Грегор Самаров - Адъютант императрицы
— Если бы он был больше, — сказал Фирулькин, униженно согнувшийся перед постелью князя, — то я не был бы в состоянии положить его к вашим ногам.
— Это ты врешь, — сказал Орлов, продолжая благосклонно рассматривать камень, — ты порядочно отъедаешься на тех торговых привилегиях, которые достались тебе, и я уверен, что ты богаче и меня самого; мы когда‑нибудь еще проверим это… Все‑таки что тебе нужно? — прибавил он затем, устремляя пытливый взгляд на Фирулькина. — Ведь тебе же непременно что‑нибудь нужно, иначе ты не принес бы мне этого камня.
— О, ваша светлость, как вы несправедливы по отношению к своему всепреданнейшему слуге! Допустим, у меня есть просьба к вам, ваша светлость, но я должен прежде всего сделать донесение и высказать предостережение, к которому меня обязывает мое благоговение перед особою всемилостивейшей государыни.
— Донесение… предостережение, касающееся государыни императрицы? — живо спросил Орлов. — Что это значит?
— Я должен признаться вам, ваша светлость, — ответил Фирулькин, — что имею намерение обзавестись своим домком и семьей, так как я уже давно пережил пору первой юности, и что мой выбор пал на Аделину Леметр, актрису французской комедии ее императорского величества, может быть, и вы, ваша светлость, знаете ее?
— Нет, не припоминаю, — сказал Орлов, — я мало обращал внимания на комедиантов. Но ты, Петр Севастьянович, напрасно делаешь это, ты слишком стар и уродлив для французской актрисы; она наставит тебе рота, и это не сделает тебя более красивым. Впрочем, что же дальше? Что общего между этим твоим намерением и тем предостережением, о котором ты говорил?
При этих словах Орлова улыбка Фирулькина скорчилась в гримасу, но он все же заставил себя рассмеяться; он старался сделать вид, что находит шутку князя великолепной.
— Вы, ваша светлость, тотчас же поймете это, — продолжал он. — Мадемуазель Аделина познакомилась с молодым офицером Смоленского полка, Василием Мировичем; она принимала его ухаживания и, пожалуй, сама питала к нему ту мимолетную юную симпатию, которая не может обеспокоить умного супруга.
— Тем печальнее, тем печальнее! — воскликнул Орлов. — Ты представляешь собою очень наивную фигуру рядом с молодым подпоручиком; будь осторожен! Я уже вижу пробивающееся над твоим лбом украшение.
— Но молодой офицер, — продолжал Фирулькин, пропуская мимо ушей столь нелестное замечание князя, — по–видимому, взглянул на все это серьезнее. Узнав, что Аделина Леметр — моя невеста, он разразился страстным гневом. Кажется, он требовал от государыни императрицы возвращения его родовых поместий, чтобы благодаря этому иметь возможность жениться на мадемуазель Аделине.
— Возвращения родовых поместий? — воскликнул Орлов, полуприподнимаясь в постели. — Василий Мирович, подпоручик Смоленского полка? Да, да, я припоминаю… Ну, что же дальше? — выказывая уже большее внимание, спросил он.
— И вот, ваша светлость, — сказал Фирулькин, — этот молодой человек, в жилах которого, как я могу предполагать, течет кровь опасного бунтовщика, в минуту гнева вел поносительные речи о государыне императрице — да сохранит и благословит ее Господь! — и у него даже вырвалась дикая угроза, смысла которой я не понял, но которая во всяком случае содержит изменнические намерения против нашей всемилостивейшей повелительницы.
— Мирович… Смоленского полка, — вполголоса, как бы про себя раздумчиво произнес Орлов, — полк стоит в Шлиссельбурге… — В его глазах блеснула молния. — Отлично, Петр Севастьянович, отлично! — сказал он затем. — С твоей стороны очень хорошо, что ты сказал мне об этом. Каждый верный подданный должен считать своим долгом заботиться о том, чтобы нигде в империи не было заронено злых семян государственной измены; все же это не будет иметь значения; пожалуй, придется не взыскивать с бедного молодого человека его гнев. Собственно, он не прав, так как ему будет и удобнее, и дешевле играть в любовь с актрисочкой, когда она будет твоей женой.
Фирулькин вздрогнул, но он и на этот раз удержал на своих тонких губах кривую усмешку.
— Она еще не моя жена, ваша светлость, — сказал он, — она упряма и своенравна и, по–видимому, намерена противиться воле матери; поэтому я вынужден покорнейше просить, ваша светлость, замолвить за вашего преданнейшего слугу свое решительное и могучее слово. Аделина не осмелится противоречить далее, если узнает, что на моей стороне находится ваша всемогущая воля.
Орлов громко рассмеялся.
