве Аида нет тел. Как Орфей узнал свою Эвридику, когда Кора подвела её к нему? И как он соединился с ней там, растерзанный вакханками?
— Душа приобретает нечто от тела, и это пребывает в ней, пока она не очистится от всего земного, — ответил Сократ. — По этим признакам, думаю, души и узнают друг друга, как мы узнаем людей по голосу, походке, запаху. Влюблённые, говорят, могут найти друг друга по одной ресничке.
— А потом, когда души совершенно очистятся, они теряют эту способность?
— Потом они поселяются в обиталищах столь прекрасных, что и сами преображаются в нечто, что прекраснее всего. И этим, думаю, вполне довольны. Что ещё?
— А где эти обиталища? — Федон уже и сам чувствовал, что следовало бы остановиться и не морочить Сократа глупыми вопросами, да и Платон ему подал знак, но вопрос уже сам сорвался с языка.
— А где мы? — посмеиваясь, вопросом на вопрос ответил Сократ. — Мы-то где, Федон?
— Мы на земле, — ответил Федон.
— Ты уверен?
— Конечно. Вот же она. Мы на стене, а стена на земле.
— Возле моря, — добавил Сократ добродушно.
— Да, возле моря.
— Как лягушки возле лужи. Или так нельзя сказать, Федон?
— Можно, — ответил тот.
— Мы сидим у моря, как лягушки возле лужи, — продолжил Сократ. — А море это находится в глубокой впадине, куда со всех сторон стекают реки, воздух, туман. И мы только это и видим: камни, воду, воздух, сквозь который тускло светят звёзды. Мы живём во впадине, а есть другая земля, светлая в чистом и прозрачном воздухе, где видны истинные звёзды, истинное небо, где живут люди, которые лучше и долговечнее нас, а среди них — боги. Там горы — из драгоценных камней, из золота и серебра, лишь их частицы мы находим в нашей впадине среди пыли и грязи. Там нет ни холода, ни жары, там люди не болеют. А ещё выше, в царстве абсолютной красоты и совершенства, находится обиталище для чистых душ.
