Валентин Костылев - Кузьма Минин
— Беги к отцу! Удержи его!.. Они готовят с Гонсевским смерть… гибель… народу! Помешай пролитию крови, и муки твои уменьшатся. Отврати беду от нас!
Девушка поднялась, подчиняясь горячим словам Халдея.
Ирина торопливо надевала на себя опашень, путаясь в длинных, спускавшихся до земли рукавах… Скоморох помог ей.
— Где отец?
— В старом Борисовом дворце. Беги туда! Там все собрались…
Но только Ирина хотела выйти, как на кремлевском дворе прогрохотал орудийный выстрел. Послышались гудки, бой барабанов и литавр, крики, шум…
Ирина и Халдей в тревоге побежали вниз на улицу.
К Фроловским воротам по площади в стройном порядке спешно шагал отряд немецкой пехоты. Региментари и ротмистры с саблями наголо бегали среди раскинувшегося вдоль кремлевской стены гусарского табора.
Из-за деревянных хором, из-за заборов выходили все новые и новые роты жолнеров.
Халдей хмуро сказал:
— Поздно!
Ирина, испугавшись шума и множества людей, скрылась у себя в крыльце.
Халдей увидел толпу жолнеров, которая насильно гнала по Пожар-площади извозчиков в Кремль втаскивать пушки на стены. Извозчики крестились, божились, ругались, но ехать в Кремль не хотели. Собралась толпа. Стала на сторону извозчиков. Оттеснила поляков. Те обозлились. Приготовились стрелять. Но… толпа росла, делалась смелее.
На помощь жолнерам подъехали дотоле безучастно сидевшие на своих громадных конях около церкви Покрова. (Василия Блаженного) немецкие латники. Они принялись разгонять народ нагайками. Жирные лица их с закрученными кверху усами были насмешливы. Немцы врезались в толпу, давя народ, нанося удары направо и налево. Немало людей с изуродованными лицами, сбитых нагайками и конями, уже барахталось на земле. Были слышны стоны. В немцев полетели камни.
На крик толпы из Китай-города прибежали крестьяне, приехавшие из деревень, торговцы, посадские обыватели, случившиеся на торгу. Они вступили в драку с немцами.
Халдей поднял с земли несколько увесистых камней, прицелился и пустил их в одного немецкого латника. Немец, намеревавшийся ударить кого-то, взмахнул руками и свалился наземь.
Смыв краску с лица, сбросив с себя шутовской плащ, Халдей снова втиснулся в толпу. Теперь он дрался с немцами саблей. Но теснота мешала ему. Он влез на крышу одного из ларей. Окинул взглядом площадь: толпы все идут и идут из прилегающих улиц, не ведая о том, что творится около Кремля. А там мелькали обнаженные сабли; пики то поднимались, то снова погружались в толпу; взлетали доски, брусья, камни…
Народ рубили уже не только немцы, но и прискакавшие к ним на помощь под командой пана Пекарского королевские драгуны.
Мимо Халдея проносили раненых женщин и детей…
Он соскочил наземь, побежал в прилегающие к площади улицы и стал уговаривать народ отступить, не лезть, не обрекать впереди стоящих на гибель.
Слова его были услышаны, подхвачены другими — толпа отступила.
Избиваемые драгунами москвичи побежали по Никольской и Ильинской улицам. Многие из них, цепляясь за камни и доски, падали и умирали под ударами сабель. Те, которым удалось добежать до Китай-города, тоже не спаслись.
В Китай-городе, застроенном боярскими и обывательскими домами и сотнями лавок, было удобнее скрыться от преследования конницы, чем на площади. Пан Пекарский понял это и послал пехоту, которая врывалась в дома, обшаривала дворы и вытаскивала спрятавшихся горожан на улицу.
С пехотой пришел и Салтыков. Он привел жолнеров к дому Андрея Васильевича Голицына. Жолнеры выломали дверь, ворвались во внутренние покои. Андрей Васильевич встретил их с саблей в руке. Ранил двоих.
Через некоторое время из дома вышло несколько плечистых жолнеров.
Они волокли на себе громадные узлы. Выглядывали из узлов женские и детские сапожки, сарафаны…
— Вечный покой рабу божьему болярину Андрею и болярыне Варваре с чадами, — произнес Салтыков, усмехаясь. — Не будут думать теперь о царском троне.
Возвращаясь в Кремль, поляки и немцы разбивали бочки с вином, хранившимся в боярских и купеческих погребах, захватывали женщин и девушек и насиловали их. Меньше всего заботились они сейчас о съестном. Все хлебные и зерновые склады горели беспрепятственно. Кремль остался с небольшими запасами.
* * *Перепуганные бунтом на Пожаре, кремлевские обитатели решили отслужить молебен о прекращении мятежа. Службу совершал в Успенском соборе снова возведенный в сан патриарха Игнатий. (Гермогена бросили в темницу.)
В золотой митре, осыпанной изумрудами, и в белоснежном парчовом облачении стоял Игнатий на амвоне, осматривая с какой-то растерянностью окружающих богомольцев, словно сам не верил в неожиданное свое превращение из бродячего чернеца в патриарха.
С крестом в руке, покраснев от натуги, он хрипло сказал:
— Князю людей своих да не речеши зла!.. И в совести своей не кляни вельмож! Покорися воле господней, человек!.. Сломи гордыню помыслов своих… — А заканчивал он грозным восклицанием: — И простер ангел божий руку свою на Иерусалим, дабы опустошить его!
Плакали бояре, боярыни, боярышни, дьяки и подьячие, плакали монахи и монашенки. Упорство «простого народа» смутило всех.
Во дворце Гонсевским наскоро созван был совет из польских и немецких командиров и бояр — «королевских советников».
Михайла Салтыков, размахивая руками, взволнованный, задыхаясь, кричал:
— Сжечь! Истребить всех!.. Доколе домы их целы, они будут опасны нам. Разорим мятежные гнезда, и обороняться нам станет поваднее в единой крепости… на просторном поле…
Паны согласились выжечь Белый город и деревянный Скородом в Москве.
XIV
По Никольской на коне мчался боярин Михайла Салтыков. Поперек дороги стал высокий человек в черном обшитом серебром кафтане.
— Глебыч! Куда?
Салтыков взглянул на него и, перекинувшись через луку седла, крикнул:
— Дом жечь!.. И ты жги! Либо мы — либо ничего! Всё пускай гибнет! Всё!
И понесся дальше. Около своего дома в Китай-городе Салтыков соскочил с коня. Помолился. Набрал во дворе несколько охапок соломы. Побросал ее в сени и зажег. Гаврилка спрятался в огороде соседнего дома: следил за боярином.
Из Кремля скакали с факелами в руках немецкие и польские латники. Отделившись один от другого, они с гиканьем и свистом рассыпались по улицам и переулкам, поджигая дома. Салтыков обошел свой дом, поднимаясь на носках и заглядывая в окна. Оттуда потянулись черные клубы дыма. Как бы прощаясь со своим родовым гнездом, он снял шапку, помолился. Огонь, подхваченный ветром, перебросился на соседнюю хижину. Оттуда выбежала худая женщина с ребенком на руках, за подол ее держались еще двое.
— Что делаешь?! — прижав ребенка к груди, закричала она.
Салтыков вскочил на коня и, не удостоив ее даже взглядом, помчался в Кремль.
После этого Гаврилка выскочил из-за ограды и побежал в Белый город. На Лубянке остановился, — его привел в недоумение шум, доносившийся со стороны Сретенских ворот. Вглядевшись, можно было отчетливо увидеть какой-то военный лагерь. Чей?! Гаврилка подкрался к шатрам поближе, наткнулся на бородатых бронников, в которых сразу узнал своих, русских, воинов. Кто-то схватил его за руку. Окликнуло сразу несколько голосов: «Откуда?» Перед ним стоял стройный, высокий, с небольшой черной бородкой, богато одетый воевода. На голове шелом-шишак с высоким навершьем, украшенным пышными перьями. В серебряных ножнах широкий меч.
— Что видел там?! — спросил воевода парня, лаская его своими черными печальными глазами.
— Чего видел? Губят нас проклятые!.. — со слезами в голосе ответил Гаврилка.
— Буянов! — крикнул воевода. — Расспроси!
Гаврилка насторожился: «Знакомое имя! Уж не Михаил ли Андреич? Так и есть: он самый!»
Буянов тоже сразу узнал смоленского парня. Он повел его к церкви, тут же у Сретенских ворот. Достал из саней, наполненных доспехами, кольчугу, железную шапку стрелецкую, сапоги и саблю. Приказал ему одеться. К Гаврилке подошли нижегородцы Мосеев и Пахомов. Обняли его. На них была броня, в руках копья.
Все четверо невольно подняли головы: по небу быстро неслись черные облака дыма.
Москва загоралась.
— Кто он, тот начальник? — спросил Гаврилка.
— Князь Пожарский… зарайский воевода. Пришли мы первые из ляпуновского ополчения… — с гордостью ответил Буянов.
Началась пальба. По высокой стене Белого города у Сретенской проезжей башни забегали люди. Буянов прислушался.
— Пищальник я и пушкарь… Меня бы на стену, — попросился Гаврилка.
— Обожди… Спрошу!.. — Буянов побежал к воеводе. Тот верхом на коне отдавал распоряжения окружившим его стрелецким военачальникам. Стрелец, кивнув в сторону Гаврилки, крикнул что-то Пожарскому. Воевода указал саблей на стену около самой башни над воротами.
