Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.
Как бы там ни было, этот человек был рожден, чтобы заложить основу нынешнего величия Франции, и все добрые французы должны почитать его бессмертным. Но, к великой печали его верных слуг, Господь, назначающий срок всему сущему, отнял его у нас и решил призвать к себе. За два или три месяца я предвидел, чем может окончиться его болезнь, и приходил в отчаяние, видя, сколь многие радуются его скорой кончине. Сам Король высказывал опасение, как бы кардинал не избавился от недуга; государь был окружен льстецами, неустанно нашептывавшими, что его счастье начнется после того, как хворь сведет кардинала в могилу. Это было странно: ведь первый министр, встав у кормила власти, принял государственные дела в бедственном состоянии, однако смирил гугенотов, подчинил Португалию, Каталонию, Эльзас и Австрийский дом, спас Италию{101} и совершил столько других великих дел{102}, что можно было подумать, будто он обладает сверхъестественными способностями. Умирая, он сказал, что всегда отличал меня среди других приближенных и сожалеет, что не смог сделать для меня большего; что, будь он уверен в том, что Король его послушает, то посоветовал бы ему прибегать к моей помощи в важнейших делах, — но и без того мне с избытком достанет преданности, отваги и твердости духа, чтобы преуспеть в самых разных обстоятельствах.
Если при жизни господина кардинала я высоко ценил его расположение ко мне, то в нынешнем его состоянии я ценил это еще больше. Я вспомнил все его щедроты и при мысли о том, что потеряю его, что через мгновение человек, перед которым трепетала вся Европа, уйдет и не сделает уже больше ничего, я помертвел и мучился два дня, прежде чем тяжелые мысли оставили меня.
Не успел кардинал закрыть глаза{103}, как Король притворился, что не одобряет ничего из им совершенного. Он немедленно вернул милость тьме людей, отправленных в ссылку, и это вызвало у меня такое отвращение ко двору, что я решил не оставаться там и четверти часа. Но нашлись люди, и немало, которым я понадобился: герцог Орлеанский прислал ко мне с предложением Эгремона, одного из своих приближенных. Тот, пытаясь меня соблазнить, принялся нахваливать собственную карьеру, не преминув отметить, что она гораздо лучше моей: у него-де уже свыше двухсот тысяч экю состояния и, если даже ему суждено прожить лишь до пятидесяти лет, он успеет нажить вдвое больше перед смертью. Но он не уточнил, что скопил это состояние такими способами, какие мне были чужды. Как добрая половина людей подобного рода, он играл в триктрак{104} со своим господином и, отвлекая его смешными байками, заставлял делать много ошибок, незаметно продвигал вперед свои шашки и называл очков больше, чем выпадало. Вот так он и добыл немало денег, но потом все заработанное игрой спустил в судебных тяжбах — так наказал его Бог, не позволяющий плутам оказываться в выигрыше.
Господин герцог Орлеанский был не единственным, кто хотел бы заполучить меня к себе на службу. Принц Конде вступил в переговоры со мной через герцога де Ларошфуко, который в числе прочих вернулся ко двору из ссылки. Но для политика такого уровня прибегать к посредничеству одного из главных врагов моего прежнего господина было шагом поистине странным. Я уже готов был уехать, как вдруг меня пригласила Королева, пожелавшая, чтобы я оказал ей небольшую услугу в Брюсселе. Я был удивлен, ибо полагал, что она не должна жаловать ставленников кардинала, доставившего ей немало неприятностей. Чтобы долго об этом не распространяться, скажу лишь, что он удалил от нее многих людей и настолько мало ее уважал, а вернее, так горячо радел об интересах государства, что, узнав о получении ею писем из Испании, не остановился даже перед ее личным обыском{105}. Такие вещи не заслуживали прощения и являлись липшим поводом для ненависти ко всему тому, что имело отношение к Его Преосвященству. Я даже подумал, что предложение сделано, чтобы меня погубить, и что моего вызова в Брюссель потребовала мадам де Шеврёз, пожелавшая расквитаться за все, что я там натворил. Уверившись в этом, я поблагодарил Королеву за ту честь, какую она хотела мне оказать. Но поскольку она не приняла моего отказа, я был вынужден искать иные причины, пояснив, что при жизни кардинала Ришельё уже выполнял при этом дворе секретную миссию и могу вызвать подозрения и испортить все дело, если вновь там покажусь.
