Наталья Павлищева - «Врата блаженства»
– Да сохранит нас Аллах от недостатка пищи и от избытка слов!
Легко сказать, да трудно сделать. Бедная женщина старалась не показываться никому на глаза, уходила в дальний кешк сада, сидела там, слушая рассказы флорентийки о великих людях ее родины. С каждым днем Хуррем все лучше понимала речь Марии и все легче складывала сложные фразы сама.
Изабелла не присутствовала, она вообще не желала говорить, словно замкнув свои уста на замок, молча двигалась, что-то делала, но будто отсутствовала в этом мире. Зейнаб сказала, что у нее больна душа, и было принято решение удалить женщину от беременной Хуррем Султан. Хуррем хватало и Марии, та действительно была образованна, знала многих и многих, часами могла рассказывать об итальянских городах, об их красивых зданиях, фресках, о картинах, поэтах, часами читать стихи.
– Хуррем, мне кажется, судьба нарочно привела меня в этот дивный сад, чтобы я могла рассказать вам о не менее прекрасной земле – Италии.
Странная дружба кадины и рабыни тоже мало кому нравилась, но Повелитель не возражал, и остальные терпели, даже валиде и кизляр-ага, правда, не забывавший напомнить, что покупка второй рабыни оказалась просто потерей денег. Да и эта чем занимается – непонятно. Только языком мелет, как сорока, а еще говорят, что Хуррем не любит болтовню! Послушали бы…
Жизнь на грани смерти
В яркий день 23 джумада-аль-ахира 928 года хиджры (20 мая 1522 года) Хуррем вдруг почувствовала себя совсем плохо. В последние дни ее мучили сильные боли внутри, понять причину которых Зейнаб никак не могла. Вернее, догадывалась, но боялась озвучить.
Дав госпоже успокоительное, она присела в стороне, сокрушенно качая головой. Хуррем лежала, закрыв глаза и прислушиваясь, как боль хотя бы на время затихает. Она предпочитала терпеть, только не пить средства, от которых будущий ребенок мог стать дурным. Но иногда становилось невыносимо, тогда Зейнаб со вздохами давала что-то выпить.
К старой лекарке подошла Фатима, видно, решив, что измученная Хуррем заснула, тихонько поинтересовалась:
– Отравили?
– Да.
– Выдержит?
– Она, может, и да, а вот ребенок…
Хуррем вдруг распахнула глаза:
– Ребенок может не вынести?
– Госпожа…
– Если вызвать роды сейчас, он может выжить?
– Это опасно для вас.
– А если я вот так день за днем еще два месяца буду пить опий, это не опасно разве? Я же привыкну.
– Опасно.
– Ты знала, что я отравлена, и ничего не делала?
Зейнаб со вздохом пересела ближе:
– Госпожа, ничего нельзя поделать, у вас ребенок. Если бы я дала вам сильное противоядие, то ребенок умер бы внутри, а если и родился, то уродцем.
– А так?
– Не знаю, – честно призналась старуха. – Может родиться здоровым, вы можете даже доносить, но может и нет.
В разговор вмешалась Мария, уже немного понимавшая по-турецки, но обратилась к Хуррем по-итальянски:
– Госпожа, я не повитуха, но моя сестра умерла при похожих обстоятельствах. А другую удалось спасти, вызвав преждевременные роды. Объясните своим лекаркам, что это лучше. Если ребенок родится через месяц, то он не выживет, лучше сейчас. Либо вовремя, либо сейчас.
Это подтвердила и Зейнаб, дети, рожденные за месяц до срока, выживают реже, чем за два месяца.
Все четверо понимали, что это опасно, служанки знали, что с них просто спустят шкуру, если ребенок не выживет, но знали и другое – еще два месяца Хуррем не вынесет: либо умрет, либо настолько привыкнет к опию, что превратится в безвольную куклу.
Дрожащая рука Хуррем протянулась в сторону Зейнаб:
– У тебя есть средство, вызывающее роды?
Гарем заволновался: Хуррем Султан рожает на два месяца раньше срока! Сама она в бреду, горит огнем, к ней в комнату никого не пускают. Эта наглая рабыня-итальянка захлопнула дверь даже перед хезнедар-уста, присланной валиде!
Сулейман узнал о том, что творится в гареме, сидя в своем кабинете во дворце. Негоже мужчине совать нос в такие дела, оставалось только переживать, дожидаясь выстрела пушки со стены. Это означало бы рождение еще одного наследника.
А если девочка? Никакого выстрела не будет, рождение дочерей не только не праздновали, но и вовсе не упоминали.
Но Сулеймана беспокоило не это, он не был готов, намеревался до рождения ребенка, неважно сына или дочери, сделать еще одно дело, но не успел. В последние дни он не бывал в гареме, уезжал, чтобы посмотреть за подготовкой к походу, вернулся только что и сразу получил сообщение, что роды начались преждевременно. Теперь идти в гарем поздно.
Попробовал читать присланные для доклада бумаги, понял, что не может сосредоточиться. Взял книгу, потом просто стихи, но снова ничего не получалось. Подошел к расставленным на маленьком столике шахматам, игра тоже не клеилась. А выстрела все не было.
В дверь постучали…
Это могло означать одно из двух – либо родилась девочка, либо… О втором думать не хотелось.
Но вошел Ибрагим:
– Повелитель, у Хуррем Султан…
– Я знаю!
И вдруг испугался, вдруг паша пришел сообщить о дочери или мертвом ребенке?!
– Что у Хуррем Султан?
Ибрагим недоуменно посмотрел на Повелителя:
– Начались раньше срока роды.
– Это я знаю. Распорядись, чтобы пришел кизляр-ага.
Кизляр-ага пришел довольно быстро, остановился у двери, повздыхал, прежде чем начать говорить. Он не выдавливал из себя слезу в знак скорби, это значило, что Хуррем жива.
– Бисмиллах! Госпожа сильно мучается…
– Отправляйся обратно, как только будут какие-то вести, немедленно сообщи. Слышишь, немедленно. Там есть врач?
– Ее служанки никого не пускают.
Сулейман помнил, что Хуррем говорила о служанке-повитухе, причем опытной и доброй, если не пускают, значит, так нужно. Махнул рукой:
– Пусть так. Иди…
На следующий день, намучившись и почти в бреду, Хуррем родила девочку, но ребенок оказался на редкость живучим. Малышка взяла грудь кормилицы, которую пришлось срочно разыскать, поела и спокойно уснула.
А вот ее мать все металась в бреду. Временами Зейнаб казалось, что Хуррем не справится, она огнем горела, стремилась куда-то вверх, просила воздуха и света, хотя в комнате были зажжены все светильники, а окна открыты настежь.
Вдруг к постели подошла Мария, женщина почти знаками попросила Зейнаб, чтобы та позволила подержать Хуррем за руку. Решив, что хуже уже не будет, повитуха уступила итальянке место.
Та принялась шептать молитву, но не отходную, хотя лоб Хуррем покрывал уже предсмертный пот, а прося за нее прощения у Господа за смену веры, за то, что не может помолиться сама, умоляя не сиротить детей, которых не уберечь без матери. Мария сидела долго, чувствуя, как постепенно успокаивается Хуррем. Роженица притихла, ее перестала бить дрожь, немного ровнее стало дыхание…
К утру следующего дня жар еще не спал, но Хуррем открыла глаза:
– Кто?
– Девочка. Живая, крепенькая, грудь у кормилицы взяла, жить будет.
– А… Повелитель?
Ей было бы достаточно одного слова о том, что Сулейман знает, что рад рождению девочки, ведь сам столько раз твердил, что Хуррем должна родить дочь.
Но обрадовать свою госпожу служанкам было нечем, от Повелителя никто не приходил даже поинтересоваться делами роженицы. Хуррем закусила губу, чтобы не расплакаться. Что это, Сулейман зол за преждевременные роды или просто не желает видеть дочь? И все же непрошеные слезы хлынули из глаз.
Чтобы успокоить Хуррем, Гюль поспешила принести девочку. Та спокойно спала, и даже сейчас, когда личико не пришло в нормальное состояние после рождения, все еще красное и подпухшее, девочка была красива.
– Красавица будет! – Гюль демонстрировала дочь матери так, словно сама произвела на свет этого ребенка.
– Почему будет, уже есть, – засмеялась Зейнаб.
– Ее надо покормить…
– Госпожа, ее уже покормили, девочка сыта. А вам нельзя, ваше молоко будет вредным для малышки.
Хуррем, полюбовавшись сладко посапывающей дочерью, позволила унести малышку и расплакалась снова. Никто не пришел поинтересоваться не только от султана, но и от валиде. Только евнух сунул нос в комнату, наверняка прислал кизляр-ага. Было больно и обидно, неужели Сулейман и правда вычеркнул ее из своей жизни, как это положено по закону?
– Госпожа, выпейте лекарство, вам не стоит плакать, девочка может это почувствовать.
– Я не буду пить, это вредно для малышки, для молока.
– Вам нельзя кормить ребенка, совсем нельзя, яд уже мог попасть в молоко.
Хуррем позволила напоить себя успокаивающим и лежала, беззвучно рыдая, пока не сморил сон.
В комнате стояла гнетущая тишина. Никого в гареме, кроме собственных служанок, не интересовала судьба Хуррем Султан, Хасеки Хуррем, всесильной еще вчера Хуррем. Почему? Да потому что не интересовался Повелитель!
В этом дворце, в гареме всё равнялось на него, не присылает султан слугу узнать, как дела, значит, сердит на Хасеки, значит, она уже больше не Хасеки, не милая сердцу. Кисмет, судьба, что поделать, сегодня ты на вершине, а где завтра? В гареме это чувствуется особенно.
