Анн Бренон - Нераскаявшаяся
— Мой последний сыр! — гордо сказал он. — Хотя, к сожалению, я знаю, что ты не станешь его есть, — обратился он к Фелипу.
Фелип тоже рассмеялся и высоко поднял свой кубок:
— Все вы знаете, что теперь я буду поститься до конца своих дней! В отличие от вас, мы, добрые христиане, не едим, ни животной, ни варварской пищи. На нашем столе нет ни мяса, ни животных жиров, ни масла, ни сыра, но мы употребляем лишь постную пищу. Всякий год мы, как Христос в пустыне, трижды постимся, а в остальное время, как и Он, едим хлеб, вино и рыбу, и так же, как и Он, не прикасаемся к женщинам. Мы оставляем все это толстым каноникам и любящим удовольствия прелатам. Пусть они соревнуются с нашими благородными господами в выездах на охоту, когда они спорят друг с другом, кто исправнее загонит рогатину в сердце бедным животным. Пусть они купаются в роскоши и едят жирное мясо. Мы, бедняки Христовы, не ищем никакой иной пищи, кроме хлеба бедняков, мы соблюдаем целомудрие, отказываемся лгать, отказываемся убивать: мы не убиваем даже животных…
Только добрые люди могут ответить улыбкой святой Марии во Плоти, подумала Гильельма. По крайней мере, им не нужно благословлять мясо для паштетов! А может быть когда–то, очень давно… Гильельма попыталась четче сформулировать свои мысли — ну очень давно, сто или может даже тысячу лет назад? или во времена ее деда и бабки? В общем, еще до того, как князь мира сего начал распространять зло по земле, еще до того, как папа Римский начал войну, еще до крестовых походов, до Инквизиции… тогда, может быть, все придерживались веры добрых людей и прекрасная Дама всегда улыбалась?
Ужин закончился. Пока домашние готовили постели и ложа для гостей в обеих комнатах — наверху, на солье, и в сутул, полуподвале возле овчарни, Гильельма встала и тихо вышла за двери, растворившись в ночи. Снаружи ее встретило ледяное молчание, обдавшее лицо белым морозным паром от дыхания. Снег продолжал падать, но снежинки, оседавшие на ней, сразу же таяли. Был настоящий зимний снегопад. Уже почти Рождество… Гильельме не хотелось думать о том, что может принести с собой это Рождество и этот снег.
ГЛАВА 13
КАНУН РОЖДЕСТВА 1305 ГОДА
«Но мы верим, что в божественную эпоху настанет новая земля и новое небо, как Господь уже сказал своему народу в пророчестве Исайи: «И будет новая земля и новое небо, которое для вас создам, и пребудет вовек…» (Ис. 66, 22) И Петр также сказал в своем Послании: «Впрочем, мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Пе. 3,13). И Иоанн сказал в Апокалипсисе: «И увидел я новое небо и новую землю» (Апок. 21,1)
Анонимный трактат катаров, Лангедок, около 1220 годаЧтобы чаще видеть снег, Гильельма вызвалась убирать солому. Еще она должна была очистить настил овчарни от помета, подмести фоганью, а потом уже раскладывать солому в ярком свете зимнего солнца. Работая вилами, одетая в теплую шубу поверх сорочки и юбки, она могла немного помечтать. Гильельма складывала солому под крышей с подветренной стороны дома, чтобы уберечь ее от дождя и сырости. Возле стены нужно было складывать уже высохшую и выбеленную на солнце солому в стога. Щеки Гильельмы раскраснелись от холода, словно вобрали в себя чистоту зимнего воздуха. Может быть, эта зимняя страна и есть образ той истинной земли, который неотступно ее преследует? Истинная земля, где правит князь света, и волки живут в мире с овцами? Может быть, царство, которое не от мира сего, подобно белизне снегов? А может быть, почти невидимое, оно скрывается за сияющими горами?
На сегодня уже многое приготовлено для праздника. Но все же он не получится таким, как все они мечтали целый год. Закончив раскладывать солому для просушки, которая пригодится и для овец, и для людей, Гильельма пошла помогать матери печь хлеб. Весь вчерашний вечер они обе месили тесто; и теперь оно, наконец, поднялось. Они сделали и большие хлебы, и маленькие булочки, называемые тоньол, и сладкие булочки, выпекаемые специально к празднику. Конечно, муку следует экономить, но ведь Рождество такой светлый праздник… Еще они припасли четверть окорока, колбасы и закопченную Белотом солонину — в общем, все, как у людей. В печи Белотов пекли хлеб, и не только для всех Маури, но и для большинства домов деревни, потому что только у них, Клергов и Риба, печь справлялась с такой нагрузкой. Едва хватало времени поддерживать огонь в печи и заменять одни хлебы на другие… Азалаис и Гильельма вышли из дому, закутанные до самого носа, одетые в шерстяные рейтузы и гетры из овечьей шкуры, чтобы защитить ноги от мороза. Со смехом скользя по снегу на деревянных подошвах, они едва волочили свою ношу — длинную доску, уставленную выпечкой — большими длинными хлебами, маленькими круглыми хлебцами, яблочными пирогами, прикрытыми белой тряпицей. Вся деревня при виде их принималась отпускать шутки. «Да поставь это в мою печь, Азалаис! — закричала проходящим Гаузиа Клерг, появляясь в дверях. — Я сейчас и место приготовлю».