Таким образом я попытался скрыть свои опасения. Но, как я и догадывался, Королева, предупрежденная мадам де Шеврёз о том, что со мной произошло в Брюсселе, сказала, что все знает и советует мне забыть страхи — ведь я поеду от ее имени, и она дает королевское слово, что мне нечего бояться. Столь настойчивое желание воспользоваться моими услугами, невзирая на доводы, которые я привел, вызвало у меня еще большие подозрения; поблагодарив Королеву, я опять отказался, и она отправила вместо меня некоего Морвиля, представленного ей кардиналом Мазарини (ибо именно Мазарини после кончины моего господина стал первым министром). Посланец должен был повидаться с Ла Портом, доверенным лицом герцогини де Шеврёз, и узнать у него лично, может ли он начать переговоры с графом де ***, фаворитом эрцгерцога, о военной помощи: она понадобится Королеве, чтобы получить регентство в случае смерти Короля, ее мужа. Чтобы добраться до этого фаворита, лучше всего было прибегнуть к помощи самой герцогини де Шеврёз, но кардинал Мазарини не желал, чтобы после этой услуги ее влияние на Королеву возросло еще больше. Он сумел доказать, что Ла Порт, не имевший такой славы, проведет переговоры гораздо успешнее, и Королева, уже не питавшая к мадам де Шеврёз прежних теплых чувств, уступила.
Прибыв в Брюссель, Морвиль легко нашел общий язык с Ла Портом, пообещав, что добьется для него должности первого камердинера Короля. Он велел ему прежде всего не выдавать секрета госпоже де Шеврёз, и некогда скромный портной, дорвавшийся до ее постели и обязанный герцогине всем, что сегодня имел, с легкостью предал свою благодетельницу и возлюбленную. Мадам де Шеврёз относилась к графу де *** лучше, чем думал Ла Порт. Она не раз доказывала ему свою симпатию, давая понять, что он привлекателен для нее и как мужчина; и когда Ла Порт открыл ему свои намерения, тот все рассказал своей любовнице. Невозможно представить, сколь уязвленной почувствовала себя герцогиня, тут же осыпавшая Ла Порта всеми мыслимыми оскорблениями, — но тот, человек проницательный, понял, что столь доверительные отношения с графом де *** не могут быть обычной дружбой, и прямо обвинил ее в неверности, добавив еще, что, кто уязвлен в своих чувствах, имеет право отомстить любым способом. Герцогине не понравились упреки этого человека, и она уже была готова прогнать его, но не решилась из страха, что, вернувшись во Францию, он расскажет Королеве о ее жизни и всех интригах против нее. Кроме того, она опасалась, как бы он не принес ее в жертву, как супругу маршала де Шомберга{106}, — о той поговаривали, что, отвергнув любовь Короля, она потом не смогла совладать с чувствами к человеку столь низкого происхождения.
Граф де ***, тоже снедаемый ревностью к Ла Порту, был удивлен, что герцогиня по-прежнему сдержанна в отношениях. Ревность его возросла беспредельно, и он решил избавиться от соперника, подсыпав ему яд. Но Ла Порт, опасавшийся не только мщения этого испанца, но и злопамятства герцогини, все время был начеку, что и спасло ему жизнь. Пока не вернулся во Францию, он принимал все меры предосторожности и ел только у себя дома.
Покуда развивались эти интриги, Король чувствовал себя все хуже, и было видно, что долго он не протянет. Мадам де Шеврёз, имевшая влияние на Королеву, дожидалась его смерти не только как конца своего изгнания, но и как начала своего торжества. Именно поэтому, стремясь еще больше привязать к себе Королеву, она решила самолично сделать то, о чем просили Ла Порта, а его самого отослать во Францию — ибо опасалась, как бы он одним своим присутствием не расстроил ее интрижку с графом де ***. Ла Порту оставалось лишь сожалеть, что пришлось оставить возлюбленную сопернику, и надеяться, что, не найдя счастья в любви, он, по крайней мере, сделает удачную карьеру.
И впрямь, обещанная должность камердинера Короля очень прельстила его, и он готов был добиваться ее любой ценой, поэтому, едва приехав в Париж, рассказал Королеве, что не смог преуспеть в переговорах — мадам де Шеврёз взялась-де за них сама, полагая, что справится лучше. Королева, уже начинавшая безоглядно доверять кардиналу Мазарини, что нам хорошо известно, передала ему все услышанное. Вместо того, чтобы обрадоваться, он расстроился. Охваченный теми чувствами, о которых я сказал выше, он сказал Королеве, что она пропала, если обо всем узнает Король, — из-за непреодолимой неприязни государя к мадам де Шеврёз лучше с нею дела не иметь и вообще забыть о ней при таких обстоятельствах; будет лучше еще раз повидаться с Ла Портом, — тот, попавши в немилость, оказывается вне подозрений, а значит, может во многом оказаться полезным.
