Энн Райс - Иисус: Возвращение из Египта
Брат Иосифа Симон был молчалив, и немногословны были его сыновья и дочери, как обычно. Их эти вещи не интересовали. Не интересовали они и мою маму.
Когда мы расставались с Зебедеем и его женой Марией Александрой, пролилось много слез, потому что «три Марии» больше не будут вместе до тех пор, пока не соберутся вновь в Иерусалиме на праздновании Песаха, а при том, как шли дела, кто мог сказать, когда это будет?
— И Елизавета, как же Елизавета? — рыдали они. — Одна-одинешенька, и маленький Иоанн уходит к ессеям!
Они заново переживали расставание с Елизаветой, хотя мы ее покинули уже давно, еще у Иерихона. Женщины поплакали о людях, которых я не знаю, а потом Зебедей и его родня сели на ослов и поехали к Галилейскому морю, в Капернаум. Я тоже хотел поехать к Галилейскому морю. Я хотел увидеть его всем сердцем.
Я скучал по морю. То есть я скучал по морю, когда мог отвлечься от всепоглощающего страха. Александрия была узкой полоской суши между Великим морем и озером. В Александрии всегда пахло водой и с моря дул прохладный ветерок. А сейчас мы забрались в глубь страны, земля здесь была каменистой и твердой. И иногда шел дождь.
Мужчины говорили, что сезон дождей заканчивается и что сейчас дождям пора прекратиться, но в обычное время они бы им радовались. Однако об урожае никто не думал, все только мечтали убежать от беспорядков и грабежей. Когда шел дождь, мы закутывались в наши накидки, но все равно мерзли.
А еще дожди заставляли женщин волноваться из-за Клеопы, но дядя прекрасно себя чувствовал. Он вообще перестал кашлять.
Те, кто обгонял нас по дороге, рассказывали о новых мятежах в Иерусалиме. Говорили о том, что туда из Сирии направляются римские солдаты. Наши мужчины вскидывали руки кверху.
Мы шли, и с нами шло еще много других паломников — они возвращались домой, — и все вместе мы начали подниматься в более высокую и более зеленую местность, и мне она очень нравилась.
Куда ни глянь, виднелись рощи, и на склонах паслись овцы, и здесь мы иногда видели земледельцев за работой — могло даже показаться, что войны вовсе не было.
И я забывал на время о грабителях и об опасностях. А потом вдруг из-за холма выезжал отряд всадников, и мы с криками бежали прочь. Иногда толпа бездомных паломников не вызывала у них интереса, и они объезжали нас, не трогая. В другой раз они мучили мужчин, которые ничего не говорили им, только смиренно просили оставить нас в покое, и могло показаться, что наши мужчины глупые, хотя они не были такими.
Каждый вечер у нашего костра усаживались незнакомые люди: галилеяне, идущие на север в другие деревни, и некоторые оказывались нашими родственниками, но такими дальними, что мы их раньше не знали, а другие были беженцами, спасающимися от набегов и пожаров. Мужчины сидели вокруг костра, передавали по кругу бурдюки с вином и спорили, обсуждали и кричали друг на друга. Маленькая Саломея и я очень любили слушать эти вечерние беседы.
Повсюду вожаки мятежников поднимали восстания, так говорили мужчины. Среди них был Афронт с братьями, они собирали войско, и с ними шло много народу. А на севере был Иуда бар Езекия по прозвищу Галилеянин.
И не только римские войска двигались к Иерусалиму, к ним присоединились и арабы, которые жгли деревни, потому что ненавидели Ирода, а отразить нападения арабов и навести порядок никто не мог — царя больше не было. Римляне делали только то, что было в их силах.
Все это заставляло нас и всех, кто шел с нами, пробираться как можно быстрее в Галилею, хотя мы понятия не имели, в каком месте нам встретятся внушающие ужас войска.
Мужчины горячо спорили.
— Да, все говорят о злодеяниях царя Ирода, да, он был тираном и монстром, — говорил один из них. — Но посмотрите, что случилось с нашим народом в мгновение ока после его смерти! Так не значит ли это, что нам нужен тиран?
— Мы бы отлично прожили и под римским правителем Сирии, — заметил Клеопа. — Нам не нужен царь евреев, который сам не еврей.
— Но кто же будет вершить власть здесь — в Иудее, и в Самарии, и в Перее, и в Галилее? — спросил Алфей. — Римские чиновники?
— Уж лучше они, чем Ироды, — ответил Клеопа. И многие поддержали его.
— А что, если римский префект придет в Иудею со статуей Цезаря Августа и провозгласит его Сыном Божьим?
— Никто так не поступит, никогда, — решительно отмел такую возможность Клеопа. — Нас уважают во всех городах империи. Мы соблюдаем субботу, нас не заставляют служить в армии. Уважают даже Закон наших предков. Говорю, лучше они, чем эта семья сумасшедших, которые строят козни друг против друга и проливают родную кровь!