Азалаис поблагодарила, извинилась, поздоровалась, и вместе с дочерью втащила доску в дом кузины бальи. Гильельма также поклонилась, стряхнула снег с одежды, вдохнула запахи соседского дома. Немного позже, по дороге назад, когда мать и дочь спешили домой по деревенским улицам, Азалаис шепнула на ухо Гильельме:
— Ты заметила, какое печальное лицо у нашего красавчика–священника? Ты видела, как он цедил слова при разговоре со своими родичами, Бернатом и Гаузией? О, мне хорошо известно название болезни, которая мучает нашего ректора Пейре Клерга. Она называется Беатрис. После Рождества благородная дама уезжает в Лиму, к своей сестре и ее мужу…
— Ну и скатертью дорога, — вырвалось у Гильельмы. Мать, обернувшись, внимательно посмотрела на дочь, однако, ничего не сказала.
Двое средних братьев, Раймонд и Бернат Маури, тоже вернулись в Монтайю, вслед за старшими братьями, чтобы встретить Рождество в кругу семьи. Оба юноши принесли с собой несколько медных монет и кое–какую провизию; с этой осени Раймонд стал пастухом на зимних пастбищах в низине, между Памье и Саверденом, а Бернат занимался покраской шерсти у своего хозяина в Тарасконе. Худые и нескладные, они теперь выглядели на тринадцать или четырнадцать лет. Этим вечером вся семья была в сборе, вернее, почти вся, потому что Раймонда Марти явилась домой всего лишь на минутку, чтобы обнять своих родных. Она, видите–ли, помогала своей свекрови готовиться к празднику. А сейчас она пошла на рождественскую мессу к Пейре Клергу, в церковь Святой Марии во Плоти, всю сияющую от зажженных свечей. Азалаис тоже послала Гильельму принести настоящую восковую свечу. Ведь в это же самое время, в доме ткача Эн Маури, в большой тайне, добрый человек Фелип де Талайрак произносил проповедь о Рождестве. Дверь была плотно закрыта на тяжелый засов. Двое братьев, Бернат и Раймонд, стояли, прислонившись к двери, чтобы ответить, если вдруг кто–то настырный будет стучаться. Некоторые соседи, кому вполне можно было доверять, тайно присоединились к семье Маури: это были Гийом Бенет, Раймонд Белот, Пейре Маурс, тесть старшего брата Гийома Маури, а также старая Гильельма Бенет, опирающаяся на руку Азалаис. В очаге мерцали тлеющие угли. Все собравшиеся приветствовали доброго человека и попросили его благословения: мужчины трижды обнялись с ним, а женщины просто поклонились, не прикасаясь к нему. И вот маленькое собрание затаило дыхание. Одни расселись по лавкам, другие скрылись в полумраке комнаты. Гильельма была в первых рядах верующих. Она стояла, опираясь на двойную дощатую стену. Рядом с ней пристроился Жоан, обводя собравшихся немного сонным взглядом. Проповедник сел за стол. Возле него стоял Пейре Маури, держа в руке книгу. Азалаис Маури принесла вторую восковую свечу, зажгла ее и поставила на стол. Стало светлее.
Добрый человек Фелип де Талайрак проповедовал о сегодняшнем празднике, о Рождестве Господа Нашего.
— Это день радости! — провозгласил он. — Ребенок, появившийся в этом мире, это Сын Божий, и Он пришел, чтобы спасти людей. Но знайте, что это не был ребенок из плоти и крови, — уточнил молодой монах с ласковой улыбкой, на миг мелькнувшей в пляшущем пламени свечей. — Не думайте, что Сын Божий был унижен до того, чтобы воплотиться в земное тело при помощи женского тела. Жалкая плоть, обреченная на погибель, как и все видимое, обреченное на разрушение, страдание и смерть в этом мире — от дьявола и мира сего. Бог никогда не создавал того, что приводит к смерти. Сын Божий появился в человеческом теле только по–видимости, Он прошел через Деву Марию как божественный свет, хранимый под спасительной сенью. К тому же, мы считаем, что и Богоматерь была ангелом небесным, как и святой Иоанн Евангелист: оба они были посланы, чтобы помочь Господу Нашему осуществить Его земную миссию. Появившись в образе младенца перед Девой Марией, Христос ходил среди людей в образе человека. Однако он был лишь по–видимости распят и по–видимости умер. Он был Богом, а Бог не может умереть. Когда Господь Наш появился в этом мире в образе ребенка, то уже тогда Он принадлежал к вечной славе Божьей. Его воскресение, видимое апостолами после Его якобы смерти, было ни чем иным, как окончательным выявлением Его истинной божественной природы.