— Так вот ради чего этот брильянт! — воскликнул он. — Но хорошо! Пусть твое желание исполнится! Однако я должен сказать тебе, что я могу приказать маленькой актрисочке выйти за тебя замуж, но чтобы ты стал моложе и красивее, это сделать я никак не могу, да и к тому, чтобы она любила тебя, я также не могу принудить ее. И я заранее предупреждаю тебя, что она не сделает этого и что вскоре на твоей голове появятся такие же красивые рога, как у того старого греческого охотника, который подстерег Диану на купанье.
Вошел адъютант.
— Ну, теперь ступай! — сказал Орлов Фирулькину, поднимаясь с постели. — Я не забуду твоей просьбы и во вред тебе самому исполню ее.
С глубоким поклоном Фирулькин удалился.
— Что скажешь? — спросил князь у вытянувшегося перед ним в струнку офицера.
— Адмирал граф Алексей Григорьевич Чесменский приказывает доложить вам, что казак Емельян Пугачев арестован и помещен в каземате крепости.
— Хорошо, — равнодушно произнес Орлов, — посмотри, вернулся ли уже из города поручик Павел Захарович Ушаков. Если ты найдешь его, то немедленно пошли ко мне.
— Я видел его на дворе, и он тотчас будет к услугам вашей светлости.
Несколько минут спустя в комнату вошел молодой человек в форме Смоленского полка. Его лицо было открытым, во взоре темных глаз лежал отпечаток хитрого лукавства, а усмешка на лице и самонадеянная непринужденность, с какой он подошел к князю, указывали на то, что он был твердо уверен в особенном расположении всемогущего фельдцейхмейстера.
— Павел Захарович! — сказал Орлов. — Мне нужно дать тебе поручение, при исполнении которого ты должен приложить всю свою сметку и весь свой ум.
— Я не нуждаюсь в подобных напоминаниях, — возразил Ушаков, — вы, ваша светлость, знаете, что все мои силы всегда в вашем распоряжении, и до сих пор я имел счастье заслуживать ваше постоянное одобрение.
— Тебе не повредит, если и на этот раз тебе также удастся это, — сказал Орлов. — Ты знаешь подпоручика Василия Мировича, своего однополчанина?
— Я знаю его, — смущенно ответил Ушаков, — он как раз мой друг, мой особенный друг, с которым я вырос в кадетском корпусе. Что с ним?
— Вот это‑то именно я и хочу знать, — сказал Орлов. — Ты повыпытаешь у него, поговоришь с ним обо всех его обстоятельствах. У него любовная интрига с одной французской актрисочкой?
— Больше чем любовная интрига, — смущенно ответил Ушаков, — это настоящая, серьезная любовь, от которой он тщательно старался избавиться.
— Хорошо, — сказал Орлов, — ты поговоришь с ним относительно этого, поговоришь также об императрице, о правительстве… Ты будешь внимательно наблюдать за ним, за каждым его словом и будешь точно и пунктуально доносить мне обо всем, что ты увидишь и услышишь.
— Слушаю–с, ваша светлость, — ответил Ушаков. — Но я уже имел честь заметить вашей светлости, — колеблющимся и взволнованным голосом прибавил он, — что Мирович — мой друг.
— Разве существуют друзья, когда дело идет о службе государыне императрице, — строго и грозно спросил Орлов, — когда дело касается того, чтобы исполнить мое приказание? Впрочем, будь покоен! С твоим другом Мировичем не случится ничего дурного, и чем правдивее и точнее ты будешь доносить мне обо всем, что ты заметишь за ним, тем больше будет та услуга, которую ты окажешь ему самому. Теперь ступай, завтра я жду твоего первого донесения.
Ушаков по–военному откланялся и удалился из комнаты, но уже далеко не с тем самонадеянным и радостным выражением лица, с которым вошел сюда.
— Мой брат советует мне быть осторожным, — сказал Григорий Орлов, оставшись один, — и все же в своей смелой самоуверенности он склонен слишком низко оценивать каждого врага; на этот раз хорошо, что я никогда не забывал о предусмотрительном благоразумии и в каждом, полку имею доверенное лицо, через которое узнаю все, что там происходит. Я отлично понимаю, на что намекал этот Мирович своими угрозами, о которых говорил мне Фирулькин. Этот дурак говорил о них, чтобы устранить соперника, и вовсе и не подозревал при этом, что тем самым коснулся ужаснейшей тайны России и дал мне в руки нить, чтобы направить все согласно моему желанию. Лицо этого Пугачева и гнев Мировича, вызванный потерей его актрисочки, должны быть в моей руке сильным оружием. Убаюкивай себя в своем самодержавном сне, неблагодарная императрица! Простирай руку к высшим целям своего честолюбия, дерзкий Потемкин! У меня имеются казак и актрисочка, и вскоре императрица, затрепетав, узнает, что ее трон далеко не устойчив, когда его не поддерживает и не защищает рука Орлова. Мое оружие отточено, но никто не должен знать его, пусть никто не подозревает его остроты… даже и мой брат. Теперь мне нужно отдохнуть. Сон дарит ясность мыслям и твердую уверенность воле.
