Наталья Павлищева - «Врата блаженства»
– Хорошо, вы постараетесь как можно быстрей выучить турецкий язык, а меня научить говорить по-итальянски так, чтобы я могла подолгу беседовать с вами. В остальном поступаете в распоряжение Фатимы, будете делать, что она прикажет.
Кизляр-ага ворчал:
– К чему Хуррем Султан такие бездельницы? Они и говорить по-человечески не умеют, и вообще ничего не умеют.
Вообще-то оказалось, что умеют, обе итальянки прекрасно вышивали, обе знали некоторые приемы врачевания, искусно причесывали, творя из локонов Гюль удивительные прически, быстро осваивались.
Поинтересовался и Сулейман:
– Ты купила новых рабынь?
– Да, Повелитель. Две итальянки, они из богатых семей и знали многих знаменитых людей своей страны. Третья просто хорошая нянька, Мехмед сразу попросился к ней на колени. Теперь Гюль может уделять время мне.
– Ты довольна?
– Очень.
– Зачем тебе итальянки?
– Они прекрасно вышивают…
Почувствовав неуверенность Хуррем, султан заглянул ей в лицо:
– Эй, не лги, не ради красивых вышивок ты их купила.
– Они учат меня итальянскому.
– Зачем?
– И рассказывают о своей стране, о людях, с которыми встречались.
– Как они могут рассказывать, если ты не знаешь итальянского?
– Немного знаю, научилась в Кафе. Учу. К тому же они легко читают и даже пишут на латыни. Это образованные женщины. Когда я научусь, то многое от них узнаю.
Сулейман смотрел на возлюбленную с изумлением:
– Тебе мало своих забот?
– Каких? У меня две заботы – вы и Мехмед. Но вы часто бываете далеко, а Мехмед, хвала Аллаху, перестал болеть и весел. К тому же с ним все время Алия, третья служанка.
Сулейман не знал, что отвечать, возразить нечего, Хуррем не желала быть просто наложницей, но он и сам не желал этого. Потому, когда начала ворчать валиде, он мягко остановил мать:
– Валиде, пусть Хуррем делает, что хочет. Она же никому не мешает. Сына любит и бережет, со мной ласкова, что еще нужно? А то, что не болтает целыми днями с остальными одалисками, то это только хорошо, меньше наслушается глупостей.
Возражать оказалось некому, болтовня по поводу новых служанок Хуррем быстро прекратилась, всех занимал Ибрагим-паша. Грек, услышав о нововведении Хуррем, только пожал плечами:
– Образованные женщины ничего хорошего собой не представляют. Но если Хуррем Султан нравится, пусть учится.
Когда Роксолане передали его слова, она только фыркнула:
– Его не спросила!
К концу зимы скрывать беременность было уже невозможно. Услышав от Роксоланы о будущем ребенке, Сулейман сам обрадовался, как ребенок:
– Хуррем… Сколько в тебе женской силы!
Но оба не могли скрыть если не тревогу, то опасения. Даже если вторым ребенком будет дочь, Сулейман должен отдалить от себя Хуррем. Что делать? Никто не знал, но отдалять любимую у Сулеймана желания не было.
Они подолгу общались почти каждый день, Хуррем рассказывала то, что узнала от своих новых учительниц. Это было занимательно и поучительно. Там, за морем текла совсем иная жизнь, и дело не в вере, она просто иная. К Риму рвался еще Мехмед Фатих, султан Баязид предпочитал свой дворец, а султан Селим просто любил воевать, хотя и поэзию любил не меньше.
Сулейман удался в прадеда, ему было важно не просто завоевать, не просто покорить, а объединить Восток и Запад. Он пока еще и сам не очень понимал, как это сделать, но чувствовал, что сделает. А потому ему нравилась идея Хуррем сначала попробовать изучить, понять тех, кого намерен покорять. Удивительно, но с любимой женщиной султан все чаще обсуждал то, о чем раньше мог говорить только с Ибрагимом.
Конечно, Хуррем была неразвита, учеба в школе наложниц в Кафе не дала ей достаточного образования, там учили больше петь и танцевать, но она желала, жаждала учиться и постигать новое, и тем была особенно дорога Сулейману. Красивая, любимая умница, уже родившая сына и вновь носившая его дитя… Разве он мог от такой отказаться? Но сделать это предстояло… И Сулейман искал выход…
Хуррем предложила его сама:
– Повелитель, я знаю, что, родив второго сына, должна буду покинуть вашу спальню…
– Родишь дочь.