Споры не кончались. Мне нравилось засыпать под них. Громкие голоса мужчин внушали мне чувство безопасности.
— Скажу вам то, что видел сам, — сказал Алфей. — Когда римляне подавят восстание, они убьют невинных людей вместе с виновными.
— Почему невинные должны страдать? — спросил Иаков, мой брат, который уже стал одним из мужчин, как будто всегда принадлежал к их числу.
— Солдаты, входя в деревню или город, не могут определить, кто из жителей невиновен, а кто виноват, — объяснил незнакомый мне человек, еврей из Галилеи. — Вас сметут и не заметят. Говорю вам, когда они придут, прячьтесь. У них нет времени выслушивать ваши уверения в том, что вы ничего не сделали. Они налетают как саранча, одна туча за другой, сначала грабители, а потом солдаты.
— И эти люди, эти великие воины, — воскликнул Клеопа, — эти новые цари Израиля, повсюду восстающие из рабства, эти неожиданно помазанные правители, куда они приведут эту страну? Только к еще большим несчастьям, вот куда!
Моя тетя Мария, египтянка, вскрикнула.
Я открыл глаза и сел.
Тетя внезапно поднялась, покинула группу женщин и подошла к мужчинам, с трясущимися руками, с залитым слезами лицом. Я видел ее слезы в свете костра.
— Прекратите, замолчите! — крикнула она. — Мы ушли из Египта, чтобы выслушивать это? Мы покинули Александрию, пересекли долину Иордана в страхе и ужасе, и когда наконец наступил покой и мы почти достигли дома, вы пугаете детей своими криками и пророчествами, но вы не знаете воли Господа, вы ничего не знаете! Может, завтра, подойдя к дому, мы увидим, что Назарет сожжен дотла.
Завтра. Назарет. В этом чудесном краю?
Две другие женщины подскочили к Марии и отвели ее прочь от мужчин. Клеопа пожал плечами. Остальные мужчины продолжали говорить, но уже гораздо тише.
Клеопа качал головой и пил вино.
Я поднялся и подошел к Иосифу, который смотрел на огонь. Была у него такая привычка.
— Мы уже скоро придем в Назарет? — спросил я его.
— Может быть, — ответил он. — Мы уже близко.
— А что, если он сожжен дотла?
— Не надо бояться, — тихо проговорил Иосиф. — Он не сожжен, я знаю это наверняка. А теперь иди, ложись.
Алфей и Клеопа посмотрели на Иосифа. Кое-кто из мужчин уже забормотал молитвы, предваряющие ночной сон. Они разбредались по своим постелям под открытым небом.
— Откуда нам знать волю Господню? — бормотал Клеопа, глядя в сторону. — Господь хотел, чтобы мы покинули прекрасную Александрию ради этой земли. Господь хотел, чтобы мы… — Он замолчал, потому что Иосиф отвернулся.
— Что плохого случилось с нами до сих пор? — спросил Алфей.
Клеопа сердился и не смог сразу найти слова для ответа.
— Что плохого случилось? — повторил Алфей. — Нет, скажи мне, Клеопа, что плохого случилось с нами?
И все посмотрели на Клеопу.
— Ничего плохого не случилось, — прошептал он наконец. — Мы все преодолели.
Этот ответ всех удовлетворил. Именно таких слов все ждали.
Когда я лег, Иосиф накрыл меня одеялом. Земля подо мной была прохладной и пахла травой. Я чувствовал сладкий аромат деревьев, растущих неподалеку. Мы устроились на склоне холма, кто-то под деревьями, а кто-то на открытых участках, как я.
Маленький Иуда и Маленький Симеон, не просыпаясь, прижались ко мне с обеих сторон.
Я смотрел на небо. В Александрии я никогда не видел таких ясных звезд, а здесь их было великое множество, словно песчинок на берегу или слов, что доведется мне спеть.
Мужчины разошлись, у костра никого не осталось, и огонь потух. Но от этого только лучше стали видны звезды. Я не хотел спать. Я никогда не хотел спать.
Вдалеке раздался шум. Я слышал крики. Они доносились от подножия холма, еле слышные голоса. Я повернулся в ту сторону и различил в темноте отблески пламени. Я ненавидел то, как они шевелились, эти языки пламени, но мужчины не вставали. Никто не шевельнулся. Мы лежали в темноте. В нашем лагере ничего не изменилось, и на соседних стоянках все осталось по-прежнему. В небольшой долине внизу ржали лошади. Рядом со мной появился Клеопа.
— Ничего не меняется, — сказал он.
— Как ты можешь так говорить? — спросил я. — Мы вот идем вперед и видим, как все становится другим.
