Грегор Самаров - Адъютант императрицы
Орлов еще раз наполнил свой фигурный бокал, одним духом опорожнил его и растянулся на жестком матрасе. Спустя несколько минут его равномерное, глубокое дыхание уже показывало, что сильная натура великана в состоянии повелевать и сном.
VII
На месте смотра войск до позднего вечера царило шумное оживление. Были огорожены различные места для танцев, по которым расхаживали горожане с женами и дочерьми и солдаты, весело знакомясь друг с другом. Только весьма редко эту общую радость омрачал диссонанс.
Хотя по приказанию императрицы в огромных палатках были в изобилии заготовлены пиво и водка вместе с излюбленнейшими кушаньями, но опьянение, которому многие поддались вследствие щедро предлагаемых спиртных напитков, не делает русских, подобно людям других национальностей, сварливыми и невыносимыми; напротив, оно придает им какую‑то особенную, наивную, почти ребячливую веселость. Если где‑либо тем не менее происходило какое‑нибудь недоразумение или завязывалась ссора, то находившиеся в толпе офицеры с неумолимой строгостью заботились о том, чтобы участники беспорядка были удалены, так что он во всяком случае продолжался всего несколько минут, а в некотором отдалении от гулянья и вовсе не был заметен.
Наибольшим расположением петербургских горожан, их жен и дочерей пользовались солдаты, приведенные Потемкиным с турецкой войны. Несмотря на их рубцы и изорванную форму, молодые девушки предпочитали их в качестве танцоров, а вокруг более старых, уже не принимавших участия в танцах, образовывались группы молодых людей и женщин, усердно прислушивавшихся к их рассказам о подвигах великого Румянцева и его воинов в делах против басурман.
Казаки тоже были в центре внимания и горожан и гвардейских солдат, завидовавших добытой армейскими полками славе и знакам отличия, которыми их наградила императрица. Только Емельян Пугачев, уединившись, сидел в одной из палаток; перед ним была кружка меда, но он лишь изредка отхлебывал пенистую влагу и, уронив голову на руку, предавался мрачным размышлениям. Его товарищи уже не раз пытались увлечь его в водоворот веселья, но он всякий раз быстро удалялся, как только ликующая толпа опоражнивала свои бокалы за здоровье императрицы.
«Нет! — скрежеща зубами, думал Пугачев, отыскав себе уединенное место в опустевшей палатке. — Я не желаю пить за здравие императрицы… я не хочу желать ей добра. Ведь я верой и правдой служил ей долгие годы, там, где нужно было, я не колеблясь проливал за нее свою кровь, но все же я и теперь лишен воли и мне не позволили возвратиться к себе на родину и после стольких лишений и трудов устроить собственное счастье, жить для одной своей Ксении. Наш генерал — храбрый человек, жалеющий своих солдат, а все же и он отказал мне в свободе; он не может дать мне ее, так как ему запрещено это указом императрицы. Разве это дело, что так много храбрых и сильных людей подчиняется воле слабой женщины? Я хотел обратиться к ней лично, когда она проезжала верхом мимо нас, я хотел лично просить у нее воли, но этот князь Григорий Орлов, ехавший рядом с нею, такой грозный и гневный, что я не осмелился, а к тому же, — с гневом сжал он кулаки, — все во мне воспротивилось — молить у женщины свободы, у женщины не Рюриковой крови, чужестранки, рожденной в еретичестве и… Чтобы потом не краснеть перед Ксенией».
Он испугался собственных мыслей и быстро поднес к губам кружку с медом, так как у самой палатки раздались шаги и вошел офицер в форме Преображенского полка.
На офицере были аксельбанты, указывавшие на то, что он состоял адъютантом при высокопоставленной особе. При его появлении Пугачев вскочил и отдал честь, а офицер проницательно взглянул ему прямо в глаза.
— Вот что, казак, — сказал он, — я ищу, с кем бы послать письмо в город, и не хотел бы мешать людям предаваться веселью; ты, по–видимому, не находишь удовольствия в танцах и в шумном времяпровождении, поэтому я хочу поручить это тебе.
— Слушаю–с, ваше благородие, — сказал Пугачев, — мой конь отдохнул и готов служить вам.
— Как зовут тебя? — спросил офицер.
— Емельян Пугачев, — ответил казак.
— Ты из войск, возвратившихся с генералом Потемкиным из Турции?
— Так точно, — ответил Пугачев, — я был при осаде Бендер, а когда‑то в армии генерала Апраксина сражался против пруссаков.