– Но я могу остаться вашей собеседницей, советчицей хотя по бы поводу Флоренции и Венеции…
Сулейман смеялся от души:
– Я назначу тебя драгоманом! Выучишь итальянский, будешь переводить. Или вообще станешь пашой, визирем, наденешь шапку и халат и будешь беседовать с послами…
Они смеялись, не подозревая, что наступит день, когда Хуррем действительно будет беседовать с послами, принимая их самостоятельно! Но как же еще далеко было до этого дня, сколько предстояло пережить Роксолане, сколько бед вынести, скольких опасностей избежать…
А пока у нее рос живот, и росла неприязнь гарема.
Почему? Где это видано, чтобы Повелитель не отстранил наложницу, даже если она кадина, даже если Хасеки, в то время, когда она беременна? Оберегая плод, султан не брал Хуррем на ложе, это опасно, в его спальню приводили других, но не каждый вечер и только на короткое время. А все свободное время он предпочитал проводить со своей беременной Хасеки.
Это не могло нравиться никому – ни валиде, которая откровенно ревновала сына к Хуррем, ни одалискам, которым не удавалось задержать в постели Повелителя дольше определенного времени и попасть туда дважды, ни Ибрагиму, которого Сулейман все чаще менял на Хуррем. Хуррем завладела сердцем и разумом Повелителя, никто не мог с ней сравниться… Не мешала даже беременность.
Одна женщина не могла владеть сердцем султана, это неправильно, к чему тогда гарем? Но вырвать ее из души Повелителя не удавалось. Оставалось одно – уничтожить!
Расправиться с беременной женщиной проще, чем с обычной. Любые болезни можно свалить на беременность.
Весна в том году пришла красивая, это вообще прекрасное время года, когда прекращают дуть холодные ветра, возрождаются людские надежды, кажется, что впереди только хорошее. Сулейман словно и не собирался уходить в поход, хотя к нему готовились. Никто не мог понять намерений Повелителя.
Первый поход был столь удачным, что все поверили в блестящее будущее Сулеймана как полководца. Война не бывает без жертв, каждый, кто идет в поход, понимает, что может не вернуться или остаться калекой, но, конечно, надеется на удачу, на то, что именно его минуют несчастья, смерть и раны, зато будет хорошая добыча.
У походов османских турок одна особенность, собственно, она одинакова для всех – воевать можно только в теплое время года, да и то не всегда, а только когда вышедшие из берегов реки вернутся в свои русла, а грязь подсохнет. Если выйти раньше, то лошади не смогут вытащить ноги из грязи, не то что тянуть тяжеленные пушки. А к пушкам после Мехмеда Фатиха у турок отношение особое, если бы не пушка, едва ли они смогли бы взять Константинополь раньше, чем его защитники вымерли бы от голода.
Не только лошадям трудно, каково янычарам в пешем строю топтать грязь, тем более, когда сверху льет и льет дождь, костры гаснут, обсохнуть нет возможности?
Но и зимой воевать невозможно, нечем кормить лошадей и людей тоже, холодно, невозможно согреться, а в снегах Европы особенно.
Потому для походов время только летом.
Именно потому в Стамбуле, где послов, кроме венецианских, и не было, многочисленные соглядатаи, числившиеся купцами, приглядывались к военным приготовлениям. Странные они в этом году. Султан словно собирался выступать, но не слишком торопился. Не спеша готовились янычары, зачем-то флот… Если флот, значит, море, но к чему тогда конница, ее не перевезешь… Вернее, перевезти-то можно, да только толку мало.
Но больше всего удивляла именно неспешность, наступил май, дороги подсохли не только в Турции, но по всему югу Европы, а Сулейман все не объявлял поход. В год восхождения на престол нынешнего Повелителя его отец султан Селим тоже протянул время и в поход так и не собрался, но тогда другое дело, подготовка шла трудно, средств не хватало, желающих присоединиться по своей воле не находилось.
Сулейману после его успеха в Белграде верили, войско почти собрано, а он не спешит… Что-то здесь не так.
По Стамбулу поползли слухи: это все его Хуррем виновата, она родить должна, вот Повелитель и ждет. Глупость, конечно, потому что никогда предстоящее рождение даже первенца никого не останавливало. Но болтливые языки нашли повод, за него зацепились, и понеслась глупая сплетня!
Особенно старался гарем, Хуррем почти ежедневно спрашивали, как еще надолго она задержит выступление в поход? Однажды, не выдержав, она спросила об этом у Сулеймана. Султан даже не сразу понял:
– Я не жду твоих родов, Хуррем, просто мне не нужно выступать рано, мы не в Европу пойдем.
Но не станешь же об этом кричать на каждом углу базара, и с минаретов не огласишь, болтовня продолжалась, и Хуррем, и сам Сулейман понимали, что чем больше будут наказывать за глупые сплетни, тем упорней они станут распространяться. Лучший выход не слушать.