— Хорошо, — сказал адъютант, — я вижу, что ты храбрый солдат и что я могу доверить тебе свое послание. Вот, — сказал он, передавая ему запечатанный конверт, — возьми это письмо, свези его в крепость, явись к коменданту и передай ему его. Тебе не нужно докладывать об этом своему начальнику, я беру это на себя. «Выполнял службу ее величества государыни императрицы» — так скажешь, когда возвратишься обратно и начальство спросит о твоем отсутствии.
— А если меня накажут за то, что я уехал без разрешения? — нерешительно спросил Пугачев.
— Ты знаешь мой мундир, — строго произнес офицер, — слышишь — я беру ответственность на себя; служба государыне императрице не терпит проволочек.
Пугачев отдал честь, взял письмо из рук адъютанта, сунул его в карман за пазухой и, выйдя, направился за палатки своего полка, где нашел своего коня.
Он вскочил в седло и стал огибать весь табор, делая огромный крюк, так как на площади никто не имел права показываться верхом. Затем, достигнув дороги, он пустил свою маленькую, долгогривую лошадку полным махом и, все еще под наплывом своих печальных, грустных дум, поехал к городу.
Ему были знакомы эти улицы еще со времени похода на пруссаков, и в нем стали подыматься грустные воспоминания о тех днях, когда он, полный сил, находил радость в веселой солдатской жизни, когда тоска по родине еще не коснулась его и не заставляла чувствовать тяжелые давящие оковы службы.
Пугачев проехал по крепостному мосту; из‑за мрачных каменных громад крепости вздымалась позолоченная башня над собором Святых Петра и Павла.
Часовой у ворот окликнул его.
— По повелению ее императорского величества государыни императрицы, — отозвался казак, — пакет к коменданту.
Часовой пропустил его. Невольное боязливое чувство закралось в душу казака, когда он, миновав глухо звучавшие свода ворот, въехал во внутренний двор крепости. Отсюда уже не было видно внешнего мира, кроме клочка синего неба, в который, казалось, упирались крепостные стены.
Пугачев доложил о своем поручении офицеру, командовавшему внутренними караулами, и вскоре появился комендант крепости, старый генерал с лицом сурового воина, и окинул казака удивленным взором. Он никак не мог понять, что могло быть общего между этим солдатом далекого, не принадлежавшего петербургскому гарнизону полка и службою императрицы.
— Что ты привез мне? — коротко и повелительно спросил он.
Пугачев вытащил письмо, полученное им от адъютанта, и передал его коменданту.
Последний осмотрел печать, вскрыл конверт и пробежал взором содержание письма.
Он вздрогнул и с еще большим удивлением, чем перед тем, осмотрел казака; но затем его лицо снова приняло спокойное, строгое и холодное выражение. Он шепнул несколько слов караульному офицеру и затем, обращаясь к Пугачеву, коротко по–военному приказал:
— Следуй за мной!
Затем он направился через двор к двери, которая была заперта на замок и вела в помещения нижнего этажа.
Офицер с сержантом, несшим связку ключей, и пять человек из стражи шли по пятам за Пугачевым, не обращавшим особенного внимания на все эти формальности, которые могли относиться к правилам крепостной службы.
Сержант отпер замок своим ключом. Комендант первым вступил в темный, извилистый коридор, предварительно быстрым взглядом убедившись, что Пугачев следует за ним.
Офицер и солдаты замыкали шествие.
В конце коридора была открыта вторая дверь. Они все больше углублялись внутрь каменного мешка, и чем дальше шли они, тем тусклее становился свет, попадавший сюда через редко разбросанные слуховые окна.
Наконец они прошли через небольшую переднюю. Позади нее находилась тяжелая железная дверь.
Комендант ввел Пугачева в маленькую комнату с выкрашенными в белый цвет стенами, с простою кроватью, столом и несколькими стульями. Единственное окно с крепкою железною решеткою выходило на крошечный дворик, который был окружен такими высокими стенами, что в глубине его царил унылый полумрак и при взгляде на него через окно нельзя было видеть небо.
Пугачев несколько нерешительно перешагнул порог этого мрачного помещения. Он никак не мог понять, почему это комендант для исполнения переданного им поручения или для передачи ему ответа на доставленное письмо привел его в эту непроглядную глубь старого крепостного здания; но, прежде чем его мысли могли принять ясную форму, комендант снова перешагнул порог и сказал сопровождавшему офицеру:
